— …так хорошо, когда ты….

— …глубоко внутри…

— …да, да….

— … я думал, ты можешь лгать, когда сказала…

— После Роберта у меня никого не было.

— Лес?

— Никогда, Лайон. Клянусь.

— Боже, Энди. Это было так хорошо.

— Мне тоже. И, Лайон, раньше так никогда не бывало.

— Ты хочешь сказать?..

— Да, никогда раньше. Поцелуй меня.

— Не слишком горячо?

— Нет.

— Холодно?

— В самый раз. Где мыло? — спросила она.

— Я первый.

— Нет, я.

Любящие руки заскользили по его широкой груди, покрытой курчавыми волосами. Привередливый язык стал дерзким. Пальцы остановились на линии талии.

— Энди?

— Да?

— Что случилось?

— Я боюсь.

— Потрогать меня? Не бойся, потрогай меня, Энди.

Она искала его — робко. Она коснулась его — смело. И она любила его — с детской невинностью.

— О господи, Энди. — Он накрыл ее руку своей. — Да, моя сладкая девочка, да! — Он прижал ее к мокрой стенке, отделанной плиткой.

— Теперь твоя очередь, — задыхаясь, сказала она.

— Я пропускаю свой ход.

Обессиленные, они лежали на кровати — переплетенный узел рук и ног. Он лениво проводил пальцами по ее спине — вверх и вниз. Она зарылась носом в его грудь.

— Что ты думаешь о моем отце, Энди?

— Почему ты сейчас спрашиваешь об этом?

Она почувствовала, как он усмехнулся.

— Не знаю. Думаю, потому что он всегда беспокоился, что о нем думают люди, как они читают книги по истории.

— Он был великий человек, Лайон. Чем больше я читаю о нем, тем больше восхищаюсь им как солдатом. Но не таким я его запомню. Я всегда буду думать о нем как о старом добром джентльмене, который любил сына, обожал давно почившую жену, уважал других людей и ценил уединение. Я права?

— Больше, чем тебе может показаться.

Он убрал руку из-под нее и подтянулся, чтобы облокотиться спиной об изголовье кровати. Не стыдясь собственной наготы, он согнул колено, чтобы потянуть ее вверх и прижать к себе.

— Знаешь, ведь Лес был прав, — тихо промолвил Лайон.

— Прав насчет чего? — спросила она, глядя на его задумчивое лицо. Энди не хотела этого знать, но должна была спросить, потому что ему нужно было выговориться.

— О том, что есть конкретная причина, по которой мой отец стал отшельником, что Майкл Рэтлиф хранил секрет, заставивший его уйти из армии и от людей.

Она лежала едва дыша.

— Видишь ли, он вернулся на Родину героем, но не чувствовал себя таковым. Ты когда-нибудь слышала о битве на Эне?

— Да. Это была крупная победа союзных войск как раз в секторе твоего отца. Тысячи людей из армии противника были убиты.

— Как и тысячи американских солдат.

— К сожалению, такова цена победы.

— По мнению моего отца, цена была слишком высока.

— Что ты хочешь сказать?

Лайон вздохнул и заерзал.

— Он сделал ошибку при определении тактики. Серьезную ошибку. Целый взвод стал буквально пушечным мясом. Такое часто случается. Офицеры рискуют жизнями солдат ради повышений и наград. Но не мой отец. Он дорожил жизнью каждого из своих подчиненных — от офицеров до зеленых новобранцев. Когда он понял, что произошло, чувство вины его раздавило. Он никогда не забывал, что та ошибка стоила жизни стольким людям, стольких женщин сделала вдовами, стольких детей — сиротами… — Его голос оборвался.

— Но, Лайон, после всех его заслуг…. Одна ошибка простительна.

— Для нас — да, но не для него. Он был в ужасе, что эта битва стала одной из поворотных точек в войне. Именно после нее его стали превозносить как героя. Великая победа, но именно это сражение поразило его как солдата и как человека. Когда он вернулся домой, где его славили и награждали, он не смог справиться с внутренним конфликтом. Он не чувствовал себя героем, он чувствовал себе предателем.

— Быть не может!

— Не предателем по отношению к своей стране, но к людям, которые ему доверяли и следовали за ним. Он так и не смог с этим справиться, так что он вышел в отставку, приехал сюда и скрылся от всего света, от любых напоминаний о лжи, в которой он жил.

Они немного помолчали, потом она заговорила:

— Никто не осудил бы его, Лайон. Он был уважаемым человеком, героем, лидером в то время, когда Америке нужны были герои и лидеры. Это было поле боя, простирающиеся на многие мили. Посреди окружающего хаоса он мог решить, что совершил ошибку, которой на самом деле не совершал.

— Я знаю это, Энди. Ты это знаешь. Но когда я достаточно подрос, чтобы понять причины его ухода от мира, прошло слишком много времени, и я так и не смог переубедить отца, — грустно проговорил Лайон. — Он умер, все еще сожалея о том единственном дне, будто других в его жизни и не было. Неважно, что сказала бы общественность, узнай они об этом. Он судил себя строже, чем кто бы то ни было.

— Как это печально. Он был таким замечательным человеком, Лайон, таким милым.

— Папа тоже был о тебе высокого мнения, — заметил он чуть веселее и погладил ее волосы.

Она откинула голову назад, чтобы посмотреть на него.

— Правда?

— Да, он считал, что у тебя отличная фигура.

— Яблочко от яблони.

— И, — продолжил он, игнорируя ее шпильку, — в день своей смерти он сказал мне, раз я оказался таким большим идиотом, что позволил тебе уйти, то заслуживаю того, чтобы остаться в одиночестве.

— На что ты ответил?..

— Это не стоит повторения. Скажем так, я был не в настроении.

— А теперь?

— Теперь я устал и хочу спать, но не способен перенести мысль о том, что зря потрачу время, пока ты лежишь голая в моей постели.

— Будет лучше, если я скажу, что тоже хочу спать?

Лайон улыбнулся и поцеловал ее. Укладываясь, он притянул ее спину к своей груди и крепко прижал, будто прилаживая кусочек пазла. Энди громко кашлянула.

— Мистер Рэтлиф, должно быть, вы не в курсе, где находится ваша рука.

— Да нет, вообще-то я в курсе, но надеялся, что ты не заметишь.

— Не изволите ли вы вести себя как джентльмен и убрать ее.

— Нет, я уже сплю.

Солнечный свет заставил ее зажмуриться, когда следующим утром Энди надевала сережки перед длинным зеркалом. Ее отражение напомнило ей о вчерашней ночи и об эротических фантазиях Лайона, которые они воплотили в жизнь. Рука слегка задрожала, а на лице появилось незнакомое выражение восторга. Раньше она себя такой не видела. Можно было подумать, что все это только сон, если бы ее тело не хранило напоминания о случившемся. На груди осталось легкое раздражение от щетины Лайона, соски напрягались от воспоминаний о ласках его губ и языка, а при мысли о слиянии их тел между бедер появлялась приятная сладкая тяжесть. Энди купалась в счастье. Какая роскошь — любить и быть любимой. Лайон разбудил в ней женщину, подарил ей жизнь, о существовании которой она не подозревала. Но Энди любила его не только за это. Она любила этого мужчину за его силу, за юмор, за уязвимость. Она любила его даже за раздражительность и колкость. Лайон. Она любила Лайона.

Скоро после того, как они проснулись, он ушел, чтобы оба могли переодеться. Он принес ее сумку из машины, прежде чем удалиться в свою комнату. Пока Энди одевалась, она размышляла о том, как попросит его подписать разрешение, а потом сообщит о решении, которое приняла вчера, засыпая в его руках. Она не знала, что ждет их в будущем, они не обсуждали эту тему. Прошлой ночью они жили настоящим, жили моментом. Но что бы это ни значило, она понимала — все меняется. Так, как было, уже не будет. А еще она не могла теперь представить свою жизнь без него. До осознания этого факта она и не знала, какой потерянной и загнанной чувствовала себя раньше. Теперь она ощущала свободу и радость.

Энди услышала на лестнице его шаги. Он торопился. Сердце ее сладостно замерло! Он хочет поскорее увидеть, обнять ее. Бросив на себя придирчивый взгляд в зеркало, она повернулась к двери, чтобы встретить его радостной улыбкой.