Первый – вполне привычный, с небольшим оттенком усталости и негодования, но в целом спокойный, сдержанный, даже чопорный. Второй… Со вторым сложнее. Кажется, его хозяин – существо без воспитания и каких-либо представлений о правилах приличия. Очень сильный поток, едва ли не перекрывающий своего родного брата. Или я ошибаюсь?

Ева положила ложку с таким громким стуком, что на него обернулись люди, сидящие за соседним столиком.

– Больше не хочешь?

– Нет, – процедила сквозь зубы девушка.

– Что случилось?

– Ни-че-го.

А выставленный вперед подбородок говорит мне совсем о другом. Фройляйн Цилинска встревожена и обеспокоена. А еще – разозлена. Интересно, какова причина резкой смены настроения моей напарницы?

Мужчина встает, наклоняет голову, словно прося прощения. Кларисса кивает в ответ. Должно быть, понадобилось выйти в туалет или еще куда-нибудь. Обычное дело. Но как только спина в сером пиджаке исчезает за дверями ресторана в толпе прочих посетителей «Сентрисс», стул, на котором сидела Ева, жалобно царапая паркет, выдвигается из-за стола.

– Мм?

Девушка встает, решительным шагом подходит к Клариссе Нейман, удивленно, но приветственно улыбающейся ей навстречу. Узкие ладошки моей коллеги опираются о стол, над которым она склоняется, чтобы… Посекретничать? О нет, наоборот, даже мне слышно ее горестно-гневное:

– Он не любит вас. Ни капельки. Одна только жратва на уме, и все. А вы для него не больше чем… Как это?.. Старая… старая… а, швабра!

Выпалив столь грубое откровение, фройляйн Цилинска гордо удаляется прочь, оставляя на мою долю оплату счета и сбор верхней одежды, сиротливо повисшей на спинке стула. Расплачиваюсь, краем глаза следя за лицом нашей клиентки. Хотя следить не за чем: более застывшей может быть только посмертная гипсовая маска. И в мыслях все так же. Мертво. Ни единого проблеска. Может, это и к лучшему, но Еве не следовало брать инициативу в свои руки. Я понимаю ее возмущение, только оправдать не могу. Нужно быть, если хотите, немного циничнее. Работа есть работа, и переживать за каждого из ищущих счастье – значит, самому сгореть дотла раньше срока. А свои нервы ближе к телу, как бы то ни было. Особенно такие дорогие, как у Евы и у меня.

– Не делай так больше.

Девушка стоит у огромного окна галереи, глядя на кипящую жизнью площадь. Третий этаж – небольшая высота, и ты еще не чувствуешь себя оторванным от людской реки достаточно, чтобы смотреть на происходящее сверху вниз. Отчетливо видны лица, слышны чувства, почти осязаемы прикосновения.

– Оденься. – Протягиваю жакет.

Ева задумчиво накидывает его на плечи:

– Так всегда бывает, да?

Догадываюсь, о чем меня хотят спросить, но на всякий случай уточняю:

– Как именно?

– Грустно.

– Очень часто, не буду врать.

Она поворачивается ко мне, но не поднимает взгляда.

– Я не могла не сказать.

– Знаю.

– Ну да, ты же всегда и все знаешь…

Я проходил через те же двери, девочка. Переступал те же пороги. Единственная разница между нами состоит в возрасте. Я давно научился держать язык за зубами, а тебе учеба только предстоит. Ничего, со временем ты станешь гораздо рассудительнее и больше не будешь позволять собственным чувствам вырываться наружу в тех случаях, когда речь идет о судьбах других людей. Хотя бы потому, что твои страдания посторонним нисколько не интересны.

– Надеюсь, она найдет свое счастье.

– Я тоже надеюсь. Пойдем?

Из-за угла коридора доносятся странные звуки. Как будто кто-то тихо, но пронзительно воет. Или это всего лишь скрип плохо настроенной уборочной машины? Точно! Навстречу нам как раз появляется представитель службы клининга, толкающий перед собой громоздкий агрегат. И когда утробное урчание машины удаляется, затихает и вой, закончившись чем-то вроде всхлипа. А у лестницы я снова прохожу мимо незнакомки, той самой, из очереди в аптечный киоск. Но теперь глаза буйноволосой женщины красны от недавно пролитых слез, а урна, стоящая рядом, припорошена влажными носовыми платками.

Для одинокого мужчины поздним вечером после трудного рабочего дня нет лучших собеседников, чем бокал старого доброго портвейна и приветливо потрескивающие поленья в камине. В довесок полагается еще трубка, набитая ароматным табаком, или сигара, но я терпеть не могу курево и курящих. Как мне удалось избежать всеобщего соблазна молодости, не понимаю до сих пор, но курить не пробовал ни единого раза. Не хотелось, несмотря на уговоры приятелей и уверения, что сигареты в зубах – признак неимоверной крутости и взрослости…

После ресторана мы вернулись в салон, где Ева изложила свои впечатления от избранника фройляйн Нейман. Говорила уверенно и страстно, не стесняясь в выражениях. Леди Оливия слушала с интересом, не перебивая, только изредка поглядывала на меня, словно спрашивая, подтверждаю ли я слова своей напарницы. Я предпочел отмолчаться, а когда Ева отправилась домой и мы остались с хозяйкой наедине, осторожно попросил время «на подумать».

– Вас что-то смущает, мистер Стоун?

– Да, миледи.

– Можете объяснить, что именно?

Я взглянул в зеркала свинцово-серых, как грозовые тучи, глаз и покачал головой:

– Не сейчас, миледи. Если можно.

Хозяйка погладила подушечками пальцев трещины на кожаном подлокотнике кресла.

– Иногда ваша вежливость, мистер Стоун, вызывает у меня определенное напряжение. Вы прекрасно знаете, что вправе делать все, что посчитаете нужным, и возражения могут возникнуть только в одном-единственном случае, когда…

– Когда мои действия явятся угрозой для человеческой жизни, – заученно закончил я.

– У вас хорошая память, – улыбнулась леди Оливия, – но очень ограниченное воображение. Вы ведь тоже человек, не так ли? Значит, речь идет и о вашей жизни. Не делайте того, что может повредить вам, и я не скажу ни слова против.

Предупреждение прозвучало угрожающе и вызвало невольное покалывание прямо под ребрами. Хозяйка умеет читать? Не удивлюсь. Но ощущения не согласились с доводами разума, встали на дыбы и отчаянно замотали головами.

До момента, пока не закончилась фраза, я не чувствовал опасений. Ни малейших. Недоумение, удивление, рассеянное недовольство самим собой и невозможностью определиться с решением – это было. Только не испуг. А звуки голоса леди Оливии, стихая, словно забирались мне под кожу все глубже и глубже, растворялись в крови, проникали в святая святых человека – сознание, чтобы… Создать в нем нечто новое. Чувство, которого прежде не было. Так внезапный страх был порожден попыткой вмешательства извне? Или вмешательство само по себе намеревалось меня напугать?

Уже не раз и не два я ловил себя на мысли, что отдельные служебные приказы выполняю без колебаний и раздумий, не сомневаясь ни перед началом действий, ни по их завершении. Гипноз? Все может быть. Способов заставить человека подчиняться слишком много, чтобы быть готовым успешно противостоять им в любую минуту и в любой ситуации. Леди ван дер Хаазен не устраивает мое рвение, и она желает большего? Неужели я дал для этого повод?

Вот бы взять и прочитать ее. Внимательно-внимательно. Заманчиво, но… Не могу. Запрещено. Она сама же и запретила в первую нашу встречу, когда я невольно потянул пальцы к первой странице.

«В моей голове ты не будешь читать никогда. А ну, брысь отсюда!..»

Прогнали, как шкодливого кота. Следовало бы возмутиться, озлобиться и продолжать настойчивые попытки добраться до спрятанного сокровища, но не получилось. Как отрезало. В сознании словно возник жесткий блок, не позволяющий ослушаться. Со временем он становился все прозрачнее, пока не растворился совсем, но желание прикоснуться к чужим тайнам так и не восстановилось. Где-то в глубине души я лениво сознавал, что могу в любой момент вернуться к осуществлению отложенного плана, но, пожалуй, именно это осознание и останавливало. Когда пределы возможностей ясны, нет смысла лишний раз их проверять, лучше потратить силы и время на что-то более приятное.