Унылые больничные корпуса, мимо которых потом он шел, совсем не казались ему сейчас унылыми, наоборот, теплом и добротой веяло от них.

Лобанов почти бежал не подсохшим асфальтовым дорожкам, жмурясь от искристой белизны нетронутого снега вокруг.

Вот и седьмой корпус, и знакомая дощатая дверь со звонком.

Лобанов получил халат и, накинув его на плечи, поднялся на второй этаж. Кокетливая дежурная сестра, стрельнув подведенными глазами, с улыбкой сообщила, что доктора Волошину вызвали на консультацию в другое отделение, но больного Семенова сейчас пригласят. Товарищ из милиции может с ним поговорить в комнате, где дежурят ночные сестры, это налево, в конце коридора.

Скрывая разочарование, Лобанов направился к указанной двери.

А спустя несколько минут Семенов уже сидел перед ним в своем сером больничном халате с зелеными отворотами, в шлепанцах, над которыми болтались грязные тесемки от кальсон, худой, со складками дряблой кожи па лице, как бывает у когда-то полных людей, внезапно вдруг похудевших. Кожа в уголках рта и около глаз чуть заметно подергивалась, словно Семенову требовались усилия, чтобы это напускное равнодушие не стерлось с лица. Бледной рукой он поминутно приглаживал свалявшиеся, перепутанные волосы и проводил по щекам, заросшим рыжей щетиной.

— Вы поняли, что вчера произошло, Петр Данилович? — строго спросил Лобанов.

— Ах, боже мой, конечно, понял. — Семенов нервно передернул плечами. — Чего ж тут не понять?

— Что же вы поняли?

— Вы задержали этого типа с чемоданом, только и всего.

— А что было потом?

— Откуда я знаю, что было потом? — раздраженно ответил Семенов.

— Потом этот чемодан у него выбили из рук, как вы помните, и мы ловили уже второго типа.

— Возможно, возможно. Тут столько набежало народу, что я уже ничего не видел.

— Допустим. Но кто был этот второй, Петр Данилович?

— Откуда я знаю? Что он мне, докладывал, кто он такой?

Семенов возмущенно посмотрел на Лобанова, на впалых щеках его проступила краска, сильнее задергалась кожица около глаз.

«Однако что-то слишком уж нервничаешь», — подумал Лобанов.

— Докладывать и не требовалось, — все так же спокойно возразил он. — Вы его и так узнали. И он вас узнал.

— Он?… Узнал?… — растерянно переспросил Семенов.

— Конечно. Еще раньше, чем вы его.

Семенов задумчиво посмотрел на свои ноги в шлепанцах, пожевал губами и наконец решительно объявил:

— А я его не узнал, представьте себе.

— Трудно, — покачал Толовой Лобанов. — Даже не возможно. Я это понимаю так, что вы просто не хотите говорить. И это нехорошо, Петр Данилович, предупреждаю вас.

— Что вы от меня хотите?! Я больной человек!.. Я инвалид! — внезапно закричал Семенов, стуча худым кулаком по колену. — Вы меня доконать хотите?! В могилу свести?! Не знаю я его! Не знаю! Не знаю!

— Тихо! — повысил голос Лобанов. — Никто не собирается сводить вас в могилу. И не кричите. Вы в больнице находитесь, а не у себя дома.

— Вот именно! Я больной. Я тяжелобольной. И… и не могу… Не желаю… А вы мне допросы устраиваете, — все так же возбужденно произнес Семенов, захлебываясь в собственных словах.

— Ну что ж. Я не знал, что вам стало вдруг так трудно разговаривать со мной, — усмехнулся Лобанов. — Придется наш разговор отложить на несколько дней. Вас к тому времени выпишут из больницы. И тогда я вам снова задам этот вопрос. Вы же видите, про человека с чемоданом я вас не спрашиваю. Вы его действительно не знаете, и он вас тоже. Ему на вас указал тот, второй. Они так заранее и условились. А вам… вам он указал на того человека с чемоданом. Глазами указал, Петр Данилович, всего лишь глазами.

— Не знаю, кто там чего глазами указывал, — упрямо и раздраженно ответил Семенов.

— Ладно. Кончим тогда этот разговор, — сухо сказал Лобанов. — Я только повторю то, что сказал вам вчера. Этот самый Борисов, как он себя вам назвал, опасный преступник. И мы его найдем. Во что бы то ни стало найдем. С вашей помощью или нет, все равно. Только вам, Семенов, это не все равно. Если вы хотите надеяться хоть на какое-то снисхождение… Потому что вас будут судить, Семенов. Вы тоже преступник, хотя и помельче. Отраву, которую вы пытались продать через Сеньку, купили двое мальчишек. Мы их спасли. Вы тут кричали, что хотите жить, хотите выздороветь. А я вам ответил, что мы хотим, чтобы никогда и никому не попадала в руки та отрава, чтобы жили и были здоровыми те мальчишки, которых вы чуть не отравили. Вот за что будут судить и вас, и того Борисова, и Ивана…

Тут вдруг Лобанов заметил, что Семёнов неожиданно вздрогнул, снов задергалась кожица около глаз, а худые пальцы торопливо и ненужно натянули халат на впалую грудь. «Ну, голубчик, — подумал Саша с ожесточением, — можешь больше ничего не говорить. Кажется, я уже догадался». И он тем же тоном закончил:

— Да, судить. И вы, кстати, тоже вчера кричали: «Судить! Всех судить!» Помните? Вы, наверно, не хотите, чтобы вас судили одного?

— Правильно, правильно, — забормотал Семенов, не поднимая головы. — Всех судить… Я меньше их виноват… Я почти ничего такого и не сделал… И вообще я их не знаю… И не желаю знать…

Лобанов, помедлив, спросил:

— Петр Данилович, почему вы боитесь назвать Ивана?

Семенов бросил на него затравленный взгляд:

— Я… я не боюсь… Я просто… не знаю, что отвечать… У меня голова кругом идет. Никогда еще не попадал в такое положение…

— Верю. И я вам скажу, что отвечать. Это вам сейчас посоветовал бы и любой добросовестный адвокат: отвечайте правду, только правду. Это для вас сейчас самое выгодное.

— Правда?… — нервно переспросил Семенов. — Ну пожалуйста! Пожалуйста! Я видел Ивана! Там, на вокзале, в толпе. Он мне указал того парня. Глазами указал, правильно! И все. Исчез. Больше я его не видел, клянусь вам!

Семенов тыльной стороной ладони вытер испарину со лба и откинулся на спинку стула.

— Когда Иван был у вас последний раз, он не говорил, есть у него в городе еще знакомые?

— Нет, не говорил.

— Где они тогда собирались ночевать?

— В гостинице, насколько я помню.

«Да, так оно и было», — подумал Лобанов.

— А в первый свой приезд где он ночевал?

— У меня. Он тогда ничего не привез.

— Договаривался?

— Вот именно. Это… это, я вам скажу, страшный человек… Он может на все пойти… Ему человека убить, что плюнуть. Да, да…

Семенова всего трясло от страха, он расширенными глазами смотрел на Лобанова и никак не мог запахнуть халат дрожащими руками, пальцы не слушались его.

«Какая же ты мразь», — брезгливо подумал Лобанов.

— Вам уже нечего его бояться, — сказал он.

Разговор был окончен. Больше Семенов ничего не мог сообщить, даже если бы хотел. Так, по крайней мере показалось Лобанову, ибо, сам не замечая этого, он торопился, слишком торопился, и под конец этого трудного разговора думал уже совсем о другом.

Семенов, еле волоча Шлепанцы и придерживая худой рукой расходившиеся полы халата, вышел из комнаты. А спустя минуту вслед за ним вышел в коридор и Лобанов. «Надо все-таки ее повидать», — в который уже раз подумал он.

И сразу увидел Волошину. Она стояла невдалеке, около окна, и разговаривала с низеньким, полным человеком в очках и белом халате, из кармана которого высовывались резиновые трубочки стетоскопа.

Лобанов нерешительно двинулся в их сторону.

— Здравствуйте, Наталья Михайловна, — подходя, произнес он.

Волошина с улыбкой кивнула ему:

— Здравствуйте. Я сейчас освобожусь, одну минуточку.

— Ну, я пойду, коллега, — сказал человек в очках. — Мне надо еще проконсультировать у хирургов. А вы, — он поднял пухлый розовый палец, — обратите внимание на его кардиограмму. Она мне решительно не нравится. Полагаю, Евгений Васильевич напрасно самоуспокаивается.

— Конечно, Семен Яковлевич. Мне она тоже не нравится.

— Прекрасно. Мы будем с вами союзники, — галантно поклонился толстяк. — Это меня успокаивает.