ХХІ-й век… границы между государствами, казалось бы, начали стираться. Европа, измученная столетиями противостояний и войн, объединилась в Европейский Союз. Сохраняя национальное, мир устремился к общему будущему без виз и границ, которые останутся только символическими линиями на картах. Глаза наши, устремленные в светлое будущее объединенного человечества, не хотели замечать средневековье, продолжающее окружать нас. Но ОНО оказалось не просто живучим, ОНО стало агрессивно заявлять свои права на соседние территории. ОНО отняло у Украины Крым и часть Донбасса и пытается отнять у нас европейское будущее. ОНО кричит о «русском мире», размахивая автоматами в руках бурятов и чеченцев на Донбассе. ОНО говорит о «скрепах русского мира» и продолжает врать всем, невинно глядя в глаза. Это уже не макиавеллизм, это изощренное восточно-деспотическое лицемерие, взращенное в имперской России. Византийская традиция, которой там почему-то очень гордятся, помноженная на азиатские традиции деспотизма — эта гремучая смесь породила систему ценностей российской империи. С одной стороны — жестокая верховная власть, опирающаяся на чиновников-коррупционеров, с другой — нищий, закрепощенный народ, стоящий на страже имперских амбиций. А начиналось все с Московии…

Московия — периферийное государство, отпочковавшееся от Киевской Руси, поглотило местные угро-финские племена, переварило толпы татар, бежавших от деспотизма Батыя, и создало новый этнос, который воспринял и по-своему изменил язык Киевской Руси, упростив и приспособив его под себя. Но еще в XVIII-м веке можно было найти вблизи Москвы деревни, где по-русски почти не говорили.

Как же этот московит превратился в «старшего брата»? Как могла возникнуть легенда о том, что монголо-татарское иго разделило три братских народа, а язык Киевской Руси — украинский, оказывается, сформировался только в XIV-м столетии, произошел он, якобы, от русского да еще под влиянием польского? И что было на самом деле? На каком языке говорили, например, древляне князя Мала? И когда произошла подмена и именем исконно украинской земли Руси стали называть свои земли московиты?

Как известно, русичи писали на древнеболгарском (церковнославянском) языке, который очень отличался от их родного, употребляемого лишь в устном общении. Однако, исследование киевских и галицких летописей и светской литературы ХІ-ХІІІ столетий, начатое Агафангелом Крымским, открыло в этих текстах большой пласт украинских слов, таких как парубок, виникнути, окріп, глум, вежа, батіг, виринути, недбальство, віття, гілля, колода, жито, стегно, лічба, сякий, кицька, трясця, коло, яруга, кожух, оболонь, гай, полонина, гребля, рілля, глей, глечик, багаття, криниця, збіжжя, лазня[1] и много других. А вот в «Слове о полку Игоревом» автор использует целые выражения: «бісові діти»[2], «туга ум полонила»[3], «прадідня слава»[4], «ничить трава жалощами»[5]. Вблизи села Хвощова Полтавской области был найден меч XI столетия с надписью «коваль Людо(т)а»[6]. Примеры можно продолжать. И если бы российские историки не выполняли роль придворной обслуги, а были бы объективны в своих исследованиях, мы бы давно получили правдивые ответы по поводу «младших» и «старших» братьев и нашей «общей истории».

Обстоятельные ответы на некоторые из поднятых вопросов читатель найдет в этой книге Евгения Наконечного.

В. Белявский

Название народа, его имя, или иначе — этноним, является для каждого народа особым и священным. Как это ни парадоксально, но без этнонима народ существовать не может, в сущности говоря, без этнонима его просто нет, как нет человека без имени. «Каждый из этносов-народов имеет зримый и вместе с тем неотъемлемый внешний признак: самоназвание — собственное имя, этноним»[7]. История любого народа тесно связана с историей его этнонима. Вообще, среди главных атрибутов этнического сообщества на первом месте стоит именно групповое собственное название [8]. Этноним — это общее национальное имя, которое формирует и организовывает людей даже в большей мере, чем общий язык, общее происхождение, территория, чем обычаи и верования. Название народа (племени, рода) указывает на то, что единство его членов, как чего-то отличного от представителей других этнических объединений, уже целиком осознано. «Для каждого из таких единств, больших и малых, имя служит признаком, который объединяет внутри и различает снаружи»[9]. Итак, внешним символом внутреннего единства народа является общее национальное имя.

Иногда считают, что этнонимы принадлежат к числу таких общественно-политических абстрактных терминов, как, скажем, «прогресс», «реакция», «демократия», «капитализм», «социализм», «фашизм» и т. д. Эти и подобные им абстрактные термины имеют многозначное расплывчатое содержание, которое меняется в зависимости от того, кто и с какой целью ими пользуется. Их нельзя сравнивать с этнонимами, которые непосредственно касаются жизни каждого человека. «Этнонимы содержат определенную характеристику называемых: содержащиеся в них оценки не всегда справедливые, однако всегда исторически обусловленные и тем самым представляют ценность как исторические свидетельства. Этноним выполняет и идеологическую функцию, служа кличем, флагом»[10]. У нас, например, этнонимы цыган, немец, поляк, грузин, татарин вызывают определенные, целиком конкретные, исторически мотивированные системные представления или, как их еще называют, «национальные стереотипы». По собственному опыту мы знаем, что у представителей других национальностей этноним украинец тоже вызывает представление об определенном национальном стереотипе, который касается и физического вида, и черт характера, и темперамента, привычек, поведения, вкусов, предпочтений, верования и т. п. Вот какое содержание, например, вкладывают в термин «украинцы» в недавно изданном в Москве сборнике: «„Украинцы“ отличаются обыкновенно тупостью ума, узостью кругозора, глупым упрямством, крайней нетерпимостью, гайдамацким зверством и нравственной распущенностью»[11]. Такими нас, к сожалению, видят определенные круги России.

«Национальное имя является голосом предков, которым они обращаются к потомкам и поколениям, воспитывают у них историческую память и самоуважение, связывают их в национальную общность, которая становится внутренней и внешней силой и создает свою историю и культуру, чем только и может вызвать интерес и уважение к себе. Связи народа с национальным именем не формальные, а прежде всего внутренние, моральные, духовные, материальные, полные любви, интимности и взаимности. Естественное имя народа является для него основой морали и школой ее. Сам патриотизм, как одна из наивысших категорий морали, связан с народностью и ее именем»[12].

Для тех украинских историков, которые пишут в постмарксистской дискурсной манере, такие понятия, как «этноним», «нация», «патриотизм», являются пустым, или почти пустым, звуком. Они, исследуя прошлое, не упоминают, с каким напряжением всех сил на протяжении почти столетия украинский народ боролся за утверждение своего нового этнонима, что было равнозначно борьбе за право на существование. Эти историки руководствуются в своих исследованиях книжными, абстрактными конструкциями, далекими от реалий Восточной Европы. Какие бы сейчас не распространялись новомодные дискурсы — основными единицами в восточноевропейском политическом мире в XIX и XX ст. выступали нации. Именно национальный патриотизм был сильнейшим чувством, и именно патриотизм содержит в себе истинную культурную ценность. «Классовая борьба не является основной движущей силой истории. Этой силой является скорее национальное чувство»[13] — это признают даже предубежденные либеральные исследователи.