— Тогда пусть один из вас останется, а дру­гой едет, если вы так спешите,— примирительно сказал служащий.

— Я возьму посылку, а вы, Симанский, оформите получение,— сказал Васильев.

— Конечно,— сразу же согласился Симанский,— поезжайте. Увидимся в больнице. Я же говорил, что спутник необходим!..

Через пятнадцать минут машина снова была в центре города. Улицы совсем обезлюдели, хотя дождь несколько утих. Искусно маневри­руя, шофер довел машину до главной улицы, которая вела к больнице. Машина мчалась уже с меньшей скоростью.

Вдруг шофер резко затормозил. Сильный тол­чок бросил Васильева вперед. На машину чуть не налетел грузовик. Только благодаря отлич­ным тормозам удалось избежать катастрофы.

— Идиоты! — ударившись лбом о ветровое стекло, закричал шофер и обернулся к Василь­еву:— Как вы, доктор?

— Ничего,— сквозь зубы ответил Васильев.— Сможем ли ехать дальше?

— Подождите, я их...— шофер выскочил из машины.

— Остановитесь! Эй! Дикари! — закричал он вслед грузовику, но тот сделал резкий пово­рот, увеличил скорость и исчез в темноте.

Шофер еще раз выругался и вернулся к ма­шине.

— Хоть бы номер заметили!

— Я успел увидеть только две последние цифры — «32»,— сказал Васильев, который наблюдал через окно за удалявшимся грузовиком.

Они тронулись в путь.

Только теперь врач почувствовал, как больно ему левую руку. При свете уличного фонаря он увидел, что по руке течет кровь. Боль станови­лась нестерпимой, но он стиснул зубы и молчал.

3

Ослепительный свет операционной утомлял глаза, не привыкшие к такому освещению. Старшая хирургическая сестра быстро заканчи­вала последние приготовления к операции,

В это время в соседней комнате—процедур­ной — доктор Попов и доктор Васильев разгля­дывали полученный из Советского Союза це­зий — четыре тонкие синеватые проволочки в четырех стеклянных пробирках. Все они были уложены в тяжелую свинцовую коробку.

— Радиоактивный цезий! Сейчас он выделяет электроны, альфа-частицы и гамма-лучи. Нам необходимы гамма-лучи. Их концентрация в этих проволочках невелика, иначе они были бы смертельно опасны для любой живой ткани, и ни я, ни вы не наблюдали бы их с таким спо­койствием,— объяснял главный хирург.

Васильев молча слушал. Рука у него сильно болела. Но разве можно говорить об этом док­тору Попову сейчас, перед такой тяжелом опе­рацией? Он решил молчать. К тому же его занимало совсем другое. Проходя через перевязочную, он услышал, как Симанский говорил Антоновой:

— Мария, все будет очень просто! Она ответила:

— Я боюсь! Тогда он сказал:

— Мне кажется, тебе не нужно напоминать...

Что «напоминать», Васильев уже не слышал.

Наверное, он не обратил бы на это внимания, если бы час назад Симанский не сказал ему, что он не знаком с Антоновой. Выходит, они давно и хорошо знают друг друга.

«Может быть, они любят друг друга, и ей неудобно признаться мне в этом. Ведь как-никак я ее начальник! Но все равно, она должна была сказать мне...» — подумал он и поспешил уйти. Он ненавидел подслушивание.

Васильеву было тяжело. Он любит Марию, так привязан к ней, они уже объяснились, и он верил ей, но сейчас...

— Как быстро развивается наука! — продол­жал Попов.— Десять лет назад мы мало знали о мозговых процессах, у нас не было специали-18

стов в области трепанации черепа, медицинская техника была крайне примитивной, а теперь мы применяем радиоактивные вещества, продолжи­тельное лечение с помощью кобальта, плутония и еще более эффективное — с помощью цезия и стронция. Наша сегодняшняя операция имеет серьезное научное значение. Не хвастаясь, можно сказать, что результат ее будет вкладом в ми­ровую науку... Профессора нужно спасти! Нужно!

Он испытующе взглянул на Васильева и про­должал:

— Родованов — большой ученый. Насколько я знаю, он работал над стимуляцией заживления ран. Это открытие огромного значения! Рана зарастает значительно быстрее... Как вы дума­ете, нужно его спасти, а? — главный хирург хотел пошутить, но Васильев почувствовал вол­нение, притаившееся за его спокойствием и уве­ренностью.

— Пошли!

Войдя в палату, они увидели Симанского, ко­торый склонился над больным. Лицо его каза­лось испуганным.

— Доктор, он умирает, доктор! — биолог по-женски беспомощно развел руками. Из-под очков неспокойно блестели его зеленоватые глаза.— Вы знаете, кого мы теряем, какие вели­кие тайны скрыты в этой голове! Мы стояли на пороге самого выдающегося открытия...

— Я уважаю талант профессора и его заслуги перед наукой, но незачем хныкать,— хладно­кровно заметил Попов.

С раздражением глядя на биолога, Васильев думал: «Как может Антонова любить такого человека! Это же тряпка!»

— Я не хнычу,— произнес Симанский с чув­ством ущемленного достоинства.— Но это чело­век, которому я обязан всем, и я не могу хладнокровно...

— Выпейте воды! — прервал Попов и повер­нулся к нему спиной.

Вошел доктор Горанов — старый, опытный хирург с пятидесятилетней практикой. Попов пригласил его из другой больницы ассистиро­вать при операции.

— Мне кажется, пора начинать,— тихо ска­зал он.

— Да, пора,— почтительно ответил Попов. Симанский снова приблизился к нему:

— Прошу вас разрешить мне присутствовать при операции. Вы же обещали!

— Хорошо,— согласился Попов и пошел к двери, но остановившись на пороге, предупре­дил:— Только не хныкать!

В операционной стало еще светлее. Простыни на операционном столе блестели снежной белиз­ной. Все были готовы. Наступила та торжествен­ная тишина, которая обычно предшествует серь­езным операциям, тишина напряженная и тре­вожная. Бывает, что человеческая жизнь повисает здесь на один миг на невидимом, очень тонком волоске, и этот миг кажется иногда дольше целой жизни...

Попов стоял у окна, погруженный в созерца­ние, и никто не смел тревожить его. Доктор Горанов, облокотившись на стул, протирал стекла своих очков. Доктор Калчев читал исто­рию болезни, а Васильев и Антонова раскладывали инструменты. Позади всех стоял Симан­ский.

Бросая на Антонову тревожные взгляды, Ва­сильев страстно хотел рассеять свои сомнения, но не решался нарушить тишину. Он говорил себе: «Какое значение имеют мои чувства по сравнению с тем, что мы должны сделать?»

Внесли больного. Попов обернулся.

— Начнем! — решительно произнес он и до­бавил:— Принесите цезий!

Сестра вышла, но через несколько секунд вер­нулась и несколько удивленно сказала:

— Простите, но вы его взяли. Ампулы в ко­робке пусты.

Лицо Попова нервно передернулось.

— Что вы там говорите? Врачи переглянулись.

— Не взял ли цезий кто-нибудь из вас, то­варищи? — беспокойно, словно предчувствуя что-то дурное, спросила сестра.

— Вероятно, вы не разглядели,— улыбнулся Калчев и сам отправился в соседнюю комнату.

Он пробыл там несколько дольше, чем сестра. Когда он вернулся, лицо его было бледно, как полотно.

— Цезия действительно нет! — испуганно объ­явил он.

Все в замешательстве молчали.

— Как же так? Он был там несколько минут назад! Мы с Васильевым рассматривали его! — гневно закричал Попов и быстро пошел в про­цедурную, чтобы принести и показать цезий.

Все отправились за ним. Около больного ос­талась только сестра.

Действительно, в процедурной все было на своих местах, как и в тот момент, когда Попов и Васильев рассматривали цезий. Стеклянные ампулы лежали на столе, но головки были от­биты, а проволочки исчезли. Свинцовая коробка осталась нетронутой.

— А сами они не могли распасться? — осто­рожно спросил Калчев.

— Как это распасться? Что за глупость? Кто-то взял их! — воскликнул Попов и, глядя на всех, сказал:

— Кто их взял? Наступило молчание.

— Доктор, что же будет? — со страхом спро­сил Симанский и взглянул на Васильева.

Молодой врач молчал, но лицо его странно из­менилось. Он как будто пытался что-то понять.