Брательник мой учиться, похоже, не намеревался. В школе он, кстати, раздолбаем не был – его старание и прилежание отмечали многие учителя. Просиживал за учебниками до поздней ночи. Как правило, не понимая ничего из прочитанного, Егорушка тщательно вызубривал тексты до полного автоматизма и получал хорошие отметки. Отработанная и уже не нужная информация после получения оценки и последующего вознаграждения тут же выбрасывалась из головы. Мать, родив своего ребенка, кровинку, очень рьяно взялась за воспитание брата и зачем-то начала использовать древний как мир метод кнута и пряника. Получил братец пятерки в четверти – новый велосипед. В году – поехал на море. Не получил – приличный срок без копейки карманных денег, доходило даже до полугода. Или покупка компьютера откладывалась до следующего дня рождения, дабы мотивировать отпрыска на еще более упорную зубрежку. И так буквально во всем. В итоге – серебряная медаль, доставшаяся не без слез, долгих и некрасивых уговоров учителей, личных бесед с директором. Небогатый семейный бюджет по этой же причине – нужна медаль – периодически опустошался ремонтами класса, покупками проекторов, новых книг, штор и цветов. И быть бы Егорушке золотым медалистом, но жестко, непримиримо уперся пожилой математик советской еще закалки, который ни в какую не пожелал ставить пятерку за вызубренную, но не понятую алгебру, и не купился он ни на слезы, ни на уговоры, ни даже на скандалы на педсоветах.
После выпускного по результатам более чем загадочно сданного ЕГЭ поступил Егор Кравцов не куда-нибудь, а в Бауманку, тогда уже переведенную в Петербург. И приехал обратно после первой сессии, к которой его даже не допустили. Кнуты и пряники, так привычные по школе, неожиданно исчезли из жизни студента, и тот пустился сначала в прогулы, за которые никто особо не журил и не ругал, а потом и вовсе прекратил посещение. Лихорадочно попытался сдать «хвосты» преподавателям, причем некоторые из них видели Егорушку только на первых лекциях, и, естественно, не сдал ни одного. Школьная зубрежка не помогла там, где потребовалось понимание. Остатки домашних средств съел военкомат, и мать в первый раз слегла в больницу с обширным инфарктом. А потом и во второй – когда праздношатающийся Егор в пьяном виде полез выяснять национальный вопрос к строителям-таджикам, за что был жестоко бит и лежал после в соседней с матерью палате. Тогда-то я и дал обещание «присмотреть» и «не допустить» – третьего инфаркта, по статистике, человек не выдерживает почти никогда. Да, мать мне была не родной – меня взяли еще в совсем несознательном возрасте из Дома малютки в Воронеже. Молодая бездетная пара, отчаявшись завести своего ребенка, решила усыновить мальчика. Так я и стал Кравцовым и за все время, пока жил в семье, даже не ведая о том, что приемный, проникся глубочайшим уважением к Антонине Александровне и Владимиру Васильевичу. Даже после того, как Егорушка раскрыл мне всю историю моего появления в семье, и когда я не сразу научился называть маму и папу по имени-отчеству, я все равно не перестал считать их родителями. Наверно, поэтому я не решился измолотить Егора до розовых пузырей после того, как Антонина Александровна слегла от его выкрутасов, а только пообещал проследить за сводным братом. Вот и слежу, блин, до сих пор, и деньги в Одинцово везу, и заранее глубоко дышу, проговаривая про себя словно мантру «не-бить-не-орать… не-бить-и-не-орать…». Сволочь. Умудрился завалить сессию, и уже не в Бауманке, а в какой-то совершенно кривой шараге под гордым названием «Российско-Канадский Социально-Экономический Институт», причем я был совершенно уверен, что в Канаде о существовании данного учреждения вряд ли было вообще известно. Достоверно я знал лишь о том, что из стен данной альма-матери выходят экономисты и менеджеры, делающие в одном предложении по шесть ошибок и не знающие, сколько нулей в миллиарде. Вот и выбрал для Егорушки вуз, так сказать, по способностям, и договорился правильно, что стоило мне примерно пяти фрилансов, и даже на очное придурка устроил, общежитие выбил, хотя с ним на самом деле проблем почти не было, хватило смешной суммы и бутылки хорошего коньяка для коменданта. Думал, все, без проблем доучится, семестр не сказать чтоб дорогой, я этих расходов и не замечал. И вот в конце третьего курса снова здравствуйте. С-сволочь… не-бить-не-орать…
Через час я припарковал машину у облезлой древней общаги, отданной под нужды РКСЭИ. Бабуля-вахтер, подслеповато прищурившись сквозь очки, признала и кивнула, мол, проходи. Взгляд ее, как мне показалось, был укоряющим.
– Лампу в вестибюле вчера разбил твой поросенок, – услышал я уже сзади. – Ты бы это, поучил братца. Вышибут ведь, и комендант ругается.
– Разберусь. Спасибо.
Пустился Егорушка во все тяжкие. Черт побери… ведь если уже отчислили придурка, то это все. Что с ним делать? Впрочем, на него-то самого плевать по большому счету, двадцать пять лет олуху, не пропадет – грузчики всегда нужны. Вот мать его жалко.
Общежитие пахло мощной смесью жареного лука, сырой штукатурки и запущенных, судя по всему, давно не мытых туалетов. К перилам на лестнице я не рискнул прикоснуться – они даже на вид были липкими. Комната брата на третьем этаже оказалась пустой, точнее, ее дверь была прибита к косякам, и на оргалитовом листе значилось «ремонт». Интересные новости… я развернулся и пошел вниз по другой лестнице, уже предвкушая не самый приятный разговор с комендантом. На лестничной площадке второго этажа уютно дрых здоровенный детина с густой кудрявой бородой. Разорванная по всей спине футболка открывала свету любительскую татуировку, парень чему-то сладко улыбался во сне, потираясь щекой о грязную ступеньку. Рядом валялась полупустая баклажка «Очаковского». Когда я попытался перешагнуть через тело, детина проснулся, посмотрел снизу вверх совершенно мутным взором и неожиданно вежливо поздоровался.
– И вам здравствуйте, – кивнул я. – Уважаемый, вы не знакомы с неким Егором Кравцовым?
– Знаком. Это я у него набухался, – медленно, со старанием выговаривая каждое слово, поведал детина. – Вы… извините за… столь непрезента… б… бельный вид. Се… сессию закрыл. Вот.
– Искренне поздравляю. – Я пожал протянутую лапищу. – И где я могу видеть Егора?
– Он… спит. В четыреста шестнадцатой комнате. Их… перевели. Ре… ремонт. Бла-благодарю за беседу. Меня зовут Дима. – Детина перевернулся на другой бок, подложил под голову ладонь и мирно засопел дальше, уснув сразу после того, как представился. Только сейчас я почувствовал мощный пивной «выхлоп», разлитый в воздухе. Не развеялся он и на четвертом этаже, хотя к запаху разлитого пенного напитка добавились и резкие ноты скверного табака. У окон курили четыре девицы в завернутых на головах полотенцах и мятых халатах. Из занавешенной простыней комнаты слышался плеск и фырканье – видимо, я попал на банный день. Девушки, едва удостоив меня взглядом, продолжили кого-то обсуждать: «ты предста-авля-аешь, во ду-ура… со сталкером мутить вздумала». Удивившись про себя предмету обсуждения, я дошел до четыреста шестнадцатой комнаты и постучался.
Дверь мне открыла болезненно тощая девушка с выступающими скулами и убранными в хвост длинными волосами. Крупные, но подпорченные краснотой и тяжелыми синяками серые глаза с интересом изучили меня с ног до головы, девица выпустила уголком рта длинную струю дыма, стряхнула пепел и снова неприятно и вызывающе уставилась на меня.
– Ты, блин, кто такой? – равнодушно поинтересовалась она, загородив вход в комнату. – Че те надо?
– А-а, едрить твою! Ла-ансер, зараза! – Я услышал знакомый голос, и настроение, без того не радужное, еще немного подпортилось.
Вот уж не ожидал здесь Тапка встретить. И считает ведь меня другом, чтоб его… только бы опять со мной не увязался, зараза. Да ладно, мы теперь ученые, посылать далеко и надолго я, к счастью, с тех пор научился. Единственное, осадочек неприятный все равно останется – не дрянь человек, нет, но нытик, слюнтяй и зануда. Спасибо, сходили мы с ним как-то до одного магазинчика в Химках, вовек не забуду, сколько килограммов мозга он мне вынес своими жалобами на стертую ногу и дождь, а на обратном пути наслушался я унылой и однообразной матерной ругани от него же. Не на меня, нет, а что и магазин-де до нас полностью обобрали, падлы, ни денег, ни телефонов, и нога болит, и промок, и вообще страшно мне тут, и… тьфу. Ну его к черту вместе с моим долготерпением.
