Набрал тысячу метров, чтобы хорошо и далеко видеть, и лег на курс.
Ничто не предвещало беды. Густо–синее на севере, небо в зените было зеленовато–серым и все больше голубело к югу. У самого горизонта в голубизну вливались желтовато–оранжевые полосы. Там, за горизонтом, идет над землей солнце, и люди видят его. Сегодня он прилетит в Кресты, вероятно, после захода, но зато завтра наверняка увидит восход.
Мотор работал отлично, приборы доносили, что все и порядке. Буторин приблизил к глазам планшет с картами и стал сличать ее с местностью. Но уже через пять минут отказался от попытки найти какой–либо ориентир хаотическом переплетении впадин и холмов, вьющихся лощин и буераков. Надо выдерживать компасный курс и ждать Амгуэму, потом идти от нее через горы курсом на «чистый юг» — так говорил Богданов.
Видимость была хорошей: километров десять, а то и пятнадцать. Земля, покрытая снегом, отражала свет неба, снег казался дымчато–голубоватым, темнее в (кладках местности и светлее на буграх.
Минут через тридцать местность под самолетом стала холмистой, справа смутно прорисовывался гористый рельеф, под углом к маршруту приближалась река. Буторин вновь взял планшет с картой, отыскал на ней белое пятно, на котором пунктиром была намечена река. Амгуэма, решил Буторин. Всякая определенность отрадна человеку, и Буторин чуть изменил курс, чтобы скорее выйти на реку.
Вот и она. От основного русла отделялись рукава, на берегах появились щеточки кустарника, на поворотах белели ровные площадки отмелей.
Пока все шло по плану, и Буторину было спокойно. Он оглянулся на Волобуева, и тот показал ему большой палец своей меховой рукавицы.
Буторин стал набирать высоту до двух тысяч метров, чтобы перейти через хребет, и одновременно прислушивался в работу мотора. Для летчика шум мотора не хаос звуков. Он улавливает малейшие перемены в звучании мотора, винта и расчалок. Ничто не вызывало сомнений, и это наполняло сердце уверенностью.
На небе появились пленки и полосы редкой верхней облачности, набор высоты пришлось прекратить на тысяче девятистах метрах. Этого хватит, подумал Буторин. Богданов говорил, что самые высокие вершины не превышают 1750 метров.
Прошло еще полчаса. Видимость стала несколько хуже, но еще хорошо просматривались кустарник, обрывы берега, склоны сопок.
А вот и то самое место, где река, стесненная невысокими сопками с обеих сторон, выходит на равнин единым руслом. Скоро она повернет к западу, и не будет от нее уходить на юг, вновь вспомнил Буторин наставления Богданова.
Но река вроде бы не собиралась сворачивать. Она по–прежнему уходила в светлеющую даль, и никак гор видно не было.
Буторин взглянул на компас — он показывал 250 градусов вместо 220. Постучал пальцем по стеклу стрелка не среагировала. Тогда он сделал небольшие довороты влево–вправо и убедился, что стрелка ходит за самолетом. Но почему же курс изменился до поворота реки? Может, здесь аномалия, подумал Буторин, Ему стало впервые беспокойно, и он оглянулся на Волобуева. Но тот смотрел в светлую сторону горизонте и не заметил беспокойства летчика. А Буторин устыдился. Ему, лучшему летчику отряда, командир доверил этот ответственный перелет, а он ведет себя, как дите потерявшее сосок материнской груди.
На мгновение подумалось: а не вернуться ли в Ванкарем? Но он тут же отбросил эту мысль. Когда он туда вернется, уже будет ночь. Посадка в ванкаремские заструги — верная поломка машины. А пока ведь ничего явно опасного нет.
Облака стали снижаться, заставляя Буторина уменьшать высоту полета. Но у него все время было ощущение, что облачность вот–вот кончится и снова станет ясно.
Стало заметно темнее, и Буторин уже не смог рас–смотреть, что показывал компас. Но ему казалось и так все ясным: залив Креста остается слева, ему надо выйти на лучшую видимость и развернуться на юг. Такой ориентир, как залив, не пропустишь. Была бы только погода. Вот сейчас он пройдет еще немного по реке повернет, еще немного…
Тем временем видимость утратила свою четкость полоска кустарника, очертания каких–то мысов слева и справа размылись, и только впереди еще светлела полоса, давая ощущение горизонта.
Стало жарко и тревожно. Буторин не знал, как лучше поступить в этой ситуации. А пока он колебался, самолет летел. Как–то внезапно исчез и белый просвет впереди. Буторин подумал, что попал в нижнюю кромку облачности, и резко сбросил высоту до 300 метров. Но видимость не улучшилась.
Буторин круто повернул машину влево, к югу, и дал газ для набора высоты. Видимости не стало совсем, и он перенес взгляд в кабину, пытаясь присмотреться и «пионеру», чтобы по нему вести машину в облаках.
В этот момент что–то ударило по правой лыже, самолет резко клюнул, послышался треск пропеллера, мотор дал перебои и смолк. Чувствуя, что свершается непоправимое, Буторин инстинктивно взял ручку на себя, но самолет, содрогаясь и подламывая ноги, скрежетал уже брюхом по камням. В пробитый пол кабины ударили фонтаны снега. Задрав нос и завалившись на левое крыло, самолет замер.
Все стихло, только еще шуршали камни, катившиеся по склону. Буторин рефлекторно выключил зажигание и посмотрел на высотомер, его стрелка отмечала высоту 360 метров.
В эту минуту из задней кабины донесся стон Богдашевского е…
Будучи председателем комиссии по выяснению обстоятельств гибели экипажа Волобуева, я скрупулезно проанализировал все его действия с момента вылета с мыса Северного и до последней минуты. Это позволило мне так образно воссоздать всю картину полета.
18 декабря 1935 года в Ванкареме почти одновременно приземлились все три самолета северного отряда. Два из них, летчиков Буторина и Быкова, пришли с запада, а Богданов летел на базу с востока, для смены мотора. Богданов доложил командиру, что при работе в районе Уэлена он переработал положенный ресурс мотора на десять часов, за что получил выговор.
Вскоре бортмеханик Быкова, осматривая свой самолет, обнаружил поломку ушка центроплана, за которое крепится верхнее крыло. Это серьезная поломка. Надо ждать с базы запасной центроплан, снимать крылья и т. д., что выводит самолет из строя надолго.
Богданов делает командиру предложение подстраховать его перелет, проводить через хребет вместо Быкова. Но командир, только что наложивший взыскание за переработку ресурса, уже психологически не может принять это предложение. Он приказывает Богданову следовать на базу и менять мотор. Это решение было первой ошибкой Волобуева.
Опытный авиационный командир Волобуев понимал что, вылетая одиночным самолетом, без радиосвязи сопровождающего, он идет на риск. Но риск не казал ему чрезмерным. «До залива Креста триста километров, — рассуждал он про себя, — это всего два часа полета по компасу. Что это в сравнении с недавним перелетом Водопьянова через всю страну, по таким малоизведанным маршрутам?! А здесь заблудиться не возможно. Выход на огромный площадной ориентир каким является залив Креста, исключал такое опасение. Буторин превосходный летчик. К тому же предстояло лететь из полярных сумерек в день. По другую сторону хребта уже всходит солнце».
Отсрочить свой перелет, дожидаться ремонта самолета Быкова или Богданова он не мог. Его торопили неблагополучное положение в Анадырском отряде, С минимальным риском Волобуев мог бы лететь вдоль, побережья, кругом Чукотки, как летел год назад Каманнин и другие летчики. Но наш командир не был лишен смелости и честолюбия. Ему хотелось внести новый свой вклад в авиационное освоение Чукотки. Перелет хребта зимой, в полярные сумерки представлялся ему заманчивой возможностью. Здесь он, Волобуев, был бы первым.
Так было принято трагическое решение.
Волобуев сделал все, чтобы о его полете знали попутные станции. Радиограмма о вылете в Анадырь была дана на все пункты еще 17 декабря. Но связь… Об этом надо сказать особо. Людям нашего времени трудно верить, что такое было.
Радиостанции, существовавшие на Чукотке в 1935 году, были маломощны, несовершенны и работали преимущественно на коротких волнах, законы прохождения которых в ту пору были еще совсем почти не изучены.
