По своему внешнему виду Соловецкий монастырь напоминал Шлиссельбургскую и Петропавловскую крепости. Подобно упомянутым оплотам самодержавия, он расположен на острове одноименного названия, который отделен от большой земли морским проливом. К западу ближайший материковый населенный пункт город Кемь находится от монастыря в 60 верстах. От острова до города Онеги (юго-восток) — 180 верст, до Архангельска — 300 верст.

Была и существенная разница, выгодно отличавшая в глазах властей Соловки от Шлиссельбургской и Петропавловской крепостей. Монастырь находился вдали от центра, на крайсветном острове, который к тому же две трети года (с октября до конца мая) был окружен плавающими льдами и совершенно отрезан от мира.

В последние годы XVI века Соловецкий монастырь обнесли каменной стеной из необтесанных валунов. Периметр ограды 509 трехаршинных сажен (более километра), высота до 9 метров , ширина 5— 6 метров . Стена пересечена восемью массивными башнями.

До самого конца XVIII века в монастыре не было специального тюремного замка. В XVI-XVIII веках местом заточения служили здесь каменные ниши, сделанные строителем кремля монахом-зодчим Трифоном по куртинам в самой городовой стене и внутри башен Корожанской, Головленковой и других.

По замыслу соловецкого архитектора, каменные мешки должны были служить погребами для снарядов и пороха в военное время, но предприимчивое монастырское начальство нашло им другое применение. Погреба превратили в казематы монастырской тюрьмы.

Башенная или внутристенная каюта — это полое пещерообразное пространство неправильной формы от 2 до 4 аршин длины, от 1, 5 до 3 аршин ширины. Каменная скамейка (место для сидения и спанья) — вся обстановка клетушки. В некоторых уединенных башенных казематах узник не мог лечь, вытянувшись во весь свой рост. Он вынужден был спать в полусогнутом положении. Через всю толщу стены в каморку было прорублено окошко, перегороженное тремя рамами и двумя металлическими решетками. В клетушке стоял вечный полумрак, сырость и холод.

В каменный мешок заживо замуровывали несчастных узников. Многих из них бросали в эти гробы окованными по рукам и ногам после истязаний, с вырванными языками и ноздрями, иных еще приковывали цепью к стене.

Кто попадал в каземат Соловецкого монастыря, того можно было вычеркивать из описка живых. О нем ничего не знали ни родственники, ни друзья, никто не видел его слез, не слышал его стонов, жалоб и проклятий.

Узники светских тюрем время от времени получали дарственные манифесты, сокращавшие им сроки заключения или освобождавшие их из заточения. На соловецких арестантов подобные документы не распространялись. Так было, в частности, в 1787 году. 28 июня 1787 года по случаю 25-летия дворцового переворота в пользу Екатерины царским манифестом освобождались заключенные некоторых тюрем центральной России, а соловецких мучеников предлагалось оставить в монастыре «на основании прежде учиненных о содержании их предписаний». И так всякий раз. Проходили годы, десятилетия, но, кроме лица своего часового, многие узники никого не видели.

Сотни людей были замучены здесь только за то, что они имели и отстаивали свои мысли и убеждения. Большинство арестантов кончало свою жизнь в казематах монастырского острога. В советское время местные краеведы обнаружили в некоторых камерах сгнившие человеческие кости.

Нельзя назвать не только точного, но даже приближенного числа соловецких казематов. В одном архивном деле хранится документ под многообещающим заголовком «Опись находящимся в Соловецком монастыре тюрьмам». К сожалению, в ведомости названы лишь пять главнейших тюрем, но этот описок далеко не исчерпывал всех тюремных помещений «святой обители». После описания пяти тюрем следует ничего не поясняющая обобщающая фраза: «Протчие же тюрьмы под братскими кельями и в других местах, в кладовых палатках и в братских кельях имеются»[7].

Кроме множества башенных и внутристенных склепов, в монастыре, к стыду «святой обители», были еще более жуткие земляные, или, правильнее, подземные тюрьмы, воскрешавшие в памяти времена средневековой инквизиции. Как и каменные ячейки в стенах и башнях кремля, их широко использовали в XVIII веке. Одна земляная тюрьма, «огромная, престрашная, вовсе глухая», как характеризует ее соловецкий архимандрит Макарий, находилась в северо-западном углу под Корожанской башней. Под выходным крыльцом Успенской церкви была Салтыкова тюрьма. Еще одна яма в земле для арестантов находилась в Головленковой башне, что у Архангельских ворот. По существу не отличались от подземелий Келарская и Преображенская тюрьмы, находившиеся первая под келарской службой, вторая под Преображенским собором.

Земляная тюрьма представляла собой вырытую в земле яму глубиной в два метра, обложенную по краям кирпичом и покрытую сверху дощатым настилом, на который насыпали землю. В крышке прорубали дыру и закрывали ее дверью, запиравшейся на замок после того, как туда опускали узника или пищу.

Потолком ямы иногда служил пол крыльца, хозяйственной или церковной постройки. В боковой двери, которую наглухо забивали, оставляли щель для подачи пищи арестанту. Дверь расшивали в тех редких случаях, когда нужно было вытащить заключенного из погреба, и вновь забивали, когда несчастного сажали туда.

Заключение в земляную тюрьму считалось самым тяжким наказанием. Трудно представить себе большее варварство, чем то, когда живого человека «навечно» опускали в вырытый в земле темный и сырой погреб, часто после экзекуции, закованного в «железа».

В земляных тюрьмах водились крысы, которые нередко нападали на беззащитного арестанта. Известны случаи, когда они объедали нос и уши у колодников. Давать же несчастным что-либо для защиты строго запрещалось. Один караульщик был нещадно бит плетьми за то, что нарушил это правило и выдал «вору и бунтовщику Ивашке Салтыкову» палку для обороны от крыс.

Узники земляных тюрем годами не видели солнца, не отличали дня от ночи, теряли счет суткам, неделям и годам. Только некоторых из них иногда вынимали из ямы, водили в церковь, а по окончании службы снова опускали туда.

Последний официальный правительственный указ о заключении в земляную тюрьму датирован 7 июня 1739 года. Он касался князя Дмитрия Мещерского, которого повелевалось «за некоторую его важную вину содержать в земляной тюрьме до смерти его неисходно под крепким караулом»[8]. Однако указом от 27 апреля 1741 года Д. Мещерский был освобожден из земляной тюрьмы и определен на жительство среди соловецких монахов.

Некоторые узники томились в соловецких подземельях, трудно даже поверить… десятки лет. Так, расстрига Иван Буяновский, присланный Петром I в 1722 году в земляную тюрьму «навсегда» (Петр отдавал предпочтение земляным тюрьмам перед другими местами заключения), продолжал томиться в ней в 1751 году[9].

В виде комментария здесь следует отметить, что в век «просвещенного» абсолютизма земляные тюрьмы стали таким вопиющим анахронизмом, настолько противоречили духу времени, что правительство вынуждено было специальным указом от 1742 года приказать засыпать все имевшиеся в Соловецком монастыре ямы для колодников. Указ тотчас был доведен до сведения монастырских властей. В том же году архангелогородский епископ Варсонофий, ранее несколько лет управлявший монастырем, сообщал в синод, что в Соловецком монастыре никогда не было земляных тюрем, а «первотяжкие тюрьмы» (самые строгие. — Г. Ф.) Корожанская и Головленкова, которые он именует наземными, «каменьем закладены».

Это была грубая ложь, вызвавшая возмущение даже членов синода. Последние напомнили северному владыке, что он сам прислал в 1742 году в столицу ведомость соловецких колодников, в которой перечислены узники земляных тюрем: «расстрига Иван Буяновский с 1722 года, расстрига Матвей Непеин с 1725 года, да раскольник Авраам Иванов с 1733 года в Головленковой тюрьме»[10]. На этом основании синод делал вывод, что «в оном Соловецком монастыре земляная тюрьма есть, да не одна». Синоду было также известно, что в темной подземной Корожанской тюрьме «напредь сего содержался монах Подвинский и прочие по важным делам ссыльные». Разоблачив лжецов, синод повторил содержание правительственного распоряжения: перевести колодников из земляных тюрем в наземные, а сами ямы засыпать.

вернуться

7

ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 23, 1742, д. 54, л . 13; «Описание документов и дел, хранящихся в архиве синода за 1742 год», т. XXII, стб. 891.

вернуться

8

ЦГАДА, ф. 1201, оп. 5, ч. 2, 1729-1763, д. 4488, л . 3.

вернуться

9

ЦГАДА, ф. 1201, оп. 2, ч. 2, 1745, д. 1066, л . 7.

вернуться

10

ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 23, 1742, д. 54, л . 6 об.; ЦГАДА, фонд госархива, разряд 7, оп. 1, 1758, д. 1846, л . 65 об.