— Вы уверены, что он появится сегодня? — с нетерпением спросила Энди Малоун и заерзала на барном стуле. Эта конструкция совершенно не заслуживала манящего звания мягкого табурета: под красным дерматином скрывалось что-то твердое и шероховатое.

— Ясное дело, не уверен, — сказал Гейб Сандерс, владелец и шеф-повар «Закусочной чили Гейба», протирая грубым муслиновым полотенцем краешек чистой, но видавшей виды кофейной чашки. — Все, что я знаю, так это то, что он может прийти. Но это не значит, что это обязательно случится, понимаешь? Скорее всего он сделает то, что, черт побери, ему захочется сделать, — осклабился Гейб.

Адреналин разлился по венам, профессиональные инстинкты в предвкушении долгожданной добычи пришли в боевую готовность, в своем возбуждении Энди даже позабыла о жестком сиденье барного стула. Она понимала, что лучше не привлекать к себе внимания посетителей и не выказывать слишком много интереса к своему информатору: в любой момент Гейб Сандерс мог понять, что она за птица, и прекратить отвечать на вопросы.

— Вот как? — Она сделала маленький глоток холодного чая из красного пластикового стаканчика, в котором из-за обилия сахара и льда ложка стояла вертикально. — Мистер Рэтлиф кажется вам импульсивным? — В тот самый момент, когда вопрос вырвался у нее, она поняла, что Гейб насторожился. Он прекратил полировать безнадежно потемневшую эмаль кофейной чашки, нахмурил кустистые брови, а его проницательный взгляд стал гораздо менее дружелюбным.

— С чего это ты задаешь столько вопросов о Лайоне Рэтлифе, а?

Объяснение пришлось придумывать на ходу. Энди наклонилась вперед, приняв, как она надеялась, доверительную позу, и заговорщицки зашептала:

— В университете у меня была подружка из этих мест, она рассказывала мне про мужчину, который живет на огромном ранчо и разъезжает на серебристом «Эльдорадо». Мне тогда казалось, что описывает настоящего киногероя.

Гейб испытующе смотрел на нее, и ее уверенность стала медленно таять. Его ироничный взгляд прямо говорил о том, что она не так молода, чтобы быть студенткой, и он раскусил ее уловку.

— Кто она?

Совершенно обескураженная сначала проницательностью Гейба, а теперь и его вопросом, Энди, запинаясь, переспросила:

— Она… Кто она?

— Как зовут твою подружку? Возможно, я ее знаю. Я готовлю здесь чили и бургеры с сорок седьмого, так что знаю почти все семьи в Кервилле.

— О, тогда вы вряд ли встречали… эээ… Карлу. Она вообще-то из Сан-Антонио, а сюда приезжала только летом повидать кузенов… ну, что-то вроде того. — Энди потянулась за стаканом и сделала большой глоток, как будто это был не чай, а успокоительное.

Она приехала в эти холмистые техасские края пару дней назад и все это время чувствовала себя не в своей тарелке. Осторожные, вежливые расспросы, которые обычно открывали ей закрытые для других двери, здесь ничем не помогли. Казалось, жители Кервилла защищали Лайона Рэтлифа и его затворника-отца — главную цель Энди.

Генерал Майкл Рэтлиф был последним оставшимся в живых генералом — участником Второй мировой войны. Она поклялась взять у него интервью для своего телешоу. И если отрывочные сообщения о его ухудшающемся здоровье были правдой, Энди нужно было спешить. Между тем ее поездка пока что не дала и проблеска надежды на свершение задуманного.

Гейб Сандерс стал теперь так же сдержан и скуп на слова, как все, с кем она сталкивалась до него. Девушка решительно приподняла подбородок, при этом на ее приятном, сердцевидной формы лице появилась обворожительная улыбка. Глаза цвета виски игриво блестели.

— Мистер Сандерс, не будете ли вы так добры добавить кусочек лайма в мой чай?

— Как насчет лимона? Подойдет? — заметно смутившись от произошедшей перемены, спросил Гейб.

— Отлично, спасибо. — Уверенность вернулась к ней, она изящным жестом откинула назад прядь золотисто-каштановых волос.

Энди использовала свою привлекательность, чтобы выудить информацию, только в самых крайних случаях. Такие приемы бесили ее. Она предпочла бы общаться с источниками с той прямотой, которую позволяют себе мужчины-репортеры. Однако в случае необходимости она не чуралась пользоваться своим преимуществом: если кто-то находит ее необычную внешность интересной, почему бы не полюбезничать. Отец, обладавший некоторыми поэтическим задатками, однажды сравнил ее с десертом из ванильного мороженого с «Амаретто», политым карамельным соусом.

— Спасибо, — повторила она, когда Гейб вернулся с двумя дольками лимона на блюдечке.

Она выжала лимонный сок в стакан с чаем, чтобы хоть как-то разбавить переслащенный напиток, больше напоминавший сироп.

— Ты ведь не из здешних, да?

Она почувствовала искушение солгать, однако вдруг поняла, что с шутками пора кончать.

— Нет. Сейчас я живу в Нэшвиле, а выросла в Индиане.

— Нэшвил? Вы случаем не в «Гранд Оле Опри»[1] работаете?

Она засмеялась и покачала головой:

— Нет, я работаю на независимый кабельный телеканал.

— Кабельный? — Брови Гейба подскочили вверх, и Энди подумала, что это, пожалуй, самая выразительная часть его лица. — Вы что, телезвезда? Вас можно увидеть по телику?

— Иногда. У меня свое телешоу, которое транслируют во всех штатах. Я беру интервью у разных людей.

— Интервью? — он посмотрел ей за плечо, оглядывая зал с посетителями, как будто ища кого-то, у кого она могла бы взять интервью. Внезапно глаза его засветились догадкой, и он снова обратил к ней взгляд:

— Ты же не думаешь просить Лайона об интервью с его папочкой, а?

— Вообще-то думаю…

— Не было никакой подруги из университета, а? — спросил он, пристально поглядев на Энди с минуту.

— Нет, — сказала она, твердо и спокойно встретив его взгляд.

— Так я и думал.

В голосе Гейба не было осуждения.

— Вы считаете, что мистер Рэтлиф мне откажет?

— Да это уж как пить дать, откажет. Но мы это сейчас выясним наверняка, он как раз в дверях.

Взгляд Энди остановился на влажном круге, оставшемся на барной стойке от бокала с чаем. Она боялась поднять глаза, живот свело от волнения. Колокольчик на двери кафе приветственно звякнул, впуская входящего.

— Эй, Лайон, — позвал кто-то из дальнего угла.

— Лайон, — окликнул его другой голос.

— Джим, Пит, — отозвался он.

Голос у него был хриплым и глубоким. Звук коснулся ее, прошил поясницу, будто игла, вызвав мягкую дрожь, разошедшуюся волнами вдоль всего позвоночника. Она надеялась, что он выберет стул сбоку от нее и втянуть его в разговор будет несложно, однако, судя по звуку шагов, к которым она напряженно прислушивалась, он намеревался занять место в дальней части бара, за располагавшейся перпендикулярно по отношению к ней частью стойки. Краем глаза она заметила голубую рубашку. Гейб двинулся в ту сторону:

— Эй, Лайон? Что будешь? Чили?

— Не сегодня. Слишком жарко. К тому же Грэйси недавно делала чили, и мне пришлось выпить две дозы этих мерзких розовых таблеток, чтобы мой желудок пришел в норму.

— А может, проблема в «Маргарите», которую ты хлестал вместе с чили, а?

Низкий смех вырвался из груди вошедшего мужчины:

— Может быть, может быть.

Этот голос. Что за мужчина может быть обладателем такого волнующего голоса? Энди больше не могла сдерживать свое любопытство. Капитулируя, она бросила на него взгляд как раз в тот момент, когда он делал заказ:

— Я буду чизбургер.

— Сейчас принесу, — ответил Гейб.

Но Энди уже не слышала бармена: она была поглощена созерцанием Лайона Рэтлифа. Он выглядел совсем не так, как она себе представляла. Ей представлялось, что он гораздо старше. Должно быть, она так думала потому, что его отцу уже больше восьмидесяти. Значит, сын родился после войны. На вид она бы дала Лайону Рэтлифу около тридцати пяти.