На выезде с шоссе номер тридцать шесть Дин проследовал в сторону указателя на исправительное учреждение штата Массачусетс. Справа замаячила тюрьма «Соуза-Барановски», учреждение высшего уровня безопасности, на время приютившее Уоррена Хойта. Дин припарковался на стоянке для посетителей и повернулся к ней.

— Если вы почувствуете, что вам нужно выйти, сразу говорите, — сказал он.

— А почему вы думаете, что я испугаюсь?

— Потому что я знаю, что он с вами сделал. Любой на вашем месте испытывал бы дискомфорт.

Она увидела искреннюю заботу в его глазах, но ей как раз этого и не хотелось; она еще сильнее ощущала, насколько хрупка ее отвага.

— Давайте просто делать дело, договорились? — Риццоли распахнула дверцу машины. Гордость заставила ее твердой походкой двинуться к зданию. Она же помогла невозмутимо пройти через пропускной пункт, где они с Дином предъявили свои удостоверения и сдали оружие. Ожидая сопровождающего, она принялась читать дресс-код, вывешенный в приемной для посетителей.

Посетителям запрещено являться на свидания с заключенными: с голыми ногами; в купальниках и шортах; в одежде, выдающей принадлежность к какой-либо бандитской группировке; в одежде, сходной с формой персонала тюремного заведения; в одежде с двойной подкладкой; в одежде вызывающих фасонов, с глубоким декольте; в чересчур мешковатой одежде, одежде из толстой и тяжелой ткани...

Список казался бесконечным и прописывал буквально все, от резинок для волос до резинок на трусах.

Наконец появился офицер внутренней службы — грузный мужчина, одетый в летнюю форму.

— Детектив Риццоли и агент Дин? Я офицер Кертис. Следуйте за мной.

Кертис был настроен дружелюбно, даже шутил, пропуская их через первую линию охраны. Риццоли задалась вопросом: был бы он так же любезен с ними, если бы они не оказались служителями закона? Он попросил их снять и выложить на стол для осмотра ремни, туфли, пиджаки, часы, ключи. Риццоли положила свой «Таймекс» рядом со сверкающей «Омегой» Дина. Потом стала снимать пиджак. Когда она расстегивала ремень и вытаскивала его из петель брюк, она почувствовала, что на нее смотрит Кертис — причем смотрит так, как смотрит мужчина на раздевающуюся женщину. Она сняла свои лодочки на низком каблуке, выставила их рядом с ботинками Дина и холодно встретила взгляд Кертиса. Только после этого он отвел глаза в сторону. Вывернув карманы, она проследовала за Дином сквозь металлоискатель.

— Знаете, вам повезло, — сказал Кертис, обращаясь к ней. — Вы едва не попали на тотальный осмотр.

— Что?!

— Каждый день наш начальник смены наугад назначает порядковый номер посетителя, которого подвергают тотальному осмотру. Вы только что миновали эту участь. Следующий, кто будет за вами, будет подвергнут обыску по полной программе.

— Для меня это было бы незабываемое впечатление, — сухо ответила Риццоли.

— Можете одеваться. И вам обоим разрешается надеть часы.

— Вы так говорите, будто это великая привилегия.

— Только адвокатам и офицерам внутренней службы разрешено выходить из этой двери в часах. Всем остальным предписано оставлять ценности здесь. А теперь я должен поставить вам клеймо на левое запястье, чтобы вы могли пройти в камеры.

— У нас на девять назначена встреча с суперинтендантом Окстоном, — уточнил Дин.

— Он опаздывает. Попросил меня сначала показать вам камеру заключенного. А потом я проведу вас в кабинет Окстона.

Как объяснял по дороге Кертис, тюрьма «Соуза-Барановски» была новейшим исправительным учреждением с уникальной системой безопасности, которая обеспечивалась сорока двумя компьютерными терминалами. Он показал многочисленные камеры видеонаблюдения.

— Они фиксируют каждое мгновение жизни заключенных. Большинство посетителей даже не видят живых надзирателей. Они только слышат их указания, которые передаются по системе внутренней связи.

Пока они шли по длинному коридору, минуя многочисленные решетчатые ворота, Риццоли имела возможность убедиться в том, что каждое ее движение фиксируется на мониторе. Простым нажатием кнопки на клавиатуре компьютера охранники, не покидая своего рабочего места, могли заблокировать любой проход, любую камеру.

На входе в блок С голос по интеркому дал им команду приложить свои пропуска к окошку для считывания. Они опять повторили свои имена и звания, и офицер Кертис подтвердил:

— Двое посетителей для осмотра камеры заключенного Хойта.

Открылась стальная дверь, и они вошли в комнату отдыха блока С, общую для заключенных. Стены здесь были выкрашены в больничный тускло-зеленый цвет. Риццоли увидела вмонтированный в стену телевизор, диван и стулья, стол для пинг-понга, где двое зэков гоняли шарик. Вся мебель была привинчена к полу. Десяток уголовников в синих робах мгновенно повернули к ним головы и вытаращили глаза.

Смотрели, конечно, на Риццоли, единственную женщину.

Игравшие в пинг-понг тотчас прекратили игру. Какое-то мгновение единственным источником звука оставался телевизор, настроенный на канал CNN. Риццоли смело встретила взгляды заключенных, не выказывая и тени смущения, хотя и знала, о чем думает сейчас каждый из этих мужчин, о чем мечтает. Она даже не заметила, как Дин встал рядом, пока не почувствовала, что он твердо держит ее за руку.

Голос по интеркому скомандовал:

— Посетители, вы можете пройти в камеру С-восемь.

— Это сюда, — подсказал офицер Кертис. — Этажом выше.

Они поднялись по лестнице, звонко клацая подошвами по металлическим ступеням. С верхней галереи, которая вела к одиночным камерам, можно было заглянуть в колодец общей комнаты. Кертис довел их до камеры под номером 8.

— Вот она, камера заключенного Хойта.

Риццоли остановилась на пороге и уставилась в клетку. Ничего особенного в этой камере не было — такая же, как и все остальные. Ни фотографии, ни личные вещи не напоминали о том, что когда-то здесь обитал Уоррен Хойт, и тем не менее ей стало не по себе. Как будто воздух был отравлен его присутствием. Если бы существовал вирус зла, это место вполне можно было бы считать заразным.

— Вы можете зайти, если хотите, — предложил Кертис.

Она вошла в камеру. Увидела три голые стены, нары и матрас, умывальник и унитаз. Полый куб. Вполне во вкусе Уоррена. Он был аккуратистом, педантом, ведь когда-то работал в стерильном мире медицинской лаборатории, где единственными цветными пятнами были пробирки с кровью. Ему не нужно было окружать себя мрачными картинками: в тех, что он рисовал в своем сознании, жути хватало.

— В эту камеру новенького еще не посадили? — спросил Дин.

— Пока нет, сэр.

— И со времени побега Хойта здесь никого не было?

— Нет, сэр.

Риццоли подошла к матрасу и приподняла уголок. Дин схватился с другого края, и вместе они подняли матрас и заглянули под него. Ничего. Перевернув матрас, они тщательно проверили, нет ли прорезей в ткани, тайников, куда он мог бы спрятать контрабанду. Сбоку обнаружилась крохотная дырка, куда Риццоли сунула палец, но так ничего и не нашла.

Она выпрямилась и окинула взглядом камеру, пытаясь представить, как это выглядело при Хойте. Как он лежал на этом матрасе, уставившись в голый потолок, предаваясь фантазиям, которые повергли бы в ужас любого нормального человека. Но Хойта они лишь раззадоривали. Он покрывался потом, возбуждаясь от воображаемых криков женщин.

Она обернулась к офицеру Кертису.

— Где его личные вещи? Корреспонденция?

— В кабинете суперинтенданта. Сейчас мы туда отправимся.

— Сразу же после вашего звонка сегодня утром я распорядился принести сюда для осмотра все личные вещи заключенного, — сказал суперинтендант Окстон, указывая на большую картонную коробку на столе. — Мы сами уже все осмотрели. И не нашли никакой контрабанды. — Он так выразительно произнес последнюю фразу, словно это снимало с него всю ответственность за случившееся. Окстон показался Риццоли человеком, не терпящим никаких отступлений от правил и безжалостно насаждающим бесконечные указы и распоряжения. Разумеется, при нем не могло быть никакой контрабанды, нарушители внутреннего распорядка подвергались изоляции, а свет в камерах выключался в строго назначенное время и ни секундой позже. Ей достаточно было одного взгляда на кабинет, украшенный фотографиями молодого рьяного Окстона в армейской форме, чтобы понять, что здесь была вотчина человека, привыкшего к порядку и дисциплине. И все же, несмотря на его старания, заключенному удалось бежать, и теперь Окстону приходилось защищаться. Он встретил их сухим рукопожатием и холодным взглядом голубых глаз.