Перед погружением с кинокамерой я похож на вьючное животное, когда ковыляю в воду с сорокапятифунтовым аквалангом на спине и четырехфунтовым свинцовым грузилом на поясе, плюс вес ножа, часов, глубиномера, компаса, да еще иногда и четырехфутовой «акульей дубинки», висящей на ремне на кисти руки. Какое облегчение переложить все это бремя на море! Затем мне подают сверху семидесятифунтовую кинокамеру «Батиграф», и вместе со всем снаряжением мой вес составляет двести шестьдесят четыре фунта. В воде же я вешу фактически лишь около фунта – намеренная перегрузка – и плыву вниз головой, ощущая удивительную легкость в теле.

Итак, вес уничтожен, но остается еще инерция. Требуется несколько сильных толчков ластами, чтобы привести всю махину в движение; зато потом я скольжу уже с разгона. Было бы неразумно, даже опасно, если бы столь плохо приспособленное к подводному движению существо, как человек, вздумало попытаться плыть быстро под мощным слоем воды. Лучше предоставить морской стихии самой определять твою скорость и плавно, спокойно скользить вперед в полной гармонии с окружающей средой.

По мере погружения быстро и равномерно нарастает давление. С каждым метром оно увеличивается примерно на сто граммов на квадратный сантиметр поверхности тела. Единственная субъективная реакция организма на это явление – «закладывание ушей», которое можно преодолеть глотанием. Человеческая ткань почти не поддается сжатию. Мы плавали без скафандра при таком давлении, которое раздавило бы корпус подводной лодки, потому что она не обладает необходимым контрдавлением изнутри.

На суше на человека со всех сторон давит воздух, но он этого даже не замечает. В морской воде атмосферное давление удваивается на глубине тридцати трех футов. На глубине шестидесяти шести футов давление равно уже трем атмосферам, на глубине девяносто девяти – четырем атмосферам, и так далее, возрастая кратно тридцати трем футам.

На глубине тридцати тысяч футов, где давление достигает почти тонны на каждый квадратный сантиметр, в океане обитают живые существа [33]. Если бы единственной проблемой ныряльщика было давление, то мы могли бы погружаться без скафандра на две тысячи футов и больше. Однако фактический предел значительно меньше из-за косвенных последствий растущего давления. Он определяется тем, что ткани ныряльщика насыщаются громадным количеством газов и оказываются не в состоянии выделять углекислоту.

Замечено, что изменение давления переносится ныряльщиком легче по мере нарастания глубины. Человек, многократно погружающийся на глубину до тридцати трех футов, испытывает утомление и болезненные ощущения, так как подвергается каждый раз двойному давлению на границе первой зоны. Его коллега, опускающийся глубже, не испытывает тех же неудобств, ибо в следующей тридцатитрехфутовой зоне давление увеличивается по сравнению с предыдущей только на одну треть, затем, соответственно, на одну четверть. Между ста тридцатью двумя и ста шестьюдесятью пятью футами вес столба воды возрастает на одну пятую. Мы установили на практике, что если человек физически в состоянии нырять на глубину десяти ярдов, то он с тем же успехом, не опасаясь болезненных последствий, может погружаться до двухсот футов. Критическим слоем является верхняя зона.

Эта же зона наиболее опасна для водолаза. Шлем и верхняя часть резинового костюма заключают в себе большой пузырь воздуха, крайне чувствительный к колебаниям в давлении. Преодолевая роковой слой, водолаз должен особенно тщательно следить за поступлением воздуха во избежание «обжима» и «пузырения». «Пузырение» получается, когда водолаз набирает слишком много воздуха в скафандр. В этом случае рубаха внезапно раздувается и быстро увлекает водолаза на поверхность, грозя вызвать кессонную болезнь. «Обжим» – явление, происходящее, наоборот, от недостаточного контрдавления в шлеме и легких. В этом случае шлем превращается в огромную «банку», вроде тех медицинских банок, которые врачи прописывают при простуде. Мы в Группе подводных изысканий называли «обжим» coup de ventouse (coup – удар, ventouse – медицинская банка). Страшная гибель ожидает водолаза, если в шланге выходит из строя клапан, который призван не пускать воздух в обратную сторону. В подобном случае сосущее действие шланга срывает с тела куски мяса, оставляя лишь голый скелет в резиновом саване [34].

Еще мальчиком, живя в Эльзасе, я прочел чудесную историю о герое, который укрылся от злодеев на дне реки и сидел там, дыша через камышинку. (Этот мотив встречается, по-видимому, в фольклоре всех народов.) Я прикрепил отрезок садового шланга к куску пробки, взял один конец в рот, схватил камень в руки и нырнул в плавательный бассейн. Я не смог сделать ни одного вдоха, бросил и шланг и камень и судорожно рванулся вверх. Недаром мальчишки относятся с недоверием к подобным россказням. Автор той книги, как и другие авторы подводных повестей, сам никогда не пробовал опуститься на дно реки с соломинкой в зубах.

Уже на глубине нескольких футов грудные мышцы оказываются не в состоянии преодолеть давление воды, и вдох не получается. Человек с идеально развитыми легкими может на протяжении нескольких минут вдыхать воздух с поверхности, лежа на глубине шести футов; однако для большинства из нас дыхание оказывается почти непосильным делом уже на однофутовой глубине.

Купальщики любят теплое море; это относится и к ныряльщикам. Увы, по мере погружения приходится поступаться этим удовольствием. В Средиземном море самая теплая вода бывает в августе в поверхностном слое. Поглубже вода оказывается уже более холодной, но остается еще вполне терпимой. В июне и ноябре зона умеренной температуры находится в районе сорока пяти футов. В июле, августе и октябре она опускается до ста двадцати футов. Лучший месяц – сентябрь, когда вода сохраняет приятную теплоту до глубины двухсот футов.

За умеренным слоем следует холодный, с заметным понижением температуры до пятидесяти двух градусов по Фаренгейту. Холодный и теплый слои разделены совершенно четкой границей. Между ними нет никакого перехода. Можно висеть в умеренной зоне и сунуть палец в холодную, чувствуя разницу так же отчетливо, как перед первым купанием в сезоне, когда вы нерешительно пробуете воду большим пальцем ноги. Нелегко собраться с духом и окунуться в холодную ванну. Зато потом, когда кожа уже привыкла к более низкой температуре, приятно думать о предстоящем возвращении через толщу теплой воды. Хитроумные командиры подводных лодок умудряются использовать эту разницу температур. Холодная вода несколько плотнее теплой; соответственно балласт лодки рассчитывается так, чтобы она имела легкую перегрузку для теплого, но недогрузку для холодного слоя. Тогда можно выключить моторы, и лодка будет лежать, как на подушке.

Тот самый мистраль, который подул, когда мы обследовали «Дальтон», познакомил нас с динамикой теплого и холодного слоев. Вода была сравнительно теплой до глубины ста двадцати футов, пока с норд-норд-веста не подул штормовой ветер. В первый же день холодная вода поднялась до восьмидесяти футов, назавтра она начиналась уже с сорока. На третий день охлаждение распространилось и на поверхностный слой. Это доказывало, что мистраль не охлаждает верхний слой воды, а отгоняет его так, что на место теплой воды поднимается холодная. Как только ветер стих, теплая вода стала возвращаться, оттесняя прохладную все ниже. Вот почему мы обнаружили ледяную воду в трюмах «Дальтона», хотя кругом было совсем тепло.

В Кассисе мы однажды нырнули в пещеру, которую Тайе назвал пещерой Али-Бабы. В этот день вода была холодной от дна до самой поверхности. Но в пещере на глубине девяноста футов вода была приятно теплой – ветер не смог извлечь ее из грота и отогнать прочь.

Каждому, кто купался в дождь, известно курьезное чувство «сухости» под водой, когда не хочется вылезать из воды, чтобы не «промокнуть». Ныряльщик, смотрящий снизу в сторону поверхности воды в дождь, видит, как ее прокалывают миллионы крохотных пик. Медленное и систематическое смешение пресной воды с соленой создает в море своего рода «марево» – вроде того, какое видно над землей в жару. Мы наблюдали сильнейшее возбуждение среди рыб в прибрежных водах во время ливня. Они буквально сходят с ума. Маленькие рыбешки мечутся во все стороны. Сидячие обитатели дна лезут вверх, срываются и снова лезут, проявляя необычайную энергию. Кефаль и окуни бешено скачут под кипящей от дождя поверхностью моря. Они то и дело становятся торчком, разинув рты, словно глотают пресную воду. В дождливые дни в море царит хмельное веселье.