В конце концов он решил, что ему нет смысла скрывать свою беспомощность. Он подошел и приобнял Рэндом за плечи.

– Извини, – сказал он. – Я не люблю тебя. Я тебя даже еще не знаю. Но я попробую – ты только погоди несколько минут, ладно?

Мы живем в странные времена.

Мы живем также и в странных местах: каждый в своей собственной вселенной. Люди, которыми мы населяем свои вселенные, – всего лишь тени других вселенных, подобных нашим и входящих в мимолетное соприкосновение с нашими вселенными. Умение воспринимать эту безумную сложность бытия, не лишаясь при этом рассудка и выдавая реплики типа: «Привет, Эд! Ну и загар у тебя! Как там Кэрол поживает?» – требует определенных навыков.

Поэтому дайте своему ребенку передохнуть, идет?

Цитата из «Практических советов родителям в страдающей фрактальным психозом Вселенной».

– Что это?

Артур почти был готов капитулировать. В принципе, он не собирался капитулировать. Нет, ни в коем случае. Ни сейчас, ни когда-либо еще. Но если бы он был из тех, кто способен капитулировать, то – учитывая сложившиеся обстоятельства – давно бы это проделал. И с радостью.

Рэндом оказалась капризным и невоспитанным ребенком. То она хотела поиграть в палеозойской эре, то возмущалась тем, что гравитация не исчезает хотя бы ненадолго и вообще не меняется, то кричала на солнце, чтобы оно перестало ходить за ней по пятам, а на сей раз дитя утащило отцовский нож для мяса, чтобы выковыривать им из земли камни и швыряться ими в птичек-пикка за то, что они так на нее пялятся.

Артур даже не знал, была ли в истории Лемюэллы палеозойская эра. Если верить Старику Трашбаргу, планету обнаружили такой, какова она ныне, в животе гигантской уховертки в полпятого пополудни в один прекрасный врунедельник, и хотя у Артура (умудренного опытом странника по Галактике, отлично успевавшего в школе по географии и физике) имелись на этот счет весьма серьезные сомнения, он не собирался тратить время на бесплодные споры со Стариком Трашбаргом.

Он горестно вздохнул, пытаясь выпрямить безнадежно погнутое лезвие. Уж лучше бы она убила этим ножом его, или себя, или обоих. Да, непросто быть отцом. Конечно, он знал, что это никогда не считалось простым делом, но он же не сам напросился, правда ведь?

Он старался как мог. Все время, что оставалось у него от изготовления сандвичей, он проводил с Рэндом: занимал разговорами, водил гулять, любовался с ней закатом, сидя на вершине холма, расспрашивал о ее жизни и пытался рассказать о своей. Нелегкое это было дело. Та ниточка, что их связывала (если не считать почти одинакового набора хромосом в клетках их тел), не отличалась ни толщиной, ни прочностью. Вообще-то этой ниточкой была Триллиан, да только вот беда: на Триллиан они тоже смотрели с диаметрально противоположных точек зрения.

– Что это?

Он вдруг понял, что это она обращается к нему, а он не слушает. Вернее, он не узнал ее голос.

Если обычно она обращалась к нему обиженным или сердитым тоном, то на этот раз она просто спрашивала его о чем-то.

Удивившись, он оглянулся.

Она сидела на табуретке в углу, по обыкновению сгорбившись – коленки вместе, ноги расставлены, темные волосы закрывают лицо, – и смотрела на что-то лежащее у нее в руках.

Артур не без опаски подошел к ней.

Настроение Рэндом имело привычку непредсказуемо меняться, однако до сих пор любая смена ее настроений означала переход от одного вида расстройства чувств к другому. Горькие упреки без предупреждения сменялись у нее приступами острой жалости к самой себе, на смену которым приходили в свою очередь довольно долгие периоды беспросветного отчаяния, прерываемые лишь неожиданными вспышками ярости по отношению к неодушевленным объектам или хныканьем, почему она не может сходить в электроклуб.

На Лемюэлле не имелось электроклубов; более того, на ней вообще не было ни клубов, ни электричества. Здесь были кузня, пекарня, несколько телег и колодец – вот все, чего на данный момент добилась лемюэлльская наука и техника. Вот почему вся ярость Рэндом направлялась на непроходимую отсталость планеты.

Она могла смотреть субэфирное телевидение по зашитому ей в ладонь Флекс-О-приемнику, но это мало радовало ее: ведь с экрана взахлеб толковали о восхитительно интересных вещах, происходящих где угодно, только не там, где она находилась. Правда, по субэфирному телевидению она видела свою мать, бросившую ее здесь для того, чтобы улететь вести репортажи с какой-то войны, которая то ли не началась, то ли пошла наперекосяк из-за халтурной работы разведпатрулей времени. И еще Рэндом могла до посинения смотреть приключенческие сериалы, в которых дорогие звездолеты то и дело сталкивались друг с другом.

Эти волшебные образы, порхающие над ее ладонью, буквально завораживали деревенских. До сих пор тем пришлось видеть только одну аварию звездолета, и это было так жутко, что они и представить себе не могли, что для кого-то подобные картины служат развлечением.

Старик Трашбарг, например, был так потрясен, что поначалу признал Рэндом посланницей Всевышнего Боба, хотя вскоре передумал и решил, что она ниспослана ему как искушение – не то его веры, не то его терпения. Также его начал сильно беспокоить тот факт, что теперь в свои рассказы ему приходилось вставлять невообразимое количество космических катастроф – дабы удержать власть над деревенскими, которые в противном случае не отходили бы от Рэндом и ее волшебной ладони.

Однако сейчас ее ладонь была отключена. Артур тихонько склонился посмотреть, что там у нее такое.

Это были его часы. Он снял их с руки, когда собирался принять душ под водопадом, вот Рэндом и наткнулась на них и теперь пыталась понять их предназначение.

– Это просто часы, – сказал он. – Они показывают время.

– Сама знаю, – проворчала она. – Но ты все колдуешь с ними, а они что-то ни фига не показывают. Ладно бы время, а то вообще ничего.

Она включила свой ладонный экранчик, и тот мгновенно выдал ей местное время. С момента ее появления на планете он рассчитывал соотношение местной гравитации, положения солнца на небосклоне и характеристики его перемещения, а также принял во внимание местные традиции. Подобное устройство весьма полезно, когда путешествуешь не только в пространстве, но и во времени.

Отцовские часы ничего такого не умели.

Артур гордился ими. Он никогда не смог бы купить такие часы на собственные деньги. Их подарил ему на день рождения (на двадцатидвухлетие) богатый, замученный совестью крестный, позабывший к этому дню не только точный возраст Артура, но и его имя. Часы показывали время, день недели, число, фазы луны; на их исцарапанной задней крышке до сих пор можно было разглядеть надпись «Альберту в день рождения, 21» и совершенно бессмысленную для Артура дату.

За последние несколько лет часам довелось пережить немало всяких передряг, большая часть которых являла собой открытое издевательство над правилами их эксплуатации – не говоря уж о тех неписаных правилах, что предписывают пользование данным механизмом в специфических гравитационных и магнитных условиях планеты Земля с длиной суток двадцать четыре часа, и чтобы планета при этом не взрывалась и т.д. Так что, если бы часы сломались, их швейцарские изготовители лишь развели бы руками в ответ на упрек Артура.

Артуру еще повезло, что часы были механические, с ручным подзаводом: окажись они кварцевыми, где бы он в Галактике нашел батарейки той формы, размера и мощности, которые на Земле считались совершенно стандартными?

– Ну так что значат все эти цифры? – спросила Рэндом.

Артур взял у нее часы.

– Вот эти цифры на ободке означают часы. Надпись в этом маленьком окошечке справа – «ЧЕТ» – означает «четверг». Рядом цифры – 14. Значит, сегодня четырнадцатый день месяца мая – название месяца вот в этом окошке. А это полукруглое окошечко сверху показывает фазу Луны. Другими словами, оно говорит, какая часть Луны освещена Солнцем в ночное время; это зависит от взаимного положения Солнца, Луны и… ну и Земли тоже.