– Принесешь деньги, – пообещала Донателла, – и спи со мной, сколько твоей душе угодно.

Отчаявшись добиться какого-либо послабления, он позвонил ей в один из вечеров:

– Я еду к тебе. Насчет денег можешь не беспокоиться.

Он сначала с ней переспит, а потом как-нибудь убедит ее еще немного подождать. Другого пути не было. Он уже полностью раздел ее, когда вдруг, ни с того ни с сего, брякнул:

– Денег у меня с собой нет, cara, но в один прекрасный день…

Вот тогда-то она и набросилась на него, как дикая кошка.

Иво размышлял об этом, когда, выйдя из квартиры Донателлы (теперь он так называл их квартиру), сел в машину и, свернув с забитой автомобилями виа Кассиа, помчался во весь опор домой в Олгиата. Взглянул на свое отражение в обзорном зеркале. Крови уже не было, но было видно, что царапины свежие. Он посмотрел на свою окровавленную рубашку. Как объяснит он Симонетте происхождение царапин на лице и спине? В какое-то мгновение Иво решил рассказать всю правду, но тотчас отогнал от себя эту безумную мысль. Он бы, конечно, мог, скажем, набравшись наглости, сказать Симонетте, что в минуту душевной слабости переспал с женщиной и она от него забеременела, и, может быть, как знать, ему удалось бы чудом выжить. Но трое детей! И в течение трех лет? Жизнь его теперь и гроша ломаного не стоит. Домой же он обязательно должен вернуться сегодня, так как к обеду они ждали гостей и он обещал Симонетте нигде не задерживаться. Ловушка захлопнулась. Развод был неминуем. Помочь ему теперь может разве святой Генаро, покровитель чудес. Взгляд Иво случайно упал на одну из вывесок, в обилии пестревших по обе стороны виа Кассиа. Он резко сбавил ход, свернул к тротуару и остановил машину.

Тридцатью минутами позже Иво въехал в ворота своего дома. Не обращая внимания на удивленные взгляды охранников при виде его оцарапанного лица и окровавленной рубахи, он проехал по лабиринту извилистых дорожек, пока не выбрался на дорогу, ведущую к дому, возле крыльца которого и остановился, припарковав машину, открыл входную дверь и вошел в гостиную. В комнате были Симонетта и Изабелла, старшая дочь. На лице Симонетты при взгляде на его лицо отразился ужас.

– Иво! Что случилось?

Иво нелепо улыбнулся, превозмогая боль и робко признался:

– Боюсь, cara, я сделал маленькую глупость…

Симонетта приблизилась к нему, настороженно вглядываясь в царапины на его лице, и он заметил, как сузились ее глаза. Когда она заговорила, в голосе ее звучал металл:

– Кто оцарапал тебе лицо?

– Тиберие, – объявил Иво.

Из-за спины он вытащил огромного, шипящего и упирающегося всеми лапами серого кота, который вдруг резким движением вырвался из его рук и умчался в неизвестном направлении.

– Я купил его Изабелле, но этот черт набросился на меня, когда я пытался запихнуть его в корзину.

– Povero amore mio! – Симонетта бросилась к нему. – Angelo mio! Иди наверх и ляг. Я вызову врача. Сейчас принесу йод. Я…

– Нет, нет, не надо. Все в порядке, – храбро сказал Иво.

Когда она нежно попыталась обнять его, он скривился от боли.

– Боюсь, он оцарапал мне и спину.

– Amore! Как ты, наверное, страдаешь!

– Да нет, пустяки, – сказал Иво. – Я прекрасно себя чувствую.

И это было чистой правдой.

В передней раздался звонок.

– Пойду посмотрю, кто там, – сказала Симонетта.

– Нет, я пойду, – быстро сказал Иво. – Мне… мне должны принести важные бумаги на подпись.

Он почти бегом направился к входной двери и открыл ее.

– Синьор Палацци?

– Si.

Посыльный в серой униформе протянул конверт. Внутри лежала телеграмма от Риса Уильямза. Иво быстро пробежал ее глазами. И в глубокой задумчивости остался стоять у открытой двери.

Затем, глубоко вздохнув, закрыл дверь и пошел наверх переодеваться. Вот-вот уже должны были приехать гости.

Автодром Буэнос-Айреса в одном из пыльных пригородов столицы Аргентины был набит до отказа зрителями, пришедшими посмотреть на чемпионат мира по кольцевым гонкам. Это была гонка по треку протяженностью в четыре мили, состоявшая из 115 кругов. Под лучами нестерпимо жаркого солнца соревнование продолжалось уже пять часов, и от стартового числа в тридцать участников на треке оставалось с дюжину самых упорных. На глазах толпы творилась история. Такой гонки никогда еще не бывало, и вряд ли возможно ее повторение. В чемпионате участвовали гонщики, чьи имена при жизни уже стали легендой: Крис Амон из Новой Зеландии, Брайан Редман из Ланкашира, итальянец Андреа ди Адамичи на «Альфа-Ромео Типо-33», Карлос Маркос из Бразилии на «Марк-Формуле-1», обладатель приза бельгиец Джекки Икс и швед Рейне Вайзель на «БРМ».

Трасса походила на сошедшую с ума радугу с носившимися по ее замкнутому овалу красными, зелеными, черными, белыми и золотыми «феррари», «брадхами», «Макларенами М19-Ас» и «Лотус Формулами 3с».

Один за другим сходили с трассы гиганты. Крис Амон шел четвертым, когда у него вдруг заклинило дроссель. Не справившись с управлением, он, перед тем как успел сбросить газ, колесом задел «купер» Редмана, и обе машины выбыли из состязания. Теперь первым оказался Рейне Вайзель, за ним, плотно прижимаясь сзади к «БРМ», Джекки Икс. У дальнего поворота у «БРМ» вдребезги разлетелась коробка передач, машина вспыхнула и завертелась волчком. В огненный водоворот попал и плотно шедший сзади «феррари» Джекки Икса.

Толпа безумствовала.

Вперед группой вырвались трое гонщиков: Жоржи Амандарис из Аргентины на «сюртэ», Нилс Нилссон из Швеции на «матре» и Мартель из Франции на «Феррари 312 Б-2». Они бешено неслись вперед, увеличивая скорость на прямой и не тормозя на поворотах.

Во главе группы шел Жоржи Амандарис, и аргентинцы, болея за своего, ревели от восторга. Чуть позади, вцепившись в руль красно-белой «матры», несся Нилс Нилссон, а замыкал группу черно-золотой «феррари» Мартеля из Франции.

До этого момента французская машина была не очень заметной в гонке. Но за последние пять минут она вышла сначала на десятую позицию, затем на седьмую, затем на пятую. И неуклонно продвигалась дальше. Теперь толпа следила за тем, как она пошла на обгон Нилссона. Три передние машины к этому времени развили скорость более 180 миль в час. Это было опасно на таких тщательно выверенных треках, как Брэндз Хэтч и Уоткинз Глен, на грубом же аргентинском треке это было равносильно самоубийству. Сбоку от трассы у финиша стоял одетый во все красное судья с поднятым знаком, на котором крупно стояло: ПЯТЬ КРУГОВ.