«Держись от них подальше!» – крикнула тогда Касси. Она вскочила и убежала в свою комнату, хлопнув дверью. Так они впервые поссорились в новом доме.
Она сделала глубокий вдох и пробила сначала пиво, а потом чипсы.
– У меня собирается небольшая вечеринка, – сказал Эдвин, – я даже из жалости хотел тебя позвать, но, как ты сама говоришь, дети и алкоголь – это несовместимые вещи. В следующую среду в деревенском клубе будет детская дискотека. Может, сходишь туда?
– Тридцать два евро двадцать центов, – проигнорировав его вопрос, сказала она.
Он дал тридцать пять евро:
– Сдачу оставь себе. Купишь в среду леденец на палочке.
Не проронив ни слова, Касси положила сдачу перед ним, но он даже не взглянул на деньги и вышел из магазина. Она закрыла кассу.
– Там остались деньги, – сказал менейер Стру, когда она отдала ему ключ.
– Он не захотел их брать.
– Правда? – в его глазах блеснул жадный огонек. – Ну, тогда я их заберу. Кто малого не ценит…
Стру проводил ее до двери и пожелал хороших выходных.
– И до среды.
Как обычно, он добавил, что надеется увидеть ее в церкви в это воскресенье. Вместе с матерью.
– Может быть, – как обычно, соврала Касси. С тем же успехом она могла вообще ничего не отвечать, поскольку он уже не слушал.
– И где его носит? – бормотал Стру себе под нос.
«Он» расставлял в магазине товар. Он всегда приходил, когда она уходила: странный худой человек с отросшими волосами, которые больше походили на паклю. Он никогда не смотрел прямо перед собой, за все эти месяцы Касси ни разу не увидела его глаз. Стру разговаривал с ним как с ребенком, коротко и четко. Он каждый день подробно записывал для него, что и в каком количестве нужно разложить. Один раз, когда Стру общался с поставщиком немного дольше, чем рассчитывал, он поручил это сделать Касси.
– Иди по рядам, считай пустые места и подробно записывай в рабочую тетрадь, что нужно положить на полки, – проводил он инструктаж, – например, не хахелслах[3], а четыре упаковки хахелслах «Де Рёйтер», темный шоколад, двести грамм.
– Вместо того чтобы это писать, я могу просто разложить товар – времени потребуется столько же, – сказала она.
Стру ответил:
– Парень, который раскладывает товар, мой родственник.
Ровно в тот момент, когда она села на велосипед, часы на церкви пробили семь. «Повезло еще, что никто не ждет меня на ужин, – подумала она. – Да уж, повезло…»
Было очень жарко, слишком жарко, чтобы ехать на велосипеде. Она еще не успела свернуть на другую улицу, а ее обтягивающие джинсы уже прилипли к коже. Вдалеке, прямо над крышами района новостроек, где они с мамой жили, небо выглядело каким-то зеленым. Жара была тяжелой и тихой. Ни щебечущих птиц, ни машин на узких улицах старого центра, только где-то далеко слышится монотонный гул тракторов. «Надо убрать сено с полей, пока не разразилась гроза», – догадалась Касси. Вот как много она успела узнать о сельской жизни.
Под деревьями на аллее Борхерлан было прохладнее. Борхерлан соединяла старую часть городка с новой. Вечером даже с закрытыми глазами можно было понять, что ты пересек невидимую границу. Жители новых домов готовили барбекю, жители старых домов, расположенных недалеко от церкви, этого не делали. Готовить мясо на улице, имея кухню в доме! Все эти люди были старыми, даже древними, или так выглядели: всегда в черном, в одежде с длинными рукавами, нередко ссутулившиеся.
«Она из какой-то секты или типа того?» – спросила Касси у Стру, когда впервые увидела подобную женщину возле кассы. Это чуть не стоило ей новой работы.
«Набожность и тяжелый труд сделали этих людей такими. Я не собираюсь терпеть твои неуважительные высказывания, ясно? – набросился он на Касси. Как только она разомкнула губы, намереваясь ответить ему, он поднял указательный палец вверх: – Еще одно слово, и ты нас покинешь».
Единственным человеком, которому она могла излить свое негодование, была мама: «Неуважительный? Я же просто спросила! Неуважительный! Как можно бросаться такими словами? Что он там обо мне воображает? Помнишь, что Хуго сказал мне, когда я прощалась с ребятами из Центра по работе с мигрантами? Мы будем по тебе скучать. Ты так легко находишь общий язык с людьми. Ты принимаешь всех такими, какие они есть».
«Вот только о нем не надо, а? Слышать этого имени больше не хочу. Мы начали все с чистого листа, и точка», – ответила тогда мама и вышла в сад выкурить сигарету.
Еще на протяжении нескольких недель Стру недоверчиво поглядывал, когда в магазин снова заходили такой старичок или старушка. До тех пор, пока не убедился, что Касси нравится пожилым людям. Иногда они даже проявляли дружеские знаки внимания: оставляли мятную конфетку или похлопывали ее по руке на прощание. А также выдавали многочисленные комментарии: по поводу ее пирсинга носа (после этого Стру велел вынимать колечко), насчет ее кислотно-желтого велосипеда (который она теперь оставляла за магазином), относительно одежды, которую она носила в нерабочее время.
«Не стоит тебе больше носить эти коротенькие кофточки, такие кофточки, которые оголяют твой пупок. Опомниться не успеешь, как сделаешь себе имя», – слова Стру, разумеется.
«Чего? У меня же уже есть имя?» – спросила она как можно невиннее.
«Позаботься о том, чтобы оно было добрым, – ответил он назидательно, – мой персонал должен быть безупречным».
– Привет, Касси! Бедняжка, опять допоздна? – молодая женщина в шортах и верхе от купальника махала ей рукой. Она поливала кусты, а около нее возились два голеньких малыша.
Касси улыбнулась и помахала в ответ. Диан была ее любимой клиенткой. Она не только всегда была в хорошем настроении, но еще и переехала сюда из города. «Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, – сказала она, когда они познакомились. – Ты думаешь, что оказалась в каком-то мрачном, тоскливом кино. Ты скучаешь по тем вещам, которые раньше казались тебе такими обычными. Представляешь, я злилась даже из-за того, что здесь можно оставить свой велосипед где угодно, не боясь, что его украдут. Но ко всему привыкаешь, правда. Через год или два тебе тут понравится. По крайней мере, если ты иногда сможешь ездить в большой город на подзарядку. Денек пошопиться от души. Съесть турецкую пиццу или тайские спринг-роллы с красным соусом. Людей посмотреть и себя показать».
Другие жители деревни тоже кричали ей «Привет!» и махали.
«Меня все знают, – думала Касси. – Все знают, откуда я. Что у меня нет отца. Что моя мать получает пособие по безработице и субсидию на аренду жилья, чтобы жить в районе Клавербюрт. Что я учусь в школе в Девентере. Что я работаю тринадцать часов в неделю в магазине Стру. Они даже знают, сколько я получаю».
Иногда ей казалось забавным, что вся деревня живет как одна большая семья. Но гораздо чаще ее от этого тошнило. Ей казалось, что здесь она становится общественной собственностью.
Вдалеке раздался гулкий рокот. Зеленое небо стало темно-синим. Глядя вперед, она увидела на горизонте, за новым районом, вспышку молнии. И сразу начала считать: двадцать один, двадцать два… Очень медленно, как ее в детстве научил Хуго: «Умножай то, что получилось, на три, и будешь точно знать, как далеко от тебя гроза. А теперь ты не будешь бояться, о'кей?»
Но было совсем не о'кей. Гроза по-прежнему приводила ее в дикий ужас. Когда разражалась гроза, лишь два места казались Касси безопасными: ее кровать и письменный стол. Если гроза начиналась ночью, она зарывалась под одеяло и накрывала голову подушкой. Если гроза случалась днем, Касси забиралась в наушниках под стол и смотрела в стену.
По темному небу неслись лохмотья облаков, которые стремительно меняли очертания. «Еще десять минут – и ты дома, – убеждала себя Касси. – Еще немного вдоль теннисного корта, потом проехать Борхерхоф, и останется только дорога Клавервех». Гроза была еще примерно в тридцати километрах. Так ведь? Она же правильно посчитала? Глядя только на переднее колесо своего велосипеда, чтобы не видеть вспышек молний, она крутила педали что было сил.
