Еще несколько дней назад Мак-Кей спокойно усмехнулся бы ему в ответ, воздавая должное противнику даже в час своего поражения. Но теперь он был другим.

И Кассиди теперь тоже представлялся ему другим. Не храбрецом, свято выполняющим свой долг, не благородным противником, которого он был бы рад назвать другом даже в самый разгар их поединка. Теперь он видел в Кассиди палача. На него ополчился весь мир, и вот, когда он дошел до последнего предела отчаяния, безжалостная судьба поручила Кассиди нанести ему смертельный удар.

Он послушно поднял руки, но его душил слепой гнев. В глазах у него потемнело. В эту минуту он не думал ни о законе, ни о смерти, ни о свободе. Несправедливость всего случившегося привела его в бешенство, заставила жаждать одного — мести. Пистолета Кассиди, наведенного на его грудь, он просто не замечал. Он не заметил бы сейчас и тысячи пистолетов. С воплем ярости он схватился за кобуру.

В последнюю секунду Кассиди разгадал его намерение и крикнул:

— Стой! Ради бога, остановись, а то я выстрелю!

Даже Питер почувствовал, что эти секунды чреваты страшной угрозой — трагедией, смертью. Питеру было знакомо это ощущение — он испытал его, когда вцепился в ногу Джеда Хокинса, чтобы спасти Нейду.

В ту кратчайшую долю секунды, которая понадобилась Питеру для прыжка, палец капрала Кассиди успел лечь на спусковой крючок, так как Мак-Кей уже почти вытащил пистолет из кобуры. Кассиди прицелился ему в плечо — он не хотел его убивать.

Питер ударил его всем телом в тот момент, когда он выстрелил, и Мак-Кей услышал, как пуля просвистела мимо его уха. Он выхватил пистолет. Питер, все крепче сжимавший зубы, услышал второй выстрел и понял, что стреляет его хозяин. Третьего выстрела не последовало. Кассиди тяжело осел на землю, и у него вырвалось что-то вроде смешка — только это был не смешок. Он перекатился на бок, придавив Питера.

Веселый Роджер продолжал стоять, сжимая пистолет и глядя перед собой застывшим взглядом. Питер кое-как выбрался из-под навалившегося на него тела и теперь недоуменно поглядывал то на хозяина, то на человека, который распростерся на песке, точно гигантский паук. Затем Мак-Кей очнулся. Он бросил пистолет, словно что-то ненужное и страшное, и, с криком подбежав к Кассиди, нагнулся над ним.

— Кассиди… Кассиди… — повторял он. — Господи, да я же не хотел! Кассиди, дружище…

В его голосе было такое страдание, что Питер перестал рычать. Мак-Кей приподнял Кассиди за плечи и откинул рыжие волосы. Он ничего не видел вокруг себя. Он убил Кассиди. Убил! Он стрелял, чтобы убить, и знал свою меткость. Наконец-то он стал тем, чем давно хотел видеть его закон, — убийцей! И жертвой оказался Кассиди — человек, который с начала и до конца играл честно, ни разу не пустил в ход подлого приема и теперь лежит мертвым на белом песке потому, что не воспользовался своим преимуществом и не подстрелил его сразу же. Он хрипло выругал себя и, посмотрев на лицо Кассиди, вдруг увидел чудо: глаза ирландца были открыты, губы кривились от боли, но усмехались.

— Я рад, что ты сделал это сдуру, — сказал он. — Мне не хотелось бы менять о тебе мнение, Мак-Кей. Но вот стрелок ты паршивый!

По его телу прошла судорога, улыбка исчезла, и, сдерживая стон, он сказал:

— Может… ты хочешь помочь мне, Мак-Кей? Если да, то в полумиле отсюда выше по ручью есть хижина. Я слышал стук топора… Видел дым… А тебя я не виню. Ты честный противник… и быстрый… а вот стрелок… паршивый… До чего же… паршивый…

Он попытался ухмыльнуться в лицо Веселому Роджеру и безжизненно повис у него на руках.

Веселый Роджер всхлипывал. Без слез, глухо, как плачут мужчины. Он разорвал рубашку Кассиди и увидел на груди под правым плечом сквозную рану. Он сбегал за водой, попробовал привести раненого в чувство, и все это время Питер слышал те же странные звуки, словно его хозяин задыхался. Потом Мак-Кей, встав на четвереньки, взвалил тело Кассиди себе на спину, выпрямился и, пошатываясь, пошел с ним к ручью. Там он увидел узкую тропку и побрел по ней не останавливаясь, пока не оказался на маленькой вырубке, где Кассиди заметил дымок. Там стояла хижина, и оттуда к нему навстречу вышел старик в сопровождении девушки.

Питер тихонько взвизгнул, потому что ему показалось, что позади человека с белыми волосами и бородой идет Нейда. Та же стройная тоненькая фигурка, те же каштановые кудри и тот же… Но нет, это была не Нейда. Девушка была постарше. Выше ростом. И ее лицо, когда она увидела окровавленную ношу Роджера, побелело.

— Я застрелил его, — задыхаясь, сказал Мак-Кей. — Бог свидетель, я этого не хотел. Боюсь, что…

Он умолк, страшась высказать вслух свое опасение, что Кассиди умер или умирает. Несколько секунд он ничего не видел, кроме укоризненных глаз девушки. Старик помог ему внести раненого в дом. Только когда ирландец был уложен на койку, Мак-Кей вдруг заметил, что ослабел, точно ребенок, и понял, чего ему стоило пройти этот путь с тяжелой ношей на спине. Он устало опустился на стул, а старый траппер хлопотал около Кассиди.

Он услышал, что девушка называет старика дедушкой. Ее страх прошел, и она сновала по хижине, готовя воду, повязки и подушки, а когда ее взгляд падал на белое лицо Кассиди, в нем появлялась нежность. Мак-Кей продолжал сидеть неподвижно, видя, что его помощь пока не нужна. Но когда раненый тихо застонал, Роджер встал и подошел к койке.

— Пуля прошла навылет, — сказал старик. — Хорошо, что ты не пользуешься разрывными пулями, приятель!

Кассиди глубоко вздохнул. Его веки задергались и медленно поднялись. Девушка как раз наклонялась над ним, и Кассиди увидел только ее лицо и каштановые кудри.

— Он не умрет? — робко спросил Веселый Роджер.

Старик молчал. Но Кассиди, чуть-чуть повернув голову, ответил слабым голосом:

— Не беспокойся, Мак-Кей! Не умру…

Веселый Роджер наклонился к Кассиди, заслонив от него девушку. Он осторожно взял раненого за руку.

— Мне жаль, что так вышло, старина, — прошептал он. — Ты победил — по-честному победил. И я не уйду далеко. Я буду тут, когда ты встанешь на ноги. Даю тебе слово.

Кассиди слабо улыбнулся, но тут же застонал и закрыл глаза. Девушка оттолкнула Роджера от койки.

— Да уж не уходите далеко! И подождите, чтобы он выздоровел, — сказала она, и ее горящие мрачным огнем глаза вызвали в его памяти глаза Нейды, когда она в хижине индейца Тома призналась ему, что Джед Хокинс ее ударил.

В этот вечер Веселый Роджер устроился на ночлег возле устья ручья. И в течение трех дней он почти все время проводил в хижине старого Робера Барона и его внучки Жизели. Кассиди бредил. Он постоянно упоминал Веселого Роджера. И Жизель, которая не отходила от него ни днем, ни ночью и почти совсем не спала, в конце концов решила, что Мак-Кей и Кассиди — старые неразлучные друзья. Тем не менее она не соглашалась, чтобы Веселый Роджер сменил ее у постели больного. На третий день она отправила его за бинтами и лекарствами в факторию, до которой было шестьдесят миль.

Веселый Роджер и Питер вернулись через трое суток к вечеру. Окна хижины ярко светились, и Мак-Кей заглянул в одно из них. Кассиди сидел на постели, прислонясь к подушкам. Он совсем не был похож на умирающего, а рядом с ним на ковре из медвежьей шкуры сидела девушка. Что-то сжало горло Веселого Роджера. Он тихонько положил свои покупки на крыльцо и постучал. Когда Жизель открыла дверь, Роджер с Питером уже скрылись в темноте.

На следующее утро Мак-Кей подстерег старого Робера и сказал ему:

— Мне что-то не сидится на одном месте. Я вернусь через две недели. Передайте это Кассиди, ладно?

Десять минут спустя он уже плыл вдоль берега Уолластона и потом семь дней переезжал от устья одного ручья к другому, нигде подолгу не оставаясь. Питер замечал, что с каждым днем он все больше худеет. Голос хозяина совсем утратил былую веселость, он редко улыбался и никогда не смеялся. Питер старался понять, что произошло, и Мак-Кей разговаривал с ним, но не так, как прежде.