Пищей заключенных не баловали: кормили «хлебом слезным» да водой. Некоторым выдавали, кроме воды и хлеба, щи и квас, оговаривая при этом: «а рыбы не давать никогда». Только со второй половины XVIII века заключенным стали назначать продовольственный паек «против одного монаха», то есть иноческую норму. Об этом мы узнаем из Правительственных грамот, в которых всегда упоминалось, как довольствовать ссыльного. Монашеский оклад во второй половине XVIII века составлял 9 рублей в год. За выдачу арестантам питания и одежды правительство рассчитывалось с монастьгрем.
Колодников использовали в тяжелых монастырских трудах. Арестанты пекли хлеб, рубили дрова, возили воду, убирали нечистоты. Осенью и зимой, когда остров был отрезан от внешнего мира, в монастыре не было посторонних людей, и возможность побега ссыльного исключалась; «рядовым», не секретным, арестантам жилось свободнее. Днем они выходили из своих келий, встречались друг с другом, делились мнениями и переживаниями, хотя официально всякие взаимопосещения и разговоры были строго запрещены. На ночь колодников разводили по местам и запирали.
В период навигации и наплыва паломников строгости усиливались. Из каморок колодников не выпускали. Начальство опасалось, что ссыльный может затеряться в толпе и при помощи какого-нибудь сердобольного богомольца «утечку учинит».
Кстати, о побегах. Кажется, не было такого места заключения, откуда не сумел бы бежать русский человек. Соловецкий остров, несмотря на все его отрицательные природные особенности, не составлял в этом отношении исключения, только почти все побеги заканчивались печально для беглецов. Дальше острова сумели уйти немногие счастливцы. Достичь твердой земли удалось единицам. Заключенных, которых ловили после неудачного побега, перемещали в более надежные казематы, усиливали охрану и снижали им суточную норму хлеба, чтобы не сушили сухарей для очередного «сбегу».
Кроме обычных арестантов, в монастырской тюрьме содержались «особо опасные преступники» из числа секретных, которых привозили в монастырь без указания не только вины, но даже имени и фамилии. Безымянные арестанты имели клички или номера и содержались в имевшихся уединенных местах или в специально оборудованных для них казематах.
Важные секретные арестанты, присланные с предписанием, «чтобы ни они кого, ни их кто видеть не могли», получали на руки кормовые деньги, и караульные солдаты покупали им съестные припасы. Отдельных анонимных колодников охраняли специально присланные для этой цели команды. Из камер их никогда не выпускали. Кельи особо опасных секретных преступников не только запирали на замок, но еще запечатывали снаружи специальными печатями. Назначенный для охраны арестантов офицер был снабжен такой инструкцией: «Когда он, колодник, посажен будет в тюрьму, тогда к нему приставить караул, и всегда бы с ружьями было по два человека на часах: один от гвардии, а другой из гарнизонных. Двери б были за замком и за твоей печатью, а у тюрьмы окошко было б малое, где пищу подавать; да и самому тебе в тюрьму к нему не ходить, нежели других кого допускать, и его, колодника, в церковь не допускать. А когда он, колодник, заболеет и будет весьма близок к смерти, то по исповеди приобщить его св. тайн в тюрьме, где он содержится, и для того двери отпереть и распечатать, а по причащении оные двери запереть тебе своею печатью и приказать хранить накрепко…».[15]
Как правило, ссылали в Соловецкий монастырь людей бессрочно. Грамоты XVIII века пестрят выражениями: «послать до кончины живота его никуда неисходно», «навечно», «впредь до исправления». Этим объясняется продолжительность пребывания узников в остроге Соловецкого монастыря. Многие маялись в казематах по 15-25-40 лет и больше. Матрос Никифор Куницын находился в монастыре 22 года, Петр Кальнишевский просидел в одиночной камере 25 лет, Михаил Ратицов — 30 лет, слепой крестьянин Василий Думнов — свыше 30 лет.
Кроме лиц, направляемых в монастырь под караул, то есть в тюрьму, на остров присылали людей под начало «для строгого смирения». Эта форма ссылки была более мягкой. Подначальные жили вместе с монастырским населением и обязаны были работать на «святую обитель». К каждому подначальному приставляли инока. Он «исправлял пороки» подопечного и следил, чтобы тот не ушел из монастыря.
Обычно под начало, как и под караул, присылали пожизненно. В указах XVIII века встречаются выражения: «быть ему в вечных трудах до смерти его неисходно», «вечно быть ему в тягчайших трудах», «навсегда в тягчайшие труды скованным». Иногда в самом определении указывали, на какую работу направить провинившегося. Серапиона Магницкого, например, за его «беспокойный нрав» предлагалось содержать «в поваренных и хлебопекарных трудах неисходно». Архимандрит, бесконтрольно командовавший ссыльными, сам назначал вид работы в том случае, когда в грамотах не было на этот счет указаний.
В редких случаях срок ссылки «в черные труды» оговаривался определенно. В 1730 году «за произношение непристойных и предерзостных слов в Тамбове на торгу» в Соловки доставили попа Венедикта с повелением держать его «в тягчайших монастырских трудах скованным три года под крепким присмотром». В 1757 году «за предерзостные вины» прибыл в монастырь в труды на пять лет сержант Московского полка Алексей Советов. Можно привести еще несколько подобных фактов. На определенный срок или с пометкой «впредь до исправления» присылались на Соловки по просьбе родителей их непутевые сыновья, нарушавшие нравственность, предававшиеся пьянству, блуду. Так, например, в 1762 году, по просьбе отца, в монастырь поступил в труды до исправления купеческий сынок Петр Опащиков «за непотребные и противомерзкие его поступки». Для подобных Опащикову папенькиных и маменькиных сынков Соловецкий монастырь был исправительным домом и своеобразной лечебницей. После истечения положенного срока или исправления присланные на время в труды получали свободу и могли покинуть остров.
Если бы присланные «в черноработные монастырские труды» стали чинить непослушание и своевольство, то рекомендовалось смирять их «по монастырскому обыкновению нещадно»[16] (подчеркнуто нами. — Г. Ф.). В монастыре смиряли только нещадно: за малейшее неповиновение пороли плетьми, сажали на цепь, заковывали в кандалы, бросали в погреб. Так, против имени упоминавшегося ранее Серапиона Магницкого в полугодовой ведомости на поле справа рукою монаха сделана пометка: «За происходящие от него беспокойства временно содержится в тюрьме, а иногда в монастырских трудах»[17]. Многие подначальные, подобно Магницкому, по воле архимандрита познакомились с крепостными казематами.
Условия содержания присланных в монастырь под караул (кроме особо секретных) и под присмотр в значительной степени определялись двумя обстоятельствами. Во-первых, классовой принадлежностью ссыльного. Богатые и знатные люди могли откупаться от работ, привозили с собою перины, подушки и могли пользоваться ими, имели в услужении крепостных (В. Долгорукий, А. Жуков, П. Салтыков). Во-вторых, строгость режима зависела от настоятеля монастыря, который был «первейшей властью» на острове, полным и неограниченным хозяином с комендантскими правами. Синод предписывал архимандриту поступать с арестантами «по точной силе тех указов», по которым они присланы, но грамоты применять по своему разумению, исходя из конкретной обстановки.
Некоторые авторы утверждают, что ссыльным жилось лучше при гуманных настоятелях. Но беда вся в том, что «добрых» тюремщиков как раз не было. Жестокостью по отношению к ссыльным отличались все соловецкие игумены. Они добровольно и ревностно исполняли обязанности жандармов. По распоряжению архимандритов, за незначительное нарушение тюремных порядков ссыльных «морили гладом», перемещали из казематов в погреба, избивали и калечили. Замеченных в послаблении арестантам и в нарушении инструкций о их содержании также строго наказывали. Известен случай, когда городничий монах (важное лицо в иерархической лестнице соловецкой братии) Сосипатр Круглый был в смирении на цепи двое суток за то, что по своей инициативе увеличил окно в тюрьме одного заключенного путем «отнятия доски».
