– Нет, Чэм. Все в порядке. Этот господин не причинит мне вреда. – Затем, продолжая слегка всхлипывать, она приблизилась ко мне.

Не помню точно, что я чувствовал в тот момент. Я был уверен, что она узнала меня и ясно было, что она хотела меня о чем-то попросить. И я уже знал о чем.

Она была масрийкой, высокой и стройной. И, выгляди она немного повеселей, она была бы очень похожа на Насмет.

– Извините, я, наверное, сошла с ума, – произнесла она. – Не может этого быть, нам ведь сказали, что он мертв, уже тридцать дней как мертв и тайно похоронен по приказу императрицы.

Мне нечего было ответить. Она продолжала:

– Но я его часто видела здесь, в Пальмовом квартале. Он был волшебником и мог вылечить любую болезнь. Возможно ли, мой господин, что Вазкор – это вы?

Сам того не желая, я ответил:

– Ну а если бы я был Вазкором?

Из глаз ее хлынули слезы. Она тоже упала на колени.

– О, господин мой. Мой ребенок. Говорят, что вы больше не занимаетесь целительством, но я заплачу сколько угодно. Мой хозяин богат и благосклонен ко мне – все, что угодно, мой господин.

Раб, до сих пор стоявший рядом и слушавший наш разговор, подошел к ней и положил руку ей на плечо.

– Не надо, госпожа. Даже если это Вазкор, он все равно ничего не сможет сделать. Ваш ребенок умер прошлой ночью. Вы об этом знаете. Мы все об этом знаем и очень печалимся, и ваш хозяин тоже. Но сделать ничего нельзя.

Но молодая женщина обратила ко мне свое лицо, залитое слезами, сквозь которые глаза ее горели надеждой, и сказала:

– Вазкор мог бы воскресить мое дитя. Он умел воскрешать мертвых. Ах, мой господин, верните жизнь моему ребенку.

Сурового воина не учат плакать в дни сражений, не знает слез и надменный властитель. И все-таки однажды наступает час, когда от легкого удара расколется скала и оттуда хлынет поток воды. Судьба благосклонна к женщинам – они могут смыть все свои земные раны слезами. Они, как чудодейственный бальзам, всегда приносят облегчение.

На меня внезапно нахлынули воспоминания, и я отвернулся от нее, чтобы скрыть свои слезы.

Легче спрятать рану, чем скрыть от женщины, что ты плачешь. Она моментально обо всем догадалась и тут же совершенно переменилась. Она поднялась, обняла меня и прижала к себе, как ребенка, как своего собственного ребенка, которого уже не было и которого я не мог ей вернуть. Сразу все поняв, она больше ни о чем не просила. Ничего не ожидая взамен, она хотела лишь утешить меня, и я в самом деле нашел утешение на этой покрытой листвой улице, рядом с разрисованным домом, в присутствии раба, со скучающим видом ожидавшего, когда мы закончим свои излияния.

Наконец источник иссяк. Ее слезы тоже высохли. Она сказала, что идет на гору к богине, могущественному божеству, расточающему покой и утешение, и что я тоже должен пойти, чтобы обрести покой и утешиться. И после того, что произошло между нами, я согласился.

Земля перед старым палисадом была изуродована отметинами, оставшимися от погребальных костров. Я уже был здесь, но это не сразу пришло мне в голову, потому что теперь я смотрел на местность при дневном свете и с другой точки зрения. Мой друг провел меня к жертвеннику богини, стоящей над Полем Льва, местом дуэлей. И здесь, на глазах богини, я победил Сорема, а затем и остальных. Потом, чтобы лучше видеть хессеков, карабкающихся по северной стене, я богохульственно сжег черный мак на алтаре.

Теперь там не было мака, на алтаре лежало несколько золотисто-зеленых колосьев пшеницы и стоял горшок с медом. Ступени поросли вереском, и я подумал, почему их никто не расчистит, разве они не почитают эту богиню? Но, видя мой недоуменный взгляд, моя спутница объяснила, что богиня любит, когда рядом растет что-то живое. И все, что ей приносят в жертву, даже цветы, не срывают специально для нее, а берут то, что все равно уже сорвано.

– По-видимому, она оставила вам четкие указания, – сказал я.

– Ах, нет, она ни о чем не просила. Приносить жертву, какой бы маленькой она ни была, дарить что-то – прежде всего хорошо для нас самих. – Она принесла богине сосуд с коричным маслом. Она снова заплакала, и слезы ее потекли вместе с маслом, омывая каменный алтарь; по воздуху разнесся приятный запах. Она наклонилась и зашептала молитву. Я вслед за Чэмом отошел в сторону, чтобы дать ей спокойно помолиться. Вскоре она позвала меня; лицо ее изменилось: не то чтобы оно стало веселее, но она немного успокоилась.

Она занималась самообманом, думая, что это спокойствие даровано ей божеством, но какая разница, если бремя ее от этого становилось легче? Но тут девушка, опять словно прочитав мои мысли, произнесла:

– Это не богиня облегчает мои страдания; я сама, помолившись ей, нахожу в себе новые силы.

Она, вероятно, получила хорошее образование, если рассуждала подобным образом.

– Твоя богиня молодая или старая? – спросил я.

– Она молода, – сказала девушка. – Этот алтарь сложили меньше чем двадцать лет назад. И она на самом деле существует; моя матушка говорила с ней. Вы мне не поверите, но это так. Рассказать?

Видя, что это ее приободрит, я сказал, что буду рад ее выслушать.

– Этот город был в то время невелик. Моя мать жила тогда на юго-востоке, среди холмов и долин, там, где начинаются южные озера. Однажды перед заходом солнца она работала в поле и вдруг увидела женщину, идущую по дорожке между снопами. Запомните, день уже клонился к закату, свет Масримаса угасал, но от женщины исходило сияние. Свет шел от ее волос и кожи, белой, как алебастр, а лицо ее, как вспоминала моя мать, светилось неземной красотой.

У меня перехватило дыхание.

Она не заметила и, смеясь, продолжала:

– Вы не поверите мне, но послушайте. Тропинка между снопами вела как раз к тому месту, где стояла моя мать. Вскоре белая женщина подошла совсем близко к матери, и та в страхе упала на колени. Она тогда была беременна мной и, может быть, поэтому у нее разыгралось воображение. Женщина повернулась к моей матери и спросила: «Не скажешь ли ты, есть ли за холмом город?» Моя мать с трудом ответила, что есть. Она была уверена, что это – фея, потому что она прекрасно говорила на горно-масрийском наречии, хотя и было видно, что она пришла издалека. Затем женщина произнесла: «У тебя будет ребенок». В голосе ее не было ни угрозы, ни презрения. Моя мать испугалась, что на ее чрево наложили проклятие, но женщина протянула руку и положила ее матери на лоб, и все ее страхи тут же исчезли. Женщина сказала: «Когда у тебя начнутся схватки, думай обо мне, и ты не почувствуешь боли. Роды пройдут быстро и без осложнений, и ребенок родится крепким. Хотя боюсь, – и тут она улыбнулась, – что у тебя родится не мальчик, а девочка, и ты, возможно, об этом пожалеешь». Ошарашенная, моя мать предложила принести ей поесть и попить, но незнакомка сказала, что ей ничего не нужно, и, снова пустившись в путь, вскоре скрылась в темноте.

А теперь о самом чудесном. Когда пришло время, моя мать вспомнила о том, что сказала ей незнакомка. Она произнесла ее имя – говорила ли я о том, что женщина сказала матери свое имя? – и внезапно боль от схваток исчезла, и через час я появилась на свет, я и была той самой девочкой, здоровой, кровь с молоком. Вы, конечно, считаете, что все это – чушь, но боль при родах – не самое приятное, что может быть, и любая женщина наверняка почувствует, когда эта боль уходит под действием волшебства. Снова обретя дар речи, я спросил:

– А как твоя мать считает – это была богиня или ведьма?

– Возможно, и то и другое. Но в Бар-Айбитни я снова услышала имя незнакомки. Обычно ей поклонялись бедные. Говорят, что она вошла в город отсюда и пошла дальше на северо-запад, может быть, в Симу, по древнему торговому пути.

– В Симу, – повторил я, невольно поглядев в сторону спада.

– Да, – сказала моя спутница. – Поэтому здесь, на западной стороне алтаря, вырезан ее образ, – и она подвела меня к нему.

Раньше я его не замечал. Мне просто в голову не могло прийти нечто подобное; оказывается, то, что я принял за присутствие Уастис в Бар-Айбитни, было лишь памятью о ней, старым воспоминанием; оказывается, пока я прочесывал город и его окрестности в поисках ее следов, ее символ был здесь, на холме, откуда я смотрел в ту ночь, как появились хессеки. Интересно, те, кого я нанял для поисков, просто не заходили сюда, или же им не пришло в голову, что это нежное пасторальное божество и есть та самая возникшая из ада Белая ведьма?