– Не трепись.

– Честное пионерское. Обучили её сперва, ясное дело. Обезьяна есть обезьяна. Она не пропускала в ворота ни одного мяча. Команда эта, где вратарём была обезьяна, всех обыгрывала. Другие команды со злости в суд на них подали. А такого закона, что обезьяна не имеет права быть вратарём, тогда не было!

– А теперь есть? – спросил кто-то.

– Есть. После того случая.

– Ну, и что было потом?

– Потом подкупили кого-то, чтобы убил обезьяну.

– Убили?

– Убили.

Мальчишки молча стали расходиться по командам. Спустя минуту они уже неслись по полю стадиона.

Марату тоже разрешили играть. Тринадцатым.

К удивлению Витальки Марат начал играть с таким азартом, что над ним перестали смеяться. Правда, по мячу он не попадал, бил по воздуху или по земле, потом плясал на одной ноге, держась за носок своей сандалии. Однако через десять минут выдохся, отошёл к забору и сел на траву, глотая воздух широко открытым ртом.

Наконец после нескольких пробных походов Виталька и Марат отправились искать старую казачью зимовку.

Виталька опасался, что Марата не отпустит отец. Но тот, едва Виталька, путаясь и сбиваясь, рассказал, в чём дело, ухмыльнулся.

– Пусть идёт. Его усидчивость последнее время меня стала серьёзно беспокоить. Только присмотри там за ним, чтобы зря никуда не лез.

И вот они в пути. Виталька слышал, как угрюмо сопел позади него Марат, и весело ухмылялся.

Они поднимались всё выше и выше к берёзовой опушке горного леса, а позади них росла и открывалась вся Семёновка с редкими воздушно-голубыми столбами дыма. Долетало далёкое мычание коров и звуки радио. Воздух струился прозрачным серебром, словно быстрая рябь воды. Мельтешили камни россыпей за его светлым трепетом.

Внезапно сопение Марата оборвалось, не слышно стало его шаркающих шагов. Виталька обернулся: неужели Марат устал?

Нет, это было что-то совсем другое. Марат снимал очки, торопливо протирал их носовым платком, надевал на нос, снова протирал и снова надевал. И Виталька сразу всё понял. До этого Марат нехотя плёлся за ним следом, думая о чём-то своём, и вовсе не смотрел по сторонам. А сейчас он увидел! И то, что он увидел, заставило его лихорадочно протирать очки.

Зелёный склон переходил в мелкий березняк. Причудливо искривлённые берёзы росли среди замшелых камней. Листья на них были светлые, насквозь пронизанные солнцем. Они бросали на траву редкую тень. Берёзы росли то в одиночку, то маленькими группами повсюду, даже на каменистых скатах промоин.

А дальше светлый белоствольный лес обрывался, и круто вверх уходили горы, поросшие елями. В лучах утренего солнца их верхушки рдели, как ржавчина, а глубины горного леса хранили таинственную тёмную синеву и стойкую густую зелень. Вдаль хребет за хребтом уходили синие, сизые и почти чёрные горы. Нигде не было ни души. Вспыхивала на солнце нетронутая паутина.

– Виталька, – прошептал Марат. – Виталька…

– Идём. Ещё не такое увидишь.

И Марат зашагал. Но не прежней шаркающей походкой, а широким лёгким шагом. Он шёл и смотрел сквозь чистые стёкла своих очков.

Потом шли горным лесом.

Солнце уже уходило куда-то в сырую и зелёную тишину старых елей, когда они вышли на небольшую поляну. Пахло разогретой мятой и земляникой. Казалось, никто и никогда не ступал сюда, на эту тихую лесную поляну, окружённую угрюмым и тёмным лесом. Из этого леса с наступлением вечера выползали сырые запахи папоротников и мхов. Но над всем царил умиротворяющий аромат хвои.

Марат остановился. Присел на ствол поваленной ели. Виталька развернул карту. Он составил её вместе с дедом. На карте чёрным крестом было указано место зимовки русского отряда. До зимовки оставалось около километра.

– Пойдём? – спросил Виталька. – Там река, можно будет попить, умыться…

Он ждал, что Марат откажется идти дальше. Но тот молча поднял вещевой мешок и тяжело побрёл в лес. Сквозь деревья едва пробивался багровый свет уходящего солнца.

С каждой минутой в лесу становилось темнее. Марат поминутно натыкался на опавшие сучья и вывороченные корни, с трудом перебирался через поваленные стволы, но молчал. Виталька и раньше чувствовал в своём друге скрытое упрямство, большую внутреннюю силу, которую тому прежде просто негде было проявить.

Из тьмы долетел грохот воды. И скоро поредел и немного посветлел лес.

Возле горного потока они развели костёр, повесили над огнём котелок с кашей.

Виталька резал на расстеленном плаще хлеб. Его фигурка в свете костра была наполовину оранжевой, наполовину чёрной. Марат лежал на земле. В темноте, озаряемые светом костра, смутно виднелись остатки казачьих хижин, сложенных из дикого камня. Скорее это были просто груды праха, нагонявшие непонятную жуть.

– Виталька, а ты знаешь, у них не было стёкол, – сказал Марат, оторвав взгляд от тёмных теней прошлого и уставившись в звёздное небо.

Виталька замер, повернул к нему голову.

– Как не было стекол?

– А вот так. В окна они вставляли рамы, обтянутые тонким китайским шёлком, а двери обивали кусками древесной коры.

– Откуда ты это знаешь?

– Я нашёл в архиве документы об этом поселении. Ведь казаки ушли отсюда как раз туда, где сейчас наш посёлок. А это место оказалось гиблым.

В найденных документах ничего не говорилось о том, как трудно было зимовщикам, как затерянные в безлюдных дебрях и подгоняемые близкой зимой люди, сбивая в кровь руки, из последних сил добывали камень для своих хижин, как плохо скреплялись эти камни песчаной землёй, почти лишённой глины.

И вот хижины казачьего поселения, затерянного на дне ущелья, стало заметать снегом. Каменные очаги топили смолистыми сучьями горных елей. Окна и двери не держали тепла.

Случалось, что горный буран не прекращался по десять-двенадцать дней. Посёлок начисто заметало пургой. Но вот буран утихал, из хижин выбирались люди и принимались рыть узкие траншеи.

И всё это время вход в узкое ущелье был прикрыт пушками. Их заиндевелые жерла в любую минуту могли обрушить уральские ядра на головы кокандских сарбазов или барымтачей, если бы они осмелились сунуться к казачьей зимовке.

То было смутное время безвластья в казахской степи, грабежей и набегов.

Марат рассказывал Витальке о свирепом султане Кенесары, который в те годы укрывался на Балхаше, на полуострове Камал. Его сестра Бопай, возглавлявшая шайку головорезов, наводила ужас на казахов Большой орды. По сей день ещё можно слышать в этих краях рассказы о набегах страшной султанши, разорявшей аулы.

Кенесары сманил на свою сторону большой казахский род дулатов и уже готовился к походу на киргизов.

Поселения русских казаков в Джунгарском Алатау положили конец кровопролитной вражде.

В архивных документах указывалось, что весной отряд получил приказ оставить зимовку. Первопоселенцы потащили свои пушки на лямках через каменные перевалы на новое место.

Казаки, не веря, что выстояли в беспримерном поединке с горной зимой, оглядывались на свои жалкие хижины и могилы с еловыми крестами.

И кто мог знать об этом сейчас, когда прошло уже более века, когда от прежнего не осталось следа. Да и мало ли было тогда таких казачьих поселений!

Едва рассвело, Виталька и Марат принялись за работу. Достали из рюкзаков кирку и лопату, насадили их на берёзовые черенки.

Что могли оставить в своих лачугах первопоселенцы? Виталька сомневался, что можно найти что-нибудь интересное. Но ведь даже черепки разбитой посуды могли пригодиться для местного историко-этнографического музея. Такого музея ещё не существовало, но находки могли послужить началом…

Хижины первопоселенцев снежного ущелья давно размыли дожди, время почти сравняло их с землёй. Лишь кое-где камни связал мох, и можно было понять, что это остатки стены. Стоило ли удивляться? Ведь прошло более ста лет. Среди замшелых камней сновали юркие ящерицы, то тут, то там лежали чёрные слизняки.