В ясный и тихий день мы облетывали лабиринт ущелий и узких горных долин, всматриваясь в склоны гор. Культиасов по цвету определял порфириты, диабазы, базальты, граниты, высматривал в них изломы и сбросы, прожилки включений в основную породу. Для него это была впервые открытая увлекательная книга. Он умел читать такие книги, и его не смущало, что на этот раз страницы переворачивались одна за другой очень быстро. Иногда он просил меня еще раз пролететь над заинтересовавшим его местом, я снижался до предела, и он наносил на свой планшет какие–то значки.

Внимание мое было напряжено, руки и ноги были в готовности исполнять любую команду, чтобы уклониться от опасности, близость которой была реальной: то с одной, то с другой стороны в считанных метрах от крыла проползали каменная осыпь или отвесные стены.

В этот день атмосфера была удивительно спокойной. Мотор послушно прибавлял или снижал обороты, а самолет опускался или поднимался ровно настолько, насколько я того желал. Через некоторое время нервное возбуждение улеглось, и началась спокойная работа. Самозабвенное творчество, а не полет. Я вполне овладел обстановкой и собой, давая возможность Культиасову видеть не только очередную страницу загадочной книги, но и отдельные абзацы на ней. Могучие складки планеты лежали передо мной, необычно смирные в спокойной дреме летнего полудня. Ни кустика, ни деревца. Между граней — снег. Освещенный солнцем, он искрился и слепил глаза, на теневой стороне казался голубым, почти дымчатым. В уступах притаились небольшие ярко–синие леднички, далеко внизу меж камней пробирались ручейки, возникавшие на моих глазах из струек таявшего в высоте снега.

В одном месте мы пролетели над узким горным озером, вода в котором была красивого изумрудного цвета. Около пика Гранитного Культиасов задержал меня минут тридцать. Мы опустились к самому подножию, поднялись выше и облетели его со всех сторон несколько раз. Он передал мне записку: «Ищи посадочную площадку!» Садиться здесь на первый взгляд казалось безумием. Это был конец водораздельного ущелья, где начинал свой путь к океану один из притоков Ванкарема. Дно теснины было завалено крупными глыбами гранита л кварца. Ее ширина у подножия гор не превышала 150 метров. Среди камней серебристой змейкой сверкал на солнце ручей.

Наконец Культиасов дал знак возвращаться. На базе мне бросилось в глаза необычное возбуждение всегда уравновешенного геолога. Казалось, он хочет что–то сказать, но не решается, как будто обдумывает важный для себя вопрос и боится поспешить. Когда дозаправились бензином, он наконец не выдержал:

— Михаил Николаевич! У Гранитного надо сесть!

— Ты же видел, что там творится. Сесть–то можно, но возвращаться придется пешком, машина будет побита.

— Все равно надо сесть! Даю голову на отсечение, что там есть коренное золото.

— Ну и что из того? — заметил я, вспомнив предупреждение Конкина «не терять головы и не поддаваться искушениям фанатиков–геологов».

— Как что? Разве не ясно, что золото стоит битой машины? Убежден, что, не сходя с места, оплачу ее наличным золотом!

Я призадумался. Культиасов был геологом с большим стажем, в экспедиции с его мнением считались. По характеру этот человек не был способен на действия под влиянием эмоций. А на чем же базируется его уверенность? Горы здесь кругом богатые. Уже найдены выходы мышьяка, сурьмы, свинца, цинка, серебра. Почти во всех шлихах обнаруживаются признаки золота. Открытие где–то рядом. Казалось, что мы все ходим около него и оно вот–вот явится нашим глазам. Атмосфера в экспедиции была наэлектризована ожиданием и большими надеждами. И вот в такой момент Культиасов приходит к убеждению, что именно ему попало в руки перо сказочной жар–птицы. Такая сильная убежденность не могла оставить меня равнодушным. Не скрою, что и меня увлекла возможность быть причастным к открытию, о котором говорит Культиасов. Для очистки совести я переспросил:

— Стоит ли свеч эта игра?

Культиасов, уже чувствуя мое согласие, обрадованно перекрестился и ответил:

— Если вернемся пустыми, руби мою седую голову! В экспедиции надо мной начальников не было. Я был, что называется, «сам себе агроном». По просьбе геологов я сажал самолет там, где считал возможным, и, не хвалясь, могу сказать, что набил руку на весьма рискованных посадках.

— Приметил я там один бережок. Узкий, правда, метров двадцать всего, но длины, пожалуй, хватит. Только уж больно крупный и острый камень. Давай посмотрим еще разок, может, решусь испытать твое счастье! — ответил я Культиасову.

Мы поднялись в воздух снова. Над примеченной площадкой я пролетел раз восемь. Ее высота над уровнем моря достигала 500 метров, и прилегала она к крутому склону гребня высотой метров 800. Одна сторона площадки обрывалась к ручью, за которым до самого подножия пика Гранитного был каменный завал. По–видимому, в период весеннего снеготаяния ручей становился бурным потоком. Пик Гранитный возвышался крутой стеной более чем на 1000 метров, загораживая северную сторону небосклона. Его бока были испещрены кварцевыми жилами.

Рассмотреть площадку было довольно трудно. На высоте 200 метров от ее уровня надо было заходить на водораздельное седло, разворачиваться в примыкающей долине и бреющим полетом планировать над склоном до самой площадки в сторону ущелья. Пролет площадки занимал всего три с половиной секунды, а маневр для повторения захода — почти четыре минуты. В результате повторных заходов в моем распоряжении оказалось всего 27 секунд на изучение площадки. Мало! И все же я определил, что площадка сложена из слабо обкатанного камня величиной с арбуз, в расщелинах росла трава и запоздало желтели полярные маки. Посадка даже на столь узкую площадку с таким покрытием не представлялась мне невозможной, если бы на ней в створе пробега не лежали два громадных валуна. Прямая линия пробега исключалась. Посадив машину, я должен буду сделать одну за другой две змейки. А консоль крыла и без того проходила над линией обрыва. Куда легче было бы садиться навстречу склону, но в этом случае мотор не вытянул бы меня, если бы в последний момент я увидел препятствие и решил уйти на второй круг.

Я заколебался и оглянулся на Культиасова, как бы призывая его к благоразумию и показывая, что риск слишком велик. Но Культиасов видел только гору с мерещившимся ему золотом. Он ответил мне умоляющим взглядом, и у меня не хватило решимости ему отказать. Ну будь что будет!

В нужном месте почти падаю колесами на камни. Машина прыгает, трясутся крылья, хвостовой костыль гремит, высекая искры из булыжника, но я как зачарованный гляжу только на валун в середине площадки: я должен уловить мгновение для змейки. Вот оно! Резко даю ногу влево, в сторону обрыва, и тут же обратно. Машина вильнула ровно настолько, чтобы валун прошел мимо колес, и устремилась навстречу другому. И тут только мой мозг пронзила мысль, что уклониться от него я не смогу, так как скорость погаснет и руль направления не сработает. На короткое мгновение сердце поднялось к горлу, дыхание перехватило, на лбу выступила испарина. Сейчас машина споткнется о камень и будет разбита. Но кто–то из нас оказался счастливым. Каменный грунт площадки настолько замедлил пробег машины, что она встала, буквально «накрыв» мотором второй валун. Даже лопасти винта не задели за камень! Еще не веря удаче, я выскочил из машины и побежал обратно, к точке приземления. Шагами просчитал длину пробега — всего 85 метров! Мой самолет сделал невозможное.

Культиасов встретил испуганным взглядом и, заикаясь, произнес:

— Машина все–таки поломалась, Михаил Николаевич! — И показал мне на лопнувший трос крестовины шасси.

— Это не беда, Сергей Васильевич! Могло быть хуже. Запасной трос у меня есть. Ты вот помоги откатить эти валуны и иди за своим золотом. Придешь без него, улечу на базу один, а тебе придется возвращаться пешком.

Моя шутка вернула Культиасова в прежнее, горячечное состояние, и я вновь почувствовал в нем азарт охотника. Вооружившись молотком и сумкой для образцов, мой спутник, не теряя времени, перешел ручей и полез на склон пика Гранитного. А я, еще раз осмотрев площадку, вновь подивился, как отважился на нее садиться, дал себе слово больше не поддаваться ни на какие самые «золотые» уговоры геологов.