Джулия постучала в дверь гостиной тети Милли – тетя Милли была незамужней сестрой дедушки, – тихо приоткрыла дверь и увидела, что ее тетя спит в кресле с открытым ртом и лихо надвинутым на один глаз чепцом. Джулия осторожно прикрыла дверь. Меньше чем через час она вернется в дом и сама проведает деда.

Она отправилась на прогулку в английский сад, даже не накинув на плечи шаль. Несмотря на ветерок, день стоял теплый. Пересекая большую террасу и спускаясь по широким каменным ступеням в сад, она вдыхала аромат растущих повсюду цветов. Будет тяжело уехать отсюда и перестать думать о Примроуз-Парке как о своем доме. Он стал ее домом с пяти лет. По правде говоря, у нее не было другого дома.

Джулии вдруг расхотелось бродить по посыпанным гравием дорожкам среди цветочных клумб и живых изгородей из вьющихся растений. И тогда она села на широкую ступеньку лестницы, обхватив руками согнутые колени и глядя на пестрые головки цветов. Казалось верхом эгоизма думать об утрате родного гнезда, когда дедушка умирает. Словно ее горе меньше касалось его как человека, а больше – как олицетворения того, чем он являлся для нее на самом деле – оплотом комфорта и безопасности. Но

Джулия знала, что не должна испытывать никакой вины. Она искренне любила графа. С восьми лет он был для нее единственным родителем. Конечно, была еще тетя Милли, но она вечно казалась встревоженной и чем-то обеспокоенной. Еще ребенком Джулия чувствовала себя ее защитницей, словно они поменялись ролями.

Возможно, ради спокойствия деда ей следовало бы выбрать себе жениха, размышляла Джулия. Она могла бы проявить благоразумие и найти наиболее приемлемую кандидатуру. Но вся беда состояла в том, что она не могла выбрать мужа разумом. Она была слишком романтична, как бы глупо это ни выглядело. Джулия понимала, что в поисках романтического совершенства она, вероятнее всего, останется старой девой, о чем ее часто предупреждал дед. И действительно, ей уже двадцать один. Но нет, даже для того чтобы доставить удовольствие дедушке, Джулия не могла выйти замуж за одного из тех, кто проявлял интерес к ней – или к приданому, которое граф был готов дать за ней.

Джулия не относилась серьезно к угрозам графа. Дед искренне любил ее, и она знала – он никогда не обречет ее на жизнь с родными, которым она не нужна. В ней жила уверенность, что он обеспечит ее будущее. Хотя Джулию и не интересовали детали, она знала, что дедушка был очень богат и владел собственностью – включая Примроуз-Парк, – которой он мог распорядиться по собственному усмотрению и завещать кому пожелает. Он оставит ей содержание достаточное, чтобы она могла жить самостоятельно. Она не сомневалась в этом. Возможно, он оставит ей даже больше.

Джулия не волновалась за свое будущее, оно просто вгоняло ее в тоску. Скоро не станет ни дедушки, ни Примроуз-Парка. Не будет и мужа. И никакой романтической страсти, которая открыла бы ей дорогу к счастливому будущему. Жизнь иногда казалась такой мрачной. И ее настроение не улучшилось от того, что она разочаровала дедушку. Он хотел бы увидеть ее в счастливом браке, прежде чем покинет этот мир.

Внимание Джулии неожиданно привлекло какое-то движение за английским садом. В дальнем конце подъездной аллеи из-за деревьев показался экипаж, направляющийся к дому. Не наемная карета и не кабриолет, а элегантная карета для путешествий. Кто приехал? Это не мог быть никто из родственников, так как дедушка отдал строжайшее приказание не сообщать никому о плохом состоянии его здоровья, а все члены семейства собирались, как правило, в июле или августе.

Она встала и, прикрыв рукой глаза от солнца, наблюдала за приближающимся экипажем.

Когда виконт Йорк увидел Примроуз-Парк с аккуратной усадьбой, ухоженным живописным английским парком, он почувствовал себя хищником. Поместье не было ни самым крупным, ни наиболее удобно расположенным из всех владений графа Биконсвуда, но именно здесь он прожил большую часть своей жизни. Поэтому Примроуз-Парк стал тем единственным местом, где все члены семьи собирались в летние месяцы.

Однако виконт, он же племянник и прямой наследник графа, не приезжал сюда целых шесть лет. Он занимался собственным имением и другими не менее важными делами. И собственной жизнью, конечно. И по правде сказать, сейчас он испытывал некоторое смущение, приехав к дяде в июне без официального приглашения. Он казался себе стервятником, нацелившимся на добычу. Примроуз-Парк в отличие от других имений графа не обладал ограничениями в смысле наследования и мог быть завещан дядей перед смертью любому из членов семьи. А граф умирал, если верить странному, тайному и полному извинений письму, посланному виконту его тетей. Возможно, так и было на самом деле. Его дяде уже под восемьдесят, и он старше любого из них.

Итак, виконт прибыл по просьбе тети, хотя в письме она с длинными извинениями по поводу своей «беспардонности» советовала ему не говорить никому, что именно она попросила его приехать. Она советовала ему сделать вид, будто спустя шесть лет после разлуки ему неожиданно пришло в голову лично выразить свое уважение дяде.

Но скорее всего, подумал виконт, это будет выглядеть так, словно он приехал порадоваться, что скоро получит наследство, и теперь пытается заполучить Примроуз-Парк.

Однако он приехал просто потому, что считал это своим долгом. В конце концов, он – прямой наследник графа, и, если правда, что старик умирает, он должен отдать ему последние почести. И хорошо, если в этот момент он окажется под рукой, чтобы решить все дела с похоронами и завещанием. Предстоит уладить множество вопросов, а тетя Милли никогда не славилась деловыми качествами.

Виконт выглянул из окна кареты, когда та замедлила ход перед мраморными широкими ступенями, ведущими к парадному входу. Он думал и о других делах, которыми тоже следовало заняться. Виконт предпочел бы вернуться в Лондон, куда в этот год он впервые приехал на светский сезон, до этого много лет игнорируя это событие. Дожив до двадцати девяти лет, виконт начал искать себе жену, тем более что намеки матери становились все более прозрачными.

К своему удивлению, он встретил Бланш, серьезную, милую, очаровательную восемнадцатилетнюю девушку, которая прекрасно ему подходила, несмотря на свой юный возраст. Его ухаживания были неторопливыми, но обещающими. Виконта раздражало, что этот визит к дяде привел к отсрочке – и, возможно, продолжительной – его матримониальных планов. Может быть, размышлял он, ему следовало отказаться от своей обычной осторожности и попросить руки Бланш у ее отца, прежде чем покинуть город. Но, он не сделал этого, и теперь уже поздно было что-то менять.

На ступенях, ведущих к английскому саду, стояла женщина. Тетя Милли? Но он тут же понял нелепость этой мысли, как только к ней присмотрелся. Это была молодая женщина. И, он готов был поклясться, довольно хорошенькая. Она не носила шляпки. Ветер трепал темные завитки коротких волос, а легкий муслин платья облеплял весьма приятную фигуру. Стройную и не слишком пышную. Просто очень женственную.

Боже, подумал он, наклоняясь вперед, ведь это же Джулия! Она была подростком, когда он видел ее в последний раз. А с тех пор прошло целых шесть лет! Виконт сжал губы, вспомнив свое прежнее недовольство девочкой. Сорванец, сорвиголова, ломака, настоящая чума. Но при этом дядина любимица. Свет его очей, несмотря на то, что Джулия не была его прямой родственницей, а приходилась дочерью безответственного авантюриста.

Что ж, возможно, она изменилась за те шесть лет, что он ее не видел. Когда карета остановилась, кучер опустил подножку и виконт спустился на землю; девушка стояла на нижней ступени широкой лестницы, удивленно глядя на него. Их глаза оказались на одном уровне.

– Добрый день, Джулия, – поклонился виконт, коснувшись шляпы.

Джулия выглядела раскрасневшейся – возможно, от ветра.

– Привет, Дэниел, – отозвалась она. – Как ты узнал?

Ее тон показался ему слегка враждебным. И определенно вызывающим. Отсутствие шляпки и шали, которая могла бы предотвратить такое откровенное воздействие ветра на ее муслиновое платье – именно на те детали, которые ослепили и привлекли его, пока он не обнаружил, кем была девушка на ступенях, – неожиданно показались ему оскорбительными. Весьма типично для Джулии! Типично нескромно. Он поднял голову и переспросил ледяным тоном.