Я затаил дыхание, ожидая, что скажет Рекс, но вместо него услышал чей-то незнакомый голос:

— Такого умного кота я встречаю впервые в жизни.

«Кто это? — замирая от удивления, подумал я. — Это сказал не Рекс, значит… Жако? А его хозяин уверял, что он может сказать только одну фразу: „Попка не дурак“. Плохо же он знал своего Жако. Мне говорили, что попугаи умеют говорить, но я также знаю, что они просто подражают голосу людей и совсем не понимают смысла заученных слов. Непохоже, чтобы Жако не понимал смысла своих слов».

Я перевернулся на другой бок, кровать скрипнула. Никто больше ничего не сказал, и я заснул, дав себе честное слово никому не говорить том, что слышал этой ночью.

Проснулся я рано и лежа раздумывал о том, что же мне делать? Если Рекс, Кузя и Жако начнут разговаривать каждую ночь, я не буду высыпаться. Попросить их помалкивать? Купить затычки для ушей? Нет, это не выход! Ведь мне так интересно подслушивать их разговоры. Успокоился я на том, что вспомнил, как быстро засыпаю.

В шестом классе учиться было интереснее, чем в пятом.

Особенно меня увлекала история нашей страны. Правда, о многих фактах истории я уже знал из книг. Но в них наряду с историческими событиями было немало вымыслов. А в учебниках вся правда о твоей Родине.

Путешествие в страну невыученных уроков здорово сдружило нашу троицу — Женю, Люську и меня. Мы все помнили и соблюдали нашу клятву, и наше путешествие было и осталось тайной. Никто не знал, что повлияло на них, почему они изменили свое поведение и куда девалась их лень. Они радовали учителей своими успехами в учебе. И только я знал, почему произошла такая перемена в их отношении к своим обязанностям.

А мне, признаюсь, пришлось недавно покраснеть.

Как-то на большой перемене я случайно встретился с директором школы Виктором Васильевичем. Я поздоровался с ним и хотел пройти мимо, но он меня остановил.

— Тезка, — сказал он. — А я у тебя в долгу.

— За что? — удивился я.

— Как — за что? А кто вытащил своих товарищей из кучи двоек по моей просьбе?

Я очень смутился. Так хотелось рассказать ему всю правду. Но я знал, что он поднимет меня на смех и велит выбросить из головы эту «дурь» — сказку о стране невыученных уроков…

— Ничего не может быть хуже, чем похвала за незаслуженные поступки.

Дни шли за днями. Дома все было по-прежнему. Я больше не слышал упреков от папы, что у меня слабая воля и нет никакого характера. Наоборот, папа часто вечерами играл со мной в шахматы и просил рассказать, что и по каким предметам мы проходим, и, выслушав меня, весело говорил: «Молодец! Я был таким же в твоем возрасте. Ты весь в меня!»

Мама тоже больше не говорила: «Витя — горе ты мое!» Слова, которые я терпеть не мог! А как часто я их слышал, когда учился в третьем и четвертом классе!

Хорошо было у нас дома. Вечерами мама часто играла на пианино, после того как мы с папой сражались с переменным успехом за шахматной доской. После обеда я гулял с Рексом, а вернувшись с прогулки, садился за уроки. Я пытался научить Жако говорить, но безуспешно. Но я все равно очень любил его. Он тоже радовался мне. Всегда садился на плечо, клювом осторожно трогал мое ухо и что-то лепетал по-птичьи. Изредка я просыпался ночью, подслушивал разговоры своих друзей, но засыпал, почти всегда забывая, о чем у них шла речь. Я себе представляю, что сделали бы мои родители, если бы я раскрыл им эту тайну. Во-первых, они бы мне не поверили, во-вторых, пристроили бы куда-нибудь Кузю, Рекса и Жако, и, в-третьих, показали бы меня детскому психиатру. Нет уж, лучше я буду хранить свою тайну.

Уроки мы почти всегда готовили втроем. Я, Женя и Люська. Это было гораздо веселее и интереснее, чем заниматься одному. Женя очень изменился, и это все заметили. Прежде всего он запретил своей бабушке провожать его в школу из дома и из школы домой; в его дневнике поселились и четверки, и даже пятерки. Люська тоже отказалась от привычки поручать своей бабушке решение задач. Справлялась сама. Катя, увлеченная изучением нотной грамоты, уроками пения, спевками в детском хоре, разучиванием песен, сильно отстала от нашей троицы. Случалось, что она списывала у Жени. Они как бы поменялись ролями. Но, как выяснилось впоследствии, это ей мало помогало, и количество двоек в ее дневнике все увеличивалось.

И вот однажды к нам на урок английского языка, который вела новая учительница, пришел директор школы.

Анна Петровна была заметно смущена его присутствием. Потом взяла себя в руки и хорошо провела урок. На ее счастье, она не вызвала Катьку. Та бы наверняка испортила дебют молодой учительницы. Приятно было и то, что Женя отлично ответил на ее вопросы по-английски.

Это был последний урок, и после звонка мы стали расходиться по домам. Я уже вышел в коридор, когда директор остановил меня и сказал: «Загляни ко мне в кабинет минут через пять».

С тяжелым сердцем я «заглянул» к нему в кабинет.

— Ты догадываешься, зачем я тебя пригласил? — спросил Виктор Васильевич.

— Нет. Вроде я ничем не провинился. Плохих отметок в моем дневнике тоже нет.

— Садись! — приказал директор, не обратив внимания на мои слова.

Я сел, он молча протянул мне школьный дневник.

Я недоумевал. Дневник? Но мой дневник лежал у меня в ранце.

— Прочти, — сказал директор, видя, что я ничего не понимаю. — На обложке прочти, — посоветовал директор.

Я прочел: «Школьный дневник… Екатерины Пятеркиной». Неужели он опять попросит меня…

К сожалению, я не ошибся. На этом дневнике правдивее была бы надпись «Дневник Екатерины Двойкиной».

— Мне кажется, тезка, — мягко сказал Виктор Васильевич, — что, окончив школу и педагогический институт, ты станешь отличным педагогом.

«Только этого мне не хватало! — подумал я. — Меньше всего я бы хотел стать педагогом».

— Вы меня вызвали, чтобы убедить стать педагогом? Но ведь я только в шестом классе…

— Понимаю, — снова перебил меня директор, — ты прав. Я вызвал тебя по другому поводу.

— По какому?

— Ты держишь в руках этот самый повод, — усмехнулся Виктор Васильевич.

— Вы хотите, чтобы я…

— Вот именно, Витя, именно это я и хочу. Сам понимаешь, талантливая девочка, гордость класса, та, которая, как были уверены все педагоги, окончит нашу школу с золотой медалью, обнаружив в себе талант певицы, решила, что… впрочем, что тебе говорить, ты лучше меня знаешь, что она решила, да и решение можно прочесть в ее школьном дневнике. Это ужасное заблуждение. Неужели тебе не жаль эту пусть самодовольную, пусть эгоистичную, но несомненно талантливую девочку, которая, не зная что творит, может испортить свою жизнь? Не имея среднего образования, она не сможет получить и высшего. Необходимо убедить ее понять свое заблуждение. Это трудно, потому что она самолюбива, грядущая слава затмила ее светлый разум. Боюсь, что она решит бросить школу. Тебе все понятно?

— Да. Непонятно только, чем я могу ей помочь. Простите, Виктор Васильевич, а вы сами как директор школы пытались ее разубедить?

Он немного помолчал, нахмурился и тихо сказал:

— Пытался… Бесполезно.

— Так чего же вы ждете от меня? Она не слушает ни учителей, ни родителей, ни директора школы, а я…

— У тебя дар воздействовать на своих сверстников. Ведь смог же ты сделать это для двоих почти безнадежных лентяев и двоечников.

— Это совсем другое, — возразил я, — они были нормальными бездельниками, избалованными своими бабушками, а не воображали себя гениями, как Катька.

— Витя, — вставая, сказал директор, — я понимаю — трудно. Но считаю, что возможно. Постарайся. Мне очень жаль эту девчонку. Прошу тебя.

— Постараюсь, — уныло произнес я, — но уверен, что ничего из этого не выйдет.

— И все же я на тебя надеюсь. Иди. Желаю тебе удачи. Я верю в тебя.

Я вышел из кабинета директора. Ну и груз навалил он на мою душу. Он в меня верит. Спасибо. А верю ли я сам, что смогу переубедить Катьку? Да она плевать на меня хотела. Что я мог предложить? Заниматься со мной, Женей и Люськой? Смешно!