С первого взгляда видно было, что его место — на земле; что там все, чем он владеет, и разве что гоночные автомобили могут порой вызвать у него головокружение.

Перед этим киногероем предубеждения Поля не должны были устоять. Поль сдался, приручился. Маленькая компания разъезжала по дорогам, не считая часов, созывавших четверых сообщников в детскую — эти часы Майкл наивно посвящал сну.

От ночных сходок Майкл не проигрывал. Его там воображали, расхваливали, творили из любых подручных материалов.

Когда после этого снова встречались, он и не подозревал, что пользуется преимуществами колдовства, подобного тому, каким околдовала Титания сновидцев ("Midsummer Night's Dream"). Почему бы мне не выйти за Майкла?

— Почему бы Элизабет не выйти за Майкла?

Будущее с двумя комнатами воплотилось бы в жизнь. Удивительная скорость заносила их в абсурд, порождая планы комнат, подобные планам на будущее, которыми самоуверенно делятся с интервьюерами сиамские близнецы.

Один только Жерар сдержан. Он отводит взгляд. Никогда не осмелился бы он помышлять о браке с пифией, с девой-святыней. Нужен был, как в кино, молодой автомобилист, чтоб похитить ее, дерзнуть на этот шаг по неведению запретов святилища.

И детская жила прежней жизнью, и готовилась свадьба, и равновесие удерживалось — равновесие пирамиды стульев, которую клоун колеблет между сценой и залом, доводя до дурноты.

До дурноты головокружения, заменившей несколько приевшуюся дурноту от ячменного сахара. Эти ужасные дети напичкиваются беспорядком, смолисто-липким месивом ощущений.

Майклу все виделось в ином свете. Он очень удивился бы, если б ему объявили, что он обручился с девой-святыней. Он любил прелестную юную девушку и собирался на ней жениться. Он преподносил ей, смеясь, свой особняк Этуаль, свои автомобили, свое богатство.

Элизабет устроила себе комнату в стиле Людовика XIV. Майклу останутся салоны, музыкальные и гимнастические залы, бассейн и обширная галерея, до смешного несуразная, что-то вроде рабочего кабинета, столовой, бильярдной или фехтовальной с высокими окнами, выходящими на верхушки деревьев. Агату она возьмет с собой. Элизабет отвела ей комнату над своей.

Агату удручала неизбежность разлуки с детской. Она втайне оплакивала ее магическую силу и близость Поля. Что станется с ночами? Чудо возникало из прямого контакта между братом и сестрой. Этот разрыв, этот коней света, это кораблекрушение не волновали ни Поля, ни Элизабет. Они не взвешивали прямых или косвенных следствий своих поступков, не копались в себе: так драматический шедевр не беспокоится о ходе интриги и о том, как она придет к развязке. Жерар жертвовал собой. Агата подчинялась настроениям Поля.

Поль говорил:

— Получается очень удобно. В отсутствие дяди Жерар может жить в комнате Агаты (они больше не называли эту комнату "маминой"), а если Майкл куда-нибудь уедет, девочки разместятся по-старому.

Слово «девочки» было лишь подтверждением того, что Поль не представлял себе брака, что будущее для него терялось в облаках.

Майкл хотел уговорить Поля поселиться в особняке Этуаль. Поль отказался, держась своей программы одиночества. Тогда Майкл с помощью Мариетты взял на себя все расходы по содержанию квартиры на улице Монмартр.

После краткой церемонии, где свидетелями выступали люди, надзиравшие за несметным состоянием новобрачного, Майкл решил, пока Элизабет с Агатой устраиваются на новом месте, провести недельку в Эзе, где он затеял строительство и собирался дать указания архитектору. По возвращении и начнется семейная жизнь.

Но гений детской не дремал.

Вряд ли необходимо писать, что на дороге между Каннами и Ниццей Майкл погиб.

Автомобиль у него был низкий. Длинный шарф, развевавшийся у него на шее, намотался на ось. И задушил его, свирепо обезглавил, а автомобиль пошел юзом, вздыбился, налетев на дерево, и стал безмолвной руиной, лишь одно колесо вращалось в воздухе все медленнее и медленнее, словно колесо лотереи.

Наследство, подписывание бумаг, беседы с поверенными, черный креп и усталость навалились на молодую женщину, познавшую в браке лишь юридические формальности. Дядюшка и врач, которым уже не приходилось брать на себя расходы, взяли на себя хлопоты. Благодарности они удостоились не большей. Элизабет переложила на них все, что было ей в тягость.

Вместе с поверенными они распределяли, пересчитывали, переводили в наличные суммы, доступные восприятию лишь как некие абстрактные цифры и подавляющие воображение.

Мы уже говорили о способности к богатству, в силу которой ничто не могло увеличить прирожденного богатства Поля и Элизабет. Наследство это доказало. Гораздо сильнее подействовала на них встряска трагедии. Они любили Майкла. Удивительное приключение свадьбы и смерти перенесло его мало таинственную особу в область тайн. Живой шарф-душитель открыл перед ним двери детской. Сам бы он никогда в нее не вошел.

На улице Монмартр осуществление плана одинокой жизни, взлелеянного Полем во времена, когда они с сестрой таскали друг друга за волосы, стало невыносимым ввиду отъезда Агаты. Этот план имел смысл, пока дело шло о его эгоизме лакомки; теперь он утрачивал всякое значение, поскольку с возрастом желания стали серьезнее.

Хоть эти желания и оставались неоформленными, Поль обнаружил, что вожделенное одиночество не дает никаких преимуществ, а напротив, оборачивается жутковатой пустотой. Под предлогом какой-то хвори он согласился переехать к сестре.

Элизабет отдала ему комнату Майкла, отделенную от ее собственной просторной ванной. Слуги, трое мулатов и негр-дворецкий, решили вернуться в Америку. Мариетта наняла себе в помощь какую-то соотечественницу. Шофер остался.

Стоило Полю переехать, как в системе спален произошли реформы.

Агате было страшно одной наверху… Полю плохо спалось в кровати с колонками… Дядюшка Жерара объезжал какие-то заводы в Германии… Короче говоря, Агата ложилась с Элизабет, Поль приволакивал свою постель и строил изголовье на диване, Жерар сгребал в кучу пледы.

В этой-то абстрактной детской, способной воссоздаваться где угодно, и обитал Майкл с момента катастрофы. Дева-святыня! Прав был Жерар. Ни он, ни Майкл, никто на свете не мог бы обладать ею. Любовь открыла ему глаза на непостижимый круг, который замыкал Элизабет от любви и посягательство на который стоило жизни. И даже если допустить, что Майкл мог бы овладеть девой, никогда он не овладел бы святилищем, где и не жить бы ему, если бы не смерть.

Мы помним, что особняк включал в себя в числе прочего галерею — полубильярдную-полукабинет-полустоловую. Эта несуразная галерея была несуразна уже тем, что галереей не являлась и никуда не вела. Ковровая дорожка пересекала по прямой ее линолеум и утыкалась в стену. Если, войдя, посмотреть налево, можно было видеть обеденный стол, как бы временно оставленный не у дел, несколько стульев и легкие деревянные ширмы, которым можно придать любую форму. Эти ширмы отгораживали набросок столовой от наброска кабинета (диван, кожаные кресла, вращающаяся книжная полка, карта мира), бездушно группирующегося вокруг другого стола, письменного, настольная лампа на котором была единственным источником света во всем помещении.

Потом пустое, несмотря на несколько кресел-качалок, пространство, а за ним бильярдный стол, удивляющий своей одинокостью. Высокие окна с равными промежутками проецировали на потолок светящихся часовых: подсветка снизу, с улицы, создавала эффект рампы, заливающей интерьер театральным лунным сиянием.

Так и казалось, что вот-вот мигнет потайной фонарь, сдвинется оконная рама, бесшумным войлочным прыжком впрыгнет взломщик.

Это безмолвие, эта рампа вызывали в памяти снег, комнату на улице Монмартр, некогда висевшую в воздухе, и даже квартал Монтье накануне битвы, уменьшенный снегопадом до размеров галереи. Та же уединенность, и то же ожидание, и бледные фасады, имитируемые окнами.

Помещение это казалось одной из тех удивительных ошибок в расчетах, когда архитектор слишком поздно замечает, что забыл про кухню или лестницу.