Потом всю жизнь перечитывает эти книги вновь и вновь, чтобы держать их в памяти, в душе своей. Классические книги тем и отличаются, что их можно перечитывать всю жизнь, хотя содержание их известно. Больше того, при каждом новом чтении они доставляют новое удовольствие, новую радость, не сравнимую с радостью первого чтения. Собственно, читатель не тот, кто читает. Читатель тот, кто перечитывает. Постепенно эти лучшие, классические книги наполняют наш духовный мир, и только с этого времени мы начинаем приближаться к тому, что называют «культурным человеком». Окончить школу и не прочитать к этому времени основных классических книг, не полюбить их, не перечитывать их — значит обмануть и себя и людей вокруг себя: все будут думать, что у вас среднее образование, а у вас его нет, у вас только I аттестат есть, но не образование. Образования без чтения классических книг не бывает.

Жизнь серьёзного, культурного читателя идёт «волнами». Странно спрашивать его: «Кто твой любимый писатель?» Кто мой любимый писатель? Сегодня — Толстой, а завтра будет Куприн, вдруг захочется перечитать его, а через два года — Гёте, а ещё три года спустя — Томас Манн, а потом — Пушкин… Меняется человек, меняются его интересы, но всегда может он найти что-то важное и необходимое в безбрежной (по мысли — безбрежной, а не по числу книг!) сокровищнице мировой литературы. Всегда найдёт то, без чего он сегодня прожить не может.

Но, конечно, читать строго по плану — всё равно что жить строго по режиму: не каждому удаётся да и… скучновато.

В чтении должна быть и известная свобода. План планом, главное русло, а вокруг него — бесчисленные отвлечения: новые книги, случайно заинтересовавшие книги, а также романы, повести, стихи из литературных журналов.

Такая свобода чтения необходима. Есть книги и просто развлекательные, их читаешь небрежно, между прочим, когда устал; есть книги научно-популярные, их называют «осадными орудиями» для штурма серьёзных научных книг.

Но и отвлекаясь, но и занимая себя не столь уж серьёзным и важным чтением, будем постоянно держать в уме главное русло — классическую литературу, и к этому руслу править.

Будете ли вы физиком, химиком, токарем, пекарем, чёртом или дьяволом — серьёзно прожить жизнь, не прочитав и не перечитав двухсот — трехсот книг классической литературы, невозможно. Тому, кто собирается стать дьяволом и дурачить род людской, книги эти особенно необходимы: без них не узнаешь психологии человека.

Будущего мужчину книги научат быть мужчиной.

Будущую женщину научат быть женщиной.

Вместо ответа я расскажу историю об одном студенте. Он учился на филологическом факультете Московского университета. Быть может, ни в каком другом учебном заведении не надо столько прочитать, сколько на филологическом факультете. Списки толстых книг к экзаменам составляют страницы и страницы.

А студент, о котором я рассказываю, читал ужасно медленно. Со стороны можно было подумать, что он читал по складам — он шевелил губами, морщил лоб, и всё лицо его показывало, что происходит тяжелейшая работа. Однажды надо было сдавать экзамен по истории СССР. Вузовский курс — этакий кирпич в три пальца толщиной. Время, как всегда у студентов, было упущено; о том, чтобы одолеть учебник, не могло быть и речи. Студент был в отчаянии. Товарищи подсказали ему: «А ты возьми учебник для десятого класса, он потоньше». Достали где-то старый учебник, принесли — студент посмотрел на него довольно уныло. Толстоват, не прочитать в оставшиеся пять дней, даже если с утра до вечера сидеть над книгой. Тогда он отыскал учебник… для четвёртого класса. Он ходил по галерее аудиторного корпуса на Моховой, где памятник Ломоносову, и, натыкаясь на встречных, медленно, с огромным усилием читал учебник для четвероклассников. Прочитал в срок. И что он там вычитал, какую работу провёл в уме, что произошло на экзамене — неизвестно. Известно только, что он получил «отлично» и ответ его был особо отмечен экзаменатором как необычайно глубокий, содержательный и оригинальный.

Научиться читать быстро — относительно несложно. Некоторые упражнения (лучше со специальными приборами, которые задают темп и как бы подхлёстывают читателя), некоторая практика, а потом — читай, читай, учись быстро схватывать общий смысл абзаца и страницы.

Но в тысячу раз труднее научиться читать медленно. Нет таких приборов, которые помогли бы в этом.

Мы уже говорили, что значит осмысливать текст учебника и как это трудно.

Ещё труднее читать художественную литературу, потому что писатели и поэты пытаются (в этом их назначение) передать такой смысл, какой учёный передать не в состоянии. Учёный может найти, вложить в понятие и передать читателю точный и только точный смысл. Учёный не может позволить, чтобы какое-нибудь его слово допускало два или несколько толкований, иначе он не будет учёным. Если он начнёт говорить нечто не вполне определённое, читатели отвернутся от него, скажут: «Здесь нет науки» — и он потеряет свой авторитет. Наука всегда имеет дело с точными смыслами.

Но в реальной жизни точного очень мало или почти совсем нет. В жизни всё неопределённо, многозначно, неясно очерчено. Придать неопределённым образам из жизни хотя бы некоторую точность и определённость так, чтобы можно было выразить эти образы в словах, — вот над чем бьются поэты и писатели, вот их невыразимые страдания. Они рвутся к точной точности там, где никакой точности заведомо быть не может, — и они знают, что не может её быть, и всё же мечтают о ней и стремятся к ней, как к недостижимому прекрасному.

Открытия делают и учёный и писатель. Художественная книга, в которой нет открытий, так же малоценна, ничтожна, как и книга учёного, в которой нет открытий. Чем больше нового, чем больше открытий и чем значительнее очи, тем более ценна книга, тем больше у неё будет читателей и дольше её будут читать. Люди, подобные Дон-Кихоту, были всегда, и до Сервантеса. Но Сервантес сделал открытие: выделил тип таких людей, обрисовал их, представил их во всей глубине и назвал своё открытие — Дон-Кихот. И теперь, когда мы встречаем подобного идеалиста-мечтателя, беззаветно смелого, но нерасчётливого борца, мы пользуемся открытием Сервантеса и говорим про человека: «Это Дон-Кихот». Никакими словами, никакими понятиями выразить то, что мы хотим сказать, нельзя. Целые страницы точных определений не передадут всего того смысла и нашего отношения к явлению, какое содержится в слове «Дон-Кихот». Таких примеров много. Скажите о человеке «бесплодный мечтатель» — ваш собеседник потребует многих и многих разъяснений. Скажите: «Это Манилов» — и вас поймут сразу.

Классика, повторимся, потому и классика, что в ней значительные открытия, которыми пользуется человечество.

Слово учёного, научную статью и учебник надо о-смысливать, вкладывать в них свой смысл, точно совпадающий с мыслью учёного.

В образ, созданный писателем или поэтом, надо вкладывать не только смысл, но и чувство. Писателю надо со-чувствовать, в образ надо в-чувствоваться.

В художественной книге, кроме прямого смысла слов, всегда есть ещё какой-то дополнительный смысл или несколько смыслов. Художественное произведение всегда многопланово. Несколько веков критики, психологи, режиссёры, актёры пытаются понять и объяснить Гамлета, каждый предлагает свою версию, подкрепляет её цитатами из Шекспира. И каждый по-своему прав! Если собрать всех этих Гамлетов вместе, они, пожалуй, передерутся между собой, настолько они различны. Но все эти понимания и толкования содержатся в одной и той же трагедии Шекспира.