Стала ли смерть поверженного титана хоть одному чиновнику напоминанием о бренности его тщеславного духа и несовершенного тела? Исправило ли хоть одного бюрократа? Едва ли.

— У вас не должно быть с собой фотоаппарата, видеокамеры, мобильного телефона, диктофона, — голосом оракула продолжал вещать Краснов. — Это охрана должна была специально проверить. Войдя, представьтесь. Назовите громко фамилию, имя, отчество. Это обязательно по протоколу.

— Ботинки снять?

— Не язвите, Назаров.

— Нет, я это от желания не ошибиться.

— Хорошо, пошли, я вас провожу.

Андрей заложил руки за спину, но остался на месте.

— Чего вы ждете?

— Команды вперед. И предупреждения: шаг вправо, шаг влево…

Наверное, полковник с удовольствием влепил бы фразу с облегчающим душу матом, но он лишь вздохнул:

— Идите…

Дверь кабинета открылась, и Андрей вошел внутрь. Остановился на пороге.

— Прошу прощения, если задержался. Затянулся инструктаж. Я не слишком прилежный ученик, и мне пришлось объяснять по два раза, что можно делать в присутствии президента, чего нельзя, о чем можно говорить, о чем не стоит…

Он огляделся. Просторное помещение. Стены, обтянутые дорогими обоями салатного цвета. Пол, покрытый узорчатым ковром в тонах желто-оранжевых. Большой круглый стол с полированной крышкой. Дорогие дубовые кресла с резными спинками, с сиденьями и подлокотниками, обтянутыми белой лайкой. Этажерка у стены с большой дорогой вазой с цветами.

Президент, а его Андрей узнал сразу, сидел на круглым столом. Второй человек, присутствовавший в комнате, моложавый, но явно усталый, устроился чуть поодаль за небольшим столиком.

— Здравствуйте, — сказал Андрей и тут же, ощутив, что его голос дрогнул, внутренне осудил себя.

— Здравствуйте, — ответил президент негромко и указал на место за столом перед собой. — Садитесь.

— Спасибо.

Андрей отодвинул стул, но чувство униженности не прошло. Тогда он посмотрел на того, кто сидел за маленьким столиком, и ему нестерпимо захотелось нарушить протокол.

— Извините, кто вы?

Минутная тишина наполнилась хорошо ощутимым напряжением. Разрядил его президент.

— Сергей Ильич Петров. Секретарь Совета безопасности. Вас устраивает? Мы поговорим в его присутствии.

— Очень приятно, — сказал Андрей, ощутив самореабилитацию. И сел.

С интересом, и в то же время стараясь не демонстрировать это открыто, Андрей разглядывал президента.

— С моей точки зрения, — президент облокотился о стол, сложив перед собой руки, как прилежный школьник, — вы не допустили крупных ошибок.

— В смысле? — спросил Андрей, не сразу поняв, что надо иметь в виду.

Петров бросил на Андрея быстрый взгляд и улыбнулся.

— Во всех смыслах, — сказал президент. — Во всех. — Он задумался, формулируя мысль. — То, о чем вы сообщили правительству, пока является достоянием самого узкого круга лиц. Это во многом облегчает… Скажем так, облегчает постановку диагноза и выбор метода удаления опухоли… Надеюсь, вы понимаете, что преждевременная огласка инцидента чревата многими неприятностями. В том числе международными.

Андрей кивнул.

— Я честно сообщил о том, что меня обеспокоило. И хорошо понимаю, что являюсь носителем ценной информации, которая может стоить мне головы.

Президент провел рукой по голове от лба к затылку, словно старался пригладить и без того ровно лежавшие волосы.

— Мне нравится, Андрей Иванович, что вы сразу взяли такой тон. Теперь честно, почему вас пугает наше предложение?

— Честно? И угадывать не надо. Если говорить о долгах, то у меня перед Россией их нет. С тех пор как распался Советский Союз, я жил и работал в Туркменистане. В России у меня нет ни кола ни двора. Нет сбережений, нет банковских счетов. По законам России я всего лишь бомж — фигура без определенного места жительства. Больше того, пребываю в столице на птичьих правах, без регистрации. И вот мне говорят, что я должен воспылать гражданским чувством и пойти на подвиг. А почему?

— Круто, — сказал президент. Видно было, что ему такой разговор удовольствия не доставляет, но он терпеливо сносил его, позволяя Андрею выговориться.

Президент знал, что в такого рода словесных сшибках, когда обсуждаются острые, но далеко не бесспорные проблемы, выигрывает тот, кто сумеет понять логику оппонента и быстро встать на сходную позицию, но на еще более радикальную.

— Теперь позвольте сказать мне. Чтобы у вас не укрепилась мысль, будто вы пришли и чему-то меня научили. Хочу, чтобы вы меня поняли правильно, потому буду говорить откровенно. Думаете, русские солдаты под Бородино дрались с французами из патриотизма? Блажен, кто верует! Да, на том поле были патриоты — Кутузов, Багратион, Раевский… Все господа дворяне — офицеры и генералы — сражались за то, чтобы сохранить свои имения, положение, чины, состояние. А солдаты, служившие по двадцать пять лет и ничему другому, как воевать, не обученные, просто делали свое дело. Больше того, неизвестно, куда бы пошла Россия, свергни Наполеон романовскую династию…

— Я понял, — сказал Андрей.

И он действительно понял, что его разговор с Травиным до последнего слова стал известен президенту и теперь его собственное оружие перешло в чужие руки, а чтобы найти новые мотивировки и обоснования позиции, нет ни времени, ни возможностей.

— Тем не менее, — продолжал президент, — вы не правы. У нас есть и патриотизм, и патриоты. Потому что существует Россия и будущее ее небезразлично людям. В последнее время мне пришлось много думать на тему, которую вы, судя по всему, пытались освоить экспромтом. Вы, наверное, видели, какие пляски устраивала вокруг президента пресса: зачем он едет в Чечню, зачем летает на самолете, зачем уходит в море на подлодке. Вы тоже, наверное, улыбались. А я это делал, чтобы понять, что делают эти люди за тот мизер, который называется офицерской зарплатой…

Петров с откровенным любопытством наблюдал за президентом. Они давно знали один другого, виделись в разных обстоятельствах, в спокойных и критических, но впервые Петров узнал истинную меру темперамента президента, обычно волевым усилием прятавшего эмоции внутрь себя. И больше всего удивило Петрова, что, даже взорвавшись, президент не перестал называть собеседника на «вы».

— Вы видели в последние годы военных в деле? Уверен, нет! А я видел. И согласен с вами, с энтузиазмом люди защищают то, чем дорожат. Идут на смерть за то, что для них дороже жизни. Это и ежу ясно, Назаров. Только не вам, и уж никак не мне сейчас кричать военным: вам нечего защищать, потому что вы голодранцы. И я не кричу. Я делал и буду делать все, чтобы тем, кто живет в России, было что защищать.

— Мне приятно это слышать, — сказал Андрей. — К сожалению, я не военный…

— И все же вы сами пришли, чтобы сообщить о возможной опасности. Почему?

— Потому что не хочу видеть или просто услышать, как на людей обрушат ядерное пламя. Люди этого не заслуживают.

— Тогда доведите дело до логического конца. Вы ведь не такой простак, каким пытаетесь себя представить. Сергей Ильич, что вы можете сказать о нашем госте?

Петров взял листок, лежавший перед ним поверх красной папки, стал читать вслух.

— Назаров Андрей Иванович. Русский. Родился в 1960 году. Образование высшее. Проходил воинскую службу в Афганистане. Постоянно проживает в Туркменистане. Инженер-нефтяник.

Андрей насмешливо прищурился:

— Не удивляюсь. Служба у вас поставлена. Впрочем, все это я и сам мог сообщить. Только прошу исправить одну неточность. Я не проходил воинскую службу в Афганистане. Я там воевал. Получил ранение. Награжден советской медалью. Мне кажется, между словами «проходил службу» и «воевал» есть определенная разница.

Петров кивнул:

— Конечно, разница есть.

— Хорошо, — президент первым понял, чего хотел бы сейчас услышать Назаров. — Во сколько вы оцениваете свое участие в операции?

Андрей упрямо качнул головой:

— Речь не об участии, прошу прощения, а о ликвидации интересующего вас предмета.