Внутри хижины было уютно и тепло, крыша из кедровой дранки круто поднималась вверх. Все щели между бревнами были тщательно законопачены. Шкуры и два медвежьих окорока свисали с высоких балок. Стены украшали циновки, сплетенные руками индейцев, над камином висели крест-накрест два длинноствольных ружья. Пахло жильем и дымом.

Возле камина стояли кресла-качалки. Мужчины уселись.

– Моя жена услышала о вашем появлении в городе, – проговорил тягуче и плавно Боурн. – И я подумал, что могу помочь.

Кидд пробормотал что-то в ответ, его смущал пристальный взгляд Боурна.

– Вы приплыли к нам из Старой Англии, – сказал Боурн. – Откуда именно вы родом?

– Из Гилдфорда, это в Сюррее.

– Как я слышал, там очень живописно.

– Мистер Боурн, вы обещали рассказать мне о моем дяде, – прервал его Кидд.

– Всему свое время, дружище, – отозвался Боурн и, повернув голову, окликнул жену. – Колин, дорогая, ты не подашь нам кувшин с пивом и немного вяленого мяса? Наш гость проделал немалый путь, чтобы попасть к нам. Что касается вашего дяди…

Боурн взял с каминной полки длинную трубку и кисет.

– Надо кое-что обдумать, – объяснил он, набив табаком трубку и прикурив от огня.

Боурн затянулся с удовольствием.

– Он приехал в Новую Шотландию из колоний в семьдесят восьмом году, так как на дух не переносил никаких революций. Открыл свое собственное дело и даже преуспел. Потом несчастный случай с медведем в лесах Чигнекто.

У Кидда его сведения вызвали одно лишь раздражение, все это было давно ему известно, если хозяину просто хотелось поболтать…

– Сэр, вы сделаете мне большое одолжение, если приступите…

– Его жена умерла в Галифаксе от лихорадки. Смерть забрала заодно всех трех его малышей. Это произошло в восемьдесят четвертом году, – он глубоко вдохнул дым из трубки, уставившись на огонь. После такого удара он сильно изменился, с головой погрузился в бизнес, занялся привычной для себя торговлей зерном. Дела у него шли хорошо, вкладывал деньги, куда следует, брал подряды для армии, снял контору на Сэквилл-стрит, был знаком с губернатором, но так и не женился снова.

– Как вы считаете, что он был за человек?

Боурн плеснул пива из глиняного кувшина в цветные керамические кружки и протянул одну Тому. По лесному запаху Кидд узнал в напитке еловое пиво, а его горечь служила убедительным подтверждением его догадке.

– Прямодушный и открытый, неутомимый труженик…

– Мистер Боурн?

– Однако я полагаю, он не был счастлив, – Боурн снова погрузился в молчаливое раздумье.

Том многозначительно кашлянул и спросил:

– Я хотел спросить, что известно вам о последних минутах его жизни? Была ли его смерть… легкой? Моему отцу, возможно, захочется узнать подробности.

Боурн пыхнул трубкой, затем тихо спросил:

– Кому это надо?

– Как кому? У него есть старший брат, мой отец. Они расстались много лет тому назад, еще до моего появления на свет, из-за какой-то глупой ссоры. Мой отец переживал и волновался, он надеялся примириться с ним. Теперь мне остается обо всем подробно написать ему, вы меня понимаете?

Боурн встал, подошел к огню и выбил о бревно пепел из трубки в очаг. Он обернулся, но не сел снова в кресло, а пристально и внимательно всмотрелся в лицо Тома.

Тут он вскинул глаза чуть выше, в хижину вошла его жена и замерла позади Кидда, потом перевела на него взгляд.

– Вы приятный юноша. Как вас зовут?

– Томас, но обычно Том Кидд, – Том вгляделся в лицо пожилого человека. – А мне, судя по всему, надо называть вас дядей? – ласково прибавил он.

В полной тишине в камине треснула и упала головешка, рассыпая сноп ярко-красных искр. Несколько долгих минут Боурн молчал, Кидд даже решил, что он не расслышал его последних слов, но тут Боурн произнес:

– Да, можешь называть.

– Проходи, дорогая, садись рядом с нами, – сказал дядя после того, как прошло первое волнение и было выпито в честь встречи виски. Женщина подошла ближе и села рядом с мужем.

– Я хочу поведать тебе о тех девяти годах моей жизни, Томас, нет, Том. Отсюда до Гилдфорда очень далеко, поэтому не спеши торопиться с выводами, пока не выслушаешь мой рассказ. Я не собираюсь тебе лгать. Семь, нет, восемь лет тому назад я был несчастным человеком. Можно даже сказать, что я совсем отчаялся. Жизнь потеряла для меня всякий смысл, один за другим проходили годы моей жизни, бессмысленно и мучительно. Хотя я начал торговать, но только ради того, чтобы чем-то заняться. Мы с Недом Гилманом вели общее дело, он был честным человеком. Я убедил его рассказать всем, что меня задрал медведь, чтобы я мог начать новую жизнь, а он получал взамен наше дело. Мы ударили по рукам. И я получил то, что хотел.

– Да, но вы отдали в чужие руки свое дело.

– Да, отдал. Но как он мучился из-за этого, – лицо дяди сморщилось. – Когда он вернулся один и объявил себя владельцем дела, люди не поверили ему, считали все выдумкой, что он на самом деле убил и зарыл меня, чтобы захватить бизнес в свои руки.

Кидд вспомнил, с какой неприязнью люди реагировали на его расспросы, и все понял.

– Вы собираетесь остаться здесь навсегда? – спросил он дядю.

Это был далекий, очень далекий и глухой край, в отличие от Англии, где было так много милого сердцу англичанина: старинные соборы и мощеные дороги, кладбища, похоронные церемонии и отпевание. Что из всего английского было присуще этой малообжитой стране?

– Том, вы не знаете этой страны, вы никогда не жили тут. Край очень суровый, верно, но порой у вас щемит сердце при взгляде на него, он прекрасен, потому что так суров. – Внезапно Мэтью вскочил на ноги: – Ступай за мной.

Он распахнул двери и вышел на крыльцо в сгущавшихся сумерках. Солнце заходило, отбрасывая на землю лилово-серые тени, легкий туман дымился над водной гладью, вокруг царил безмятежный покой, составляющий одну из самых притягательных и вечных тайн природы.

– Видишь? Эта страна настолько громадна, что мы даже не знаем, где ее конец. Новая, невозделанная, открытая для всех. Запад и север ждут своего часа, на протяжении сотен миль нигде не видно следов рук человеческих. Но мне как раз по душе больше всего именно это: жить в мире и покое. Здесь мое сердце, Том. Здесь можно жить так, как заповедовал жить людям Бог.

Перед тем как задать вопрос, Кидд долго смотрел на воодушевленное лицо дяди:

– А на что вы живете? Резьбой по дереву? Взглянув прямо в лицо Тому, Мэтью тихо, но твердо сказал:

– Признаюсь тебе, я беден. Но только представь себе, какими богатствами я здесь владею. Все мое время принадлежит мне. И эта земля тоже моя. Я построил дома так, как мне хотелось. Верно, я вырезаю. Зимой много свободного времени. Поверь, нет ничего лучше, чем создавать что-либо своими собственными руками. – Он усмехнулся: – Ты заметил клушиц. Я и не надеялся встретить здесь кого-нибудь из Гилдфорда. Однако резьба приносит мне достаточно для того, чтобы сводить концы с концами.

Он приоткрыл двери в примыкавший к хижине сарай. Том заметил стоящие в полумраке вырезанные из дерева фигуры. Здесь были грифоны, сирены, серьезные ольдермены, а также украшенные резьбой панели. Пахло свежеструганными опилками и смолой.

– На верфях начинается горячая пора. Теперь ой как пригодится всем моя зимняя работа.

Они вернулись в хижину. Внутри, чадя, уже горела лампа с ворванью. Тени прыгали по стенам и густо чернели по углам комнаты; приятно пахло мясным пирогом и картошкой.

– Теперь, дружище, не расскажешь ли ты мне о том, что произошло за это время в Гилдфорде и у нас в семье?

Кидд сообщил английские новости, а также о произошедших во время начавшейся большой войны с Францией переменах, рассказал и о школе, которую, не побоявшись, открыл его отец, о прибавлениях в их многочисленном семействе. В одном месте Том запнулся, в воздухе повисла тишина, затем он осторожно спросил:

– Мне говорили о каком-то недоразумении между вами и отцом. Неужели вы до сих пор сохранили неприязнь?