Символический ряд этого стихотворения (ветер - пространство) обсуждается в главе 11.
В иудеохристианской традиции важнейшая роль принадлежит Иерусалиму (в переводе - город мира (покоя)) и его храму:
Вот закон храма: на вершине горы все пространство его вокруг - Святое Святых; вот закон храма! (Иезекииль 43:12, ср. Ин.4:20-24)
В христианстве также важную роль играет крест на Гологофе, в исламе черный камень Кааба. Во внутреннем пространстве человека этому центру соответствует сердце, разумеется, понимаемое не в стандартном анатомическом смысле. Такое понимание укоренилось в самых разных религиозных традициях (см., напр., Мф.15:18-19). Приведем слова современного индийского мистика:
Не физическим, но духовным является Сердце... Сердце - центр, из которого берет начало все...
Но вам следует пытаться скорее иметь, чем локализовать его переживание. Когда человек хочет видеть, ему бесполезно [знать], где расположены глаза... Человек, спрашивающий о положении Сердца, рассматривает себя существующим с телом или в теле... С абсолютной точки зрения Сердце... не может иметь определенного особого места в физическом теле. На каком основании? Тело само является просто проекцией ума, а ум - это не что иное, как слабое отражение лучезарного Сердца (Шри Рамана Махарши, Будь тем, кто ты есть, с.44-45, 118-119).
Символика сердца очень важна также и в православной традиции, а именно в духовной практике "умного делания" (исихазма, см. гл.5), подробно описанной в "Добротолюбии". В наиболее завершенном виде она богословски разработана св. Григорием Паламой. Последний приводит в "Триадах" слова Никифора "Принуждай свой ум вместе с вдыхаемым духом входить в сердце" и Макария Великого "Сердце правит всем составом, и если благодать овладевает пажитями сердца, она царит над всеми помыслами и телесными членами", подчеркивая при этом духовный смысл:
В самом деле, если Макарий Великий, наученный действием благодати, нас тоже учит, что ум и все помыслы души заключены в сердце как в своем органе, а Нисский - что ум, поскольку он бестелесен, не внутри тела, то мы, приводя к единству это кажущееся различие и показывая отсутствие противоречия, говорим, что хотя ум, в согласии с Григорием Нисским, находится не внутри тела в том смысле, что он бестелесен, но одновременно, в согласии со святым Макарием, он в теле, а не вне тела в том смысле, что связан с телом и непостижимо управляет первым плотским органом, сердцем. Поскольку один святой помещает его вне тела не в том смысле, в каком другой - внутри тела, никакого расхождения между ними нет: ведь и говорящий, что божественное не пространственно, поскольку бестелесно, не противоречит говорящему, что Слово Божие некогда вошло вовнутрь девственного и пренепорочного чрева (Триады II.2.29).
Следует обратить внимание на характер аргументации Паламы: телесное (и пространственное) оказывывается связанным с бестелесным (и внепространственным) через Боговоплощение.
Центр священного пространства изображается (причем не только в христианской традиции, см. обсуждение символики в гл.8) точкой пересечения линий креста (четырехконечного на плоскости, шестиконечного в трех измерениях). Подобная символика часто фигурирует и в художественной литературе.
К. шел вперед, не сводя глаз с Замка, - ничто другое его не интересовало... Оказалось, что улица - главная улица Деревни - вела не к замковой горе, а только приближалась к ней, но потом, словно нарочно, сворачивала вбок и, не удаляясь от Замка, все же к нему и не приближалась... Пот выступил на лбу у К., и он остановился в изнеможении (Ф. Кафка, Замок).
Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех слышу я про него, а сам ни разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец, насквозь и как попало - и ни разу не видел Кремля... Это у меня всегда так, когда я ищу Кремль, я неизменно попадаю на Курский вокзал...
Кремль сиял передо мною во всем великолепии. Я хоть и слышал уже сзади топот погони, успел подумать: "...И вот теперь увидел - когда Курский вокзал мне нужнее всего на свете" ...И, как я ни защищался, они пригвоздили меня к полу... (Вен. Ерофеев, Москва-Петушки).
Еще одна иллюстрация, относящаяся к внутреннему смыслу:
В Триле, где я вырос, мы узнаем тайну Троицы в природе. Простирающийся перед нами мир имеет три измерения. Длина это линия, отделяющая сущее от несущего. Ширина это поверхность, показывающая, каким образом одна вещь сущего уживается с другой. Глубина это тропа, ведущая от сущего к нашему собственному телу (Д. Линдсей, Путешествие к Арктуру, СПб, 1993).
Духовный смысл пространственных измерений упоминается и в литературе, принадлежащей христианской традиции:
Василий спросил: "Что есть высота небесная, широта земная, глубина морская?" Иоанн ответил: "Отец, Сын, Святой Дух" (Беседа трех святителей).
О "четвертом измерении" - глубине говорит апостол Павел:
Да даст вам, по богатству славы Своей, крепко утвердиться Духом Его во внутреннем человеке, верою вселиться Христу в сердца ваши, чтобы вы, укорененные и утвержденные в любви, могли постигнуть со всеми святыми, что широта и долгота, и глубина и высота, и уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, дабы вам исполниться всею полнотою Божиею (К Ефесянам 3:16-19).
И опять поэтическая иллюстрация:
Религиозная трактовка пространства проявляется в иконографии (см., напр. обсуждение "обратной перспективы" П. Флоренским и др. - расходясь вглубь иконы, линии пространства выделяют его центр, который лежит по нашу сторону от изображения). При этом Флоренский обращал внимание на укорененность подобного восприятия пространства в человеческой психике:
Рисунки детей, в отношении неперспективности, а именно, обратной перспективы, живо напоминают рисунки средневековые, несмотря на старания педагогов внушить детям правила линейной перспективы; и только с утратою непосредственного отношения к миру дети утрачивают обратную перспективу и подчиняются напетой им схеме (У водоразделов мысли, с. 61).
В восточных учениях понятие пространства также имеет гораздо более широкий смысл, чем физический, и тесно связано с сознанием человека и психологией:
Когда люди свернут пространство словно кожу, тогда [и] без распознавания Бога наступит конец [их] страданиям (Шветашватара упанишада).
Ограждающий уступал Поднебесную Умеющему Свернуться, а тот молвил:
- Я стою в центре пространства, в центре времени. Зимой одеваюсь в шкуры, летом - в тонкую ткань из травы. Весной пашу и сею, даю телу потрудиться, осенью собираю урожай, даю телу отдохнуть. С восходом начинаю трудиться, с заходом - отдыхать. Среди неба и земли [мне] привольно, в сердце, в мыслях - доволен собой. Что мне делать с Поднебесной? Увы! Плохо ты меня знаешь.
Отказавшись [от Поднебесной], тут же ушел, удалился далеко в горы, а куда - неведомо (Чжуанцзы, Передача Поднебесной).
Лецзы передвигался, управляя ветром, спокойно и искусно десять и еще пять дней, а затем возвратился. Он достиг высшего счастья, таких немного найдется. Хотя [он] мог обойтись без ходьбы, но все же [в передвижении] от чего-то зависел. А разве придется от чего-то зависеть, если оседлать сущность природы, управлять развитием [всех] шести явлений [жара, холода ... - разумеется не только снаружи], чтобы странствовать в беспредельном? (Чжуанцзы)
