Но его переполняла не только жажда приключений. В нем жило ощущение ответственности своей миссии, хотя то, что человек снисходительно называет разумом животных, было здесь ни при чем. Это ощущение ответственности возникало потому, что шею его туго обматывали линялые лоскутки. Они были как бы частью его хозяйки, частью ее души, чем-то очень для нее важным и доверенным ему. И сейчас вся его осторожность, все его мужество нужны были Питеру для того, чтобы охранять эти лоскутки, пока они не окажутся в руках Роджера Мак-Кея. А охранять значило драться. Это был закон, которому следовало множество поколений его диких предков. Вот почему он прислушивался и принюхивался, и кровь все быстрее струилась в его жилах, пока он бежал по следу. Он заворчал и с кошачьей стремительностью обернулся на легкий шелест, но это просто выпрямилась ветка, которую во время бури прижал соседний сук. Над тропой впереди мелькнула серая молния, и Питер глухо зарычал. Это была рысь. Питер замер, а потом осторожно обогнул лунное пятно, в котором на мгновение возникла лесная разбойница, вооруженная двадцатью кривыми кинжалами.

Теперь, когда щенок остался в лесу один и присутствие человека, человеческие шаги и его запах уже не отгоняли диких тварей, он замечал, что ночная жизнь леса надвигается на него все ближе. Серые совы больше не хранили безмолвия, когда он пробегал мимо: они шипели и зловеще щелкали сильными клювами. Он слышал легкие шорохи; в кустах, где тайно пробирались мелкие зверюшки, он услышал дробный топот неуклюжих ног и почувствовал острый запах: это дикобраз отправился в полночь перекусить тополиной корой. Потом тропа кончилась, и запах Веселого Роджера повел его прямо через лес, полный лунных потоков и озер, смутных теней и черных провалов мрака. Теперь он вторгся в самое сердце владений Ночного народа. Он услышал волчий вой, полный тоски одиночества и смертельной угрозы; он уловил противный запах лисицы, которая выслеживала добычу, старательно держась так, чтобы ветер дул ей в морду; в минуту полного затишья из черного провала впереди до него донеслось щелканье зубов и хруст — это куница, сверкая глазами, доедала куропатку. А клювы щелкали все более злобно, серые тени проносились над самой его головой, и он слышал предсмертные крики беззащитных зверюшек — писк лесной мыши, крик дневной птицы, проснувшейся в чьих-то острых зубах, вопль кролика, схваченного одним из серых воздушных пиратов. И вдруг прямо перед собой в центре лунного озера Питер увидел чудовище. Это была огромная медведица с двумя толстыми медвежатами, которые кувыркались и боролись друг с другом в голубоватом свете. Питер никогда не видел медведей и не знал, что такое медведь. Но медведица, которая внезапно вытащила бурый нос из прохладной рыхлой земли, где она искала сладкие корни, знала, что такое собака. Она на своем веку видела много собак, слышала их лай и знала, что они всегда сопровождают человека. Поэтому она потянула ноздрями воздух и испустила громкое» вуф!«, которое подействовало на медвежат, как удар хлыста. Они бросились к матери, получили по оплеухе, показавшей им, куда надо бежать, и все трое, треща валежником, исчезли в темноте.

Несмотря на сжимавший его сердце страх, Питер не удержался и торжествующе тявкнул. Как приятно было, что именно в ту минуту, когда его мужество начало слабеть, при виде его пустилось наутек такое чудовище! И Питер побежал дальше с победоносным видом, высоко задрав хвост.

Еще через милю в новом озерце лунного света он увидел тушу зарезанной волком косули. Сам волк, насытившись, уже ушел, и теперь две огромные совы терзали остатки его пиршества. Это были самец и самка, настоящие Гаргантюа3 совиного племени. Когда Питер внезапно возник перед ними, они с угрюмой злобой взмыли в воздух; их когти и клювы были красны от крови, а тупой мозг преисполнен ненасытной жадности. Питер к этому времени разучился бояться сов. Правда, в щелканье их клювов, особенно когда оно доносилось из темноты, было что-то зловещее, но эти птицы никогда не нападали на него и предпочитали улетать с его дороги. Поэтому, когда они уселись на темной ели прямо над его головой, это не помешало ему обнюхать мертвую косулю. От запаха свежего мяса в нем проснулся голод. Он начал грызть мягкий бок, распоротый волком; время от времени он глухо ворчал, словно объявляя себя хозяином туши, и это ворчание донеслось до вершины ели.

В ответ раздался шум крыльев, и в лунных лучах мелькнула одна сова, а за ней и другая. Несколько мгновений совы бесшумно парили над Питером, точно серые призраки. Затем с быстротой камня, пущенного из пращи, самец пронизал серебристую дымку и кинулся на Питера. Они перекатились через тушу, и в первое мгновение Питер был совсем оглушен ударами мощных крыльев и острого клюва, долбившего его затылок. Крылатый Гаргантюа промахнулся, не сумел сразу схватить свою жертву когтями и теперь пытался обессилить ее, не поднимаясь в воздух. Он бил и терзал Питера крыльями и клювом. И вдруг его когти впились в тряпицы на шее щенка. Мгновенно ужас и растерянность Питера сменились боевой яростью. Он извернулся и вонзил зубы в перья, такие густые и мягкие, что ему никак не удавалось отыскать под ними уязвимое место. Питер рвал мягкий покров на пушистой груди, рыча и царапаясь передними лапами. Потом острые когти, прорвав ситец, погрузились в его шею, но тут же челюсти Питера сомкнулись на лапе противника. Он сжал зубы — щелкнув, порвалось сухожилие, затрещала кость, и сова, хрипло зашипев от боли и страха, напрягла все силы, чтобы освободиться. Могучие крылья достигали в размахе пяти футов, и раненый Гаргантюа приподнял было Питера в воздух, но его когти запутались в тряпках, и оба они вновь рухнули на землю, сплетаясь в один клубок. Питер почти не сознавал, что произошло дальше, он чувствовал только одно — ему грозит смерть. Он закрыл глаза и продолжал дробить и выворачивать зажатую в зубах лапу. Крылья оглушительно хлопали над самой его головой, железный клюв рвал его тело, и поляна вокруг уже была забрызгана кровью. Наконец что-то подалось. Раздался жуткий вопль, не похожий на обычные крики зверей и птиц, могучий Гаргантюа взлетел и упал на ель, ломая сухие ветки.

Питер с трудом поднялся на ноги, все еще держа в зубах совиную лапу. Он наполовину ослеп, все его тело было, казалось, изодрано в клочья и кровоточило, но, заглушая боль и страх, пришло упоительное сознание, что он победил. Опасаясь нового нападения, Питер прильнул к земле, напрягая мышцы, готовый ко всему, но нападения не последовало. Было слышно, как его искалеченный враг бьется и шипит среди веток. Питер медленно пятился, не отводя глаз от поля недавнего боя, и повернулся, чтобы отправиться дальше по следу Веселого Роджера Мак-Кея, только когда от роковой поляны его отделила стена мрака.

Недавний хвастливый задор прошел. Поединок с Гаргантюа был достаточным наказанием за самоуверенность, и теперь Питер крался между темными стволами, точно осторожная лиса. Он крепко-накрепко запомнил, что внушает страх вовсе не каждому обитателю леса: ведь щелкающие клювы и бесшумные серые тени, на которые он легкомысленно не обращал внимания, оказались опаснейшими врагами. Жестокий урок был полезным и своевременным. Щенок инстинктивно понимал, что спасся почти случайно, и боль от ран мучила его меньше, чем пережитый ужас неравного боя, хотя он и вышел из него победителем. Но это был разумный страх, а не трусость. Раньше темные силуэты сов были для него простой принадлежностью ночной темноты, и он испытывал к ним только равнодушие, теперь же он возненавидел их и злобно оскаливал зубы, стоило серой тени пролететь у него над головой.

Питер был сильно изранен. По спине и бокам у него тянулись глубокие царапины, а последний удар когтистой лапы разодрал его плечо до кости. Из ран текла кровь, один глаз заплыл, и все вокруг сливалось в единое смутное пятно. Инстинкт, осторожность и жгучая боль во всем теле подсказывали Питеру, что ему следует укрыться в густом кустарнике и подождать утра. Но его подгоняло воспоминание о настойчивом приказе хозяйки, тряпичный ошейник и совсем свежий запах Веселого Роджера, чьи следы уходили вперед и вперед по лунным коридорам и темным пещерам леса.