Средь могучих грабов и вязов, в зарослях волшебного ореха высился помост белого дерева. Его оплетали гирлянды алой императы с белыми душистыми цветами табака, украшали венки из можжевельника и роз. Суетились рабочие, в спешке доделывая то, на что не хватило времени.

За рабочими приглядывал профос. Увидев герцога и его спутников, он засуетился, забегал. Отдав несколько быстрых распоряжений, склонился в низком поклоне:

– Ваша светлость. Ваше преосвященство. И вы, ваше магичество! Польщен, весьма польщен.

– Что здесь творится, болван?

– Узник, ваша светлость. Казнен Базилиском, как и было приказано. Готовимся явить, так сказать, результат народу. Гнев и волю богов, некоим образом.

Профос вспотел. Вытер загривок носовым платком, вытянулся в струнку, преданно глядя на герцога. Он был несказанно доволен: удалось переговорить с Розенмулленом раньше, чем тот встретился с проклятым альбиносом.

История с подкупом черным пятном легла на совесть старого служаки. Профос гордился своей неподкупостъю. Все, кто мог свидетельствовать иное, молчали как камень. В прямом смысле этого слова. Мраморный Хоакин нужен был ему не меньше, чем дюжинцам. А уж как тем требовалась гибель Ланселота говорить не приходится.

Глядя на сияющую рожу профоса, они повеселели.

– Ну, господа, – объявил Розенмуллен, – все в порядке. Наши опасения оказались беспочвенны.

– Не будем торопиться. Проклятый Ланселот мог выкрутиться, – заметил Фероче. – Он изворотлив. Да и гибель его никем не доказана.

– Пустяки. Мой план не даст промашки. Даже если он и выжил каким-то образом, статуя похоронит его надежно. Бокс попули – глас Божий. Попробуй, докажи, что ты Ланселот, когда в Камении твоя могила. И всякий может в том убедиться.

– Ваши замыслы гениальны, ваше преосвященство. Как всегда.

– У вас не будет случая усомниться в этом. Что с завтраком?

Герцог поманил пальцем профоса:

– Слышал, болван? Немедленно распорядись принести сюда стол. Пусть подадут что-нибудь легкое, утреннее. Пивной суп, например. Колбасные клецки, айнтопф с савойской капустой. На сладкое печенье и марципановый рулет. Господа властители трапезничать желают. Да вина, вина не забудь!

Профос ринулся к Камении. Вслед ему неслось:

– Стой! Да пришли кого-нибудь снять с нас эти проклятые лыжи.

Старый служака оказался расторопен. Четверти часа не прошло, как стол оказался накрыт. Правители уселись завтракать. Статуя чернела на помосте, накрытая траурным полотном, но никого она не смущала. Еще Король-Солнце подметил, что нет для короля аромата приятнее, чем трупная вонь от казненного врага.

– Передайте горчицу, пожалуйста, – попросил жрец, – Когда соберется народ?

– После заутрени, ваше преосвященство. Скоро появятся. Не хотите ли вейнрейнского?

– Нет-нет. Моя религия запрещает пить вино.

– О, тогда – «Бальзам Мюнхдорфа». Его в вина не запишешь. Это не пиво, не коньяк, не бренди, не ром и не гаолянская отрава. Интересный напиток.

– Рискну. Давайте сюда свой бальзам.

Герцог наполнил стаканчик жреца смолянисто-черной жидкостью с запахом аниса. Себе же и шарлатану налил вейнрейнского.

– Ну, за погибель Ланселота?

Его преосвященство поморщился:

– Помилуйте! Дурной тон – пить за погибель. Вы бы перенимали опыт наших союзников. Синских императоров, например. Истинный властитель не сокрушает, но использует во благо. За Ланселотов с нашими гербами на ливреях!

За оградой уже собрались первые зеваки. Робко-робко кучковались они, с надеждой поглядывая в сторону Камении. Наряды их были праздничны, но некая странность отличала облик доннельфамцев. Первым на нее обратил внимание Фероче:

– А что это обыватели у тебя, – обратился он к герцогу, – в зеленом ходят? Мода такая или национальный костюм?

– Вот уж чего не знаю, того не знаю. Поветрие какое-то нашло.

Толстый господин в нежно-салатном плаще с цветочками, в полосатых гетрах и шляпе с перьями подошел к самой ограде. Вгляделся пристально, отыскивая взглядом помост. Розенмуллен милостиво помахал ему ручкой.

– Мои добрые подданные, – умилился он. – Верите ли, господа: они мне вроде как дети. Смотрю – и козу из пальцев состроить хочется. Сю-сю-сю! Ути-пути!

«Ребеночек» фамильярно кивнул герцогу и вразвалку побрел прочь. Розенмуллен нахмурился: за спиной зеваки болтался лук.

– Вероятно, шествие… аллегорическая фигура. Карнавал какой-нибудь, – неуверенно пробормотал герцог, – Наш доннельфамский бургомистр такой затейник.

Завтрак продолжался. Не раз еще дюжинцы подняли стаканчики с анисовым бальзамом. Пили за просвещенную тиранию, за детскую слезинку, которой не должно быть, за традиции. Площадь перед Каменией быстро запруживалась народом. В толпе засновали торговки пирожками и сосисками, замелькали красные камзолы стражи. Странное дело: увидев своих гвардейцев, герцог не успокоился. Наоборот, томительное предчувствие скрутило живот. Заставило его бурлить и жаловаться на жизнь. Откуда-то пришла мысль о подвохе.

– Скорей бы уж все началось, – пробормотал он. – Сил нет терпеть.

Наконец затрубили трубы. Смех, шум, разговоры – все стихло, словно площадь накрыли войлочным одеялом. Доннельфамцы смотрели на помост, ожидая, что скажет правитель. И герцог не подкачал.

– Дорогие доннельфамцы, – деловито начал он, выходя на помост. Камергер передал ему свиток, но Розенмуллен даже не заглянул туда. – Не скрою, не скрою. Мы переживаем тяжкие времена. Герцогство наше издавна славилось благоразумными, трезвыми людьми. Крепость и постоянство – вот наш девиз! Имя «доннельфамец» во всем мире стало нарицательным. Нас сравнивают со всем стойким, неколебимым – и это воистину так. О нас слагают пословицы и поговорки. К примеру, говорят: «доннельфамец-человек», «под лежащего доннельфамца вода не течет», «доннельфамца на доннельфамце не оставлю»…

Народу идея пришлась по вкусу:

– Нашла коса на доннельфамца? – донеслось из-за ограды. Герцог благосклонно кивнул и дважды легонько хлопнул ладонью о ладонь.

Площадь взорвалась аплодисментами. И началось:

– …Мала капля, а доннельфамца долбит!…

– …Пустить доннельфамца в огород!…

– …Доннельфамец за пазухой!…

Герцог подождал, пока гвардейцы успокоят народ, и продолжил:

– Святые книги – за нас. К примеру, сказано: «Ты, Петер, и на сем доннельфамце я созижду церковь свою…»

Его преосвященство забеспокоился. Стал подавать тайные знаки герцогу, но тот словно бы ничего не замечал. Фью саркастически усмехнулся:

– Умоляю, ваше преосвященство! Пусть говорит. Он великолепно излагает. Весьма любопытственно, к чему он придет.

Розенмуллен разошелся не на шутку. Мокрая прядь прилипла ко лбу, усики под носом яростно топорщились:

– …Ну а соседи наши, тримегистийцы? Исстари заняты поиском философского доннельфамца. И? Реторты их, перегонные кубы, мензурки и атаноры – к чему? Ну?! Ну?! Смелее! К вящей славе нашего народа, но я вам скажу!

Теперь уж Фероче сидел красный как рак, а великий жрец потирал руки в восхищении.

– Точность в формулировках! Изысканные эпитеты! «Дурак в воду доннельфамца закинет, десятеро умных не вытащат». Учитесь, Фью. Пригодится.

Герцог же витийствовал вовсю:

– …но находятся порой мерзавцы, ставящие под сомнение доннельфамскую твердость духа. Скажем им твердое «нет»! Ибо стоит на страже могучий Базилиск. Враз покажет он мягкотелым либералишкам их истинную природу!

Рука Розенмуллена патетично вытянулась в сторону статуи:

– Вот! Вот судьба тех, кто не разделяет! Тех, кто истекает слюной на нашу монолитность! Смотрите же! Базилиск бдит!

Барабанная дробь наполнила сад Камении. Люди за оградой затаили дыхание. Профос, вполголоса чертыхаясь, рванул черное полотно.

Ткань не поддавалась. Еще, еще! Послышался треск.

– А-а-ах!

Ограда выгнулась под напором тел. Доннельфамцы вцепились в прутья решетки и смотрели, смотрели, смотрели. Их молчание становилось невыносимым.