– Чего смотришь? – прикрикнул старик. – Садись ему на ноги, будешь держать, чтобы не дергался.

Я молча выполнила указания, хотя искренне не верила, что смогла бы удержать здорового мужчину, весящего, наверное, в два раза больше меня. И в нынешнем состоянии Адальвейн вряд ли мог сопротивляться даже собственному убийству.

Уже через минуту поняла, как ошибалась. Вейн выгнулся дугой – я, конечно, этому помешать не смогла, просто скатившись с его ног, за что получила порцию отборной брани уже от Ивица. Дальше я отнеслась к своим обязанностям серьезнее: надо фиксировать – значит надо. Я обхватила его ноги чуть выше коленей, а сама легла сверху (надеюсь, кости у него не повреждены). Вопросом, знает ли старик, что делает, даже не задавалась: не до того было. Адальвейн бился и метался по полу, периодически откашливаясь кровью, глаза у него были то открыты, то закрыты, но признаков сознания он не проявлял – или боль настолько затуманивала разум, что воспринимать окружающую действительность он не мог.

Когда все закончилось, на улице совсем стемнело, Ивиц, и без того согнутый временем, окончательно сгорбился и сейчас сидел, низко опустив голову. Вейн наконец затих, его дыхание было ровным и глубоким, как во сне. Я же сидела, привалившись к шкафу, и сил на что-либо у меня не было. Даже до кровати дойти я бы не смогла, а по-хорошему, туда надо перенести Вейна…

– Ивиц, с вами все в порядке? – не выдержав, спросила я: уж слишком жалко сейчас выглядел старик.

Хозяин дома исподлобья посмотрел на меня – медленно, по стенке, поднялся и, тяжело ступая, пошел вниз. Только потом я подумала, что мой вопрос он мог воспринять как намек освободить помещение. Вздохнув, я почти повторила его действия и, аккуратно ступая, спустилась по лестнице. Старик сидел в кресле у очага и смотрел на огонь. Я замерла, не осмеливаясь его побеспокоить, а вот он не стал дожидаться, пока я соберусь с мыслями.

– Чего тебе? – прозвучало не грубо, скорее просто устало. – Твой друг спит – это нормально, до утра проспит точно.

– Я хотела вас поблагодарить. Вы мне ничего не должны, а спасаете и меня, и того, кого совсем не знаете, – я подошла поближе к огню и протянула немного озябшие руки.

– Почему же не знаю? Знаю, – огорошил меня Ивиц. – Благодаря Адальвейну ир Наваду я сейчас жив. Он спас меня от смертной казни.

Я вытаращилась на старика: бывает же! Интересно, расскажет ли он эту историю?

Видимо, я слишком активно выражала свое любопытство, так что хозяин дома усмехнулся и послал меня в погреб, пообещав, что все расскажет за кружкой горячего молока с медом.

Молоко я терпеть не могла, мед так вообще не переносила даже на запах. Молоко с медом вызывало у меня стойкое отвращение, подкрепленное воспоминанием о детских простудах, когда меня поили этой гадостью. Только сейчас слабость от магических усилий вкупе с усталостью, приправленной нервами и навалившимся вслед за ними голодом, заставили меня пересмотреть свои вкусовые предпочтения.

Я налила две большие глиняные кружки молока, подогрела сама магией – уже спокойно, не боясь перегреть, – и размешала по ложке меда. Старик с благодарностью принял у меня питье и начал свою историю, все так же не отводя взгляд от огня.

Он и правда был врач, да не простой, а военный полевой доктор, который умел все: мог роды принять, мог ногу пришить, мог пробитое легкое восстановить. Более того, он был одним из тех случаев, когда магический дар и призвание шли рука об руку. Поскольку мелкие локальные конфликты между государствами здесь только недавно почти сошли на нет, а набеги ригнов также не оставляли доктора без дела, он совершенствовал свое искусство. К сожалению, анестезии в этом мире не придумали, как и эффективных обезболивающих типа нашего аспирина. Можно обезболить магически, а травки немного притупят боль, но магии мало, а раненых бывает много. Целительский дар на Менардине – не редкость, но мало кто отказывается от сытой, спокойной жизни при работе в клинике или частной практике в пользу рисковой работы полевого доктора. Поэтому перед врачами всегда был выбор: либо делать все на живое, либо обезболивать, но лечить меньше пострадавших. А вот Ивиц нашел выход. Он просто открыл анестезирующий препарат, позволяющий безболезненно проводить даже операции по ампутации.

Казалось бы, прорыв в медицине! Да только у этого средства был один недостаток: он оказался сильнейшим наркотиком, в зависимость от которого половина пациентов попадала с первого же раза; второй половине везло больше – после сильнейших ломок им удавалось перебороть зависимость. Вот и получалось, что менаров он спасал, но делал из них наркоманов, попутно пытаясь разработать антидот. Для себя он решил, что лучше быть живым наркоманом, чем покойником. В то, что он сможет найти противоядие и вернуть пациентов к нормальной жизни, верил до самого конца, которым стал для него приговор суда.

Вся правда всплыла тогда, когда родственники одного из прооперированных доктором заметили, что поведение его сделалось слишком далеким от адекватного, – настолько, что списывать это на последствия военной карьеры, травмы и всего прочего стало невозможно. До причин докопались быстро, без препарата больной не мог продержаться и нескольких дней. Тут надо отдать должное доктору: он не наживался на пострадавших, а брал с них деньги только на ингредиенты для снадобья, которые оказались до смешного дешевыми. Вот тогда и вскрылась вся правда о волшебных операциях и множестве спасенных жизней. Большинство спасенных давно уже вели асоциальный образ жизни. Некоторых из них доктор даже подкармливал, так как они вконец опустились и потеряли работу, дом, семью…

На суде звучало много диспутов об этической стороне вопроса. Жизни он спас, только цена за спасение оказалась слишком большой. Почти сотня менаров подверглась воздействию этого препарата – но ведь скольких прекрасный врач спас и без него? Опять же, действовал он бескорыстно и честно пытался все исправить. Наверное, если противоядие получилось найти, приговор мог бы быть другим. Суд привлек лучших врачей и исследователей в области медицины, чтобы вынести вердикт: возможно ли нейтрализовать влияние наркотика? После долгого изучения препарата и принимающих его, вывод сделан такой: препарат влияет на мозг, и его последствия необратимы. Более того, настолько разрушительны и губительны для всего организма, что еще пару лет приема – и пациент бы умер уже из-за самого лекарства.

Суд учел все обстоятельства и принял, возможно, самое жесткое для мага-целителя решение – заблокировать магию и полностью запретить медицинскую практику. Адальвейн был одним из тех, кто ходатайствовал против смертной казни: его солдат доктор спас немало. А Кунг Рамзи, оказывается, когда-то спас самого доктора в одной из битв – вот в оплату этих долгов я сейчас пью молоко в его доме, а Вейн спит на втором этаже.

– Подождите, – я почувствовала несоответствие, – но ведь если магию у вас заблокировали, как же вы спасли Адальвейна?

– При исцелении необязательно пользоваться магией, достаточно использовать свои жизненные силы, – небрежно ответил Ивиц.

– Так это же смертельно для организма: если взять чуть больше…

– Я бы все равно скоро умер – бесславно, в своей постели, один, да еще с кучей долгов. Теперь у меня на два долга меньше. Моя совесть немного чище, а умирать будет чуть-чуть спокойнее, – сказано так, что я невольно ужаснулась, с каким грузом живет этот менар. – До нас уже докатилась весть о пропаже Владыки, – продолжил Ивиц. – Что бы там ни затевалось, это надо остановить, – твердо сказал старик и посмотрел прямо на меня. – В ящике стола в моей комнате бумаги, принеси их.

Я оставила пустую кружку (которую выпила, не почувствовав вкуса) и пошла за бумагами, даже не спросив, зачем. В столе был один ящик, в нем – перевязанная веревкой кожаная папка. Отдав ее Ивицу, а затем подав перо с чернильницей, я смотрела, как он что-то дописывает.

– Держи, – старик вернул мне папку. – Теперь этот дом твой: завещание, а также свою последнюю волю я заверил, так что вопросов ни у кого не возникнет.