Но то все было в прошлом. Ныне должность фаворита прочно занимал Григорий Григорьевич Орлов, граф, генерал, и кавалер… Но о нем Анне, памятуя их родство, рассказывали мало. Пожалуй, она и сама знала больше кого?либо. Но и у нее желания поведать о том кому?либо не возникало…

Во время одного из больших выходов императрицы, Анну представили старой статс?даме графине Марье Андреевне Румянцевой, матери известного генерала. Несмотря на солидный возраст, графиня сохранила прекрасную память, пылкость воображения и была полна жизни. Послушать ее рассказы о былом собиралось немало охотников. Анна чем?то расположила к себе старую даму и та ей одной рассказала забавную историю о польском короле.

— Сие — дела дней давних, голубушка. Нынче, пожалуй, об том стоит поминать лишь как о забавном анекдоте… — графиня помолчала, всматриваясь в стоявшую перед нею девушку, как бы раздумывая, стоит ли продолжать… — Впрочем, вы мне по душе, да и чем я рискую в свои?то годы…

Государыня пребывали тогда еще великой княгиней. Как?то раз в Ораниенбауме, где была летняя резиденция великого князя, приехали к нему дипломаты — граф Станислав Понятовский и граф Генрих Горн.

Граф Понятовский жил в Петербурге как посланник курфюрста саксонского и короля польского Августа III. Одновременно он был и представителем «Фамилии».[33]

Граф Горн пребывал в ранге шведского посланника. Великий князь Петр Федорович принял их необычайно любезно, но хватило его ненадолго. Сказал, что торопится к одному из своих егерей, который якобы праздновал свадьбу дочери. По сути же — в обычную компанию для возлияний. Посему, поручив гостей супруге, удалился.

После обеда ее высочество пригласила посланников посмотреть только что отделанные покои дворца. Я в числе придворных сопровождала великую княгиню при сем визите, поскольку была приставлена императрицею к Малому Двору. Все шло хорошо: вельможи по достоинству оценили росписи и роскошь внутреннего убранства дворца, пока не перешли на половину ее высочества. Здесь, стоило графу Горну переступить порог будуара, как на него с лаем бросилась одна из собачек великой княгини. Облаявши графа, она стала ласкаться к графу Понятовскому, вошедшему следом. Сцена была мимолетной, и мало кто ее запомнил. Однако граф Горн, выйдя из комнаты, придержал своего спутника за рукав и тихо сказал:

— Mon cher ami, нет ничего более предательского, чем маленькие собачки. Первое, что я делаю обычно, открывая новый роман, так это — дарю любимой женщине болонку. Через нее я всегда узнаю, пользуется ли кто еще в сем доме таким же расположением, как и я… Правило сие непреложно. Вы сами видели, что собака готова была разорвать меня как незнакомого ей человека. Но она не знала себя от радости, когда увидела вас — по?видимому, хорошо ей знакомого…

Понятовский залился краской, как девица.

— Полно, граф, — возразил он. — Я не предполагал в вас такой склонности к фантазиям.

— Не беспокойтесь, мой друг, — ответил Горн. — Вы имеете дело со скромным человеком…

Марья Андреевна замолчала и, вздохнув, спросила:

— Вам ведь, наверняка, уже рассказывали об этом романе?

Анна кивнула.

— Только не столь интересно, ваше сиятельство! А могу ли я спросить, чем все это закончилось?

— О! Страшнейшим скандалом. Любовники были настолько заняты друг другом, что пренебрегали осторожностью. Кроме того, граф слишком активно принял сторону великой княгини в ее политических играх, и это едва не стоило ему жизни… Но никто из нас в душе не осуждал ее высочество. Ах, ma cherie, вы бы видели графа Станислава в ту пору… Стройный красавец, прекрасные глаза, учтивый взгляд и манеры, и всегда приятный и интересный разговор. Граф одинаково хорошо владел не только польским и французским языками, но говорил по?русски, по?немецки и по?итальянски. Он переводил Шекспира с английского на французский и сочинял прелестные вирши на латыни… Дамы были от него без ума…

Одним словом, граф Станислав обладал всеми свойствами, чтобы быть самым любезным и привлекательным кавалером.

— Но… только в частной жизни, не так ли?..

— А вы умница!.. Увы, посаженный повелением Государыни и стараниями старого графа Кейзерлинга на польский трон, он ни по крови, ни по духу не стал монархом… Конечно, поляки обязаны ему культурой и просвещением: Рыцарская Школа Кадетов, Литературное общество, печатни, книжные лавки и читальни… Он перестраивал Королевский Замок, лично следил за разбивкой парка Лазенки в Варшаве, пригласив художников и скульпторов из Франции и Италии…

А его литературный салон. Вы слыхали о его знаменитых «четверговых обедах»?.. Мне довелось бывать на них. Какие споры, сколько остроумных экспромтов там можно было услышать… Но все эти забавы стоили слишком дорого для бедной Речи Посполитой. Да и характер у графа, несмотря на честолюбие, для короля оказался слишком слабым. В критические моменты он не отличался решительностью. Все, чего он добился в жизни, доставили ему женщины… А потому стольник[34] Станислав Август Понятовский, ставший по воле русской императрицы королем польским, должен был и на престоле вести себя покладисто. Примерно так же… как и в опочивальне великой княгини…

После окончательно рухнувших надежд на брак Орлов ожесточился. А после отъезда братьев и совсем распоясался. В покоях Государыни порой разыгрывались сцены, после которых Екатерина плакала и не вставала весь следующий день с постели. Анна жалела Государыню. Как?то графиня Брюс обмолвилась, что?де в молодые годы многие кавалеры пользовались расположением Ее Величества и все было хорошо. А как стал один Григорий Григорьевич княжить в опочивальне, так и слезы, и колики…

Один из таких скандалов, рассказанных кем?то из фрейлин, особенно запомнился Анне. Был у Ее Величества камер?лакей из крепостных графа Чернышева. В Петербург он попал рекрутом, но, будучи пригож лицом и статен фигурой, взят был вместо службы в полку в придворные служители. Тут его приметила Государыня и велела перевести в камер?лакеи. Ее Величество всегда любила окружать себя красивыми и статными мужчинами. Рассказывая далее, фрейлины понижали голос и делали круглые глаза:

— Ну, вы же понимаете, ma cherie, что когда его сиятельство бывал в отлучке, ну, в общем… Однажды граф Григорий Григорьевич вернулся из Гатчины от наследника ранее обычного. Он закрылся с Государыней в покоях… Боже мой, ma cherie, если бы вы слышали, какой грохот и какие крики доносились оттуда через двери… Ее величество три дня не выходила из опочивальни, допуская к себе одного лишь лейб?медикуса Роджерсона.[35] Лакея наградили чином, перевели в армию и отправили в дальний гарнизон. Государыня очень горевала…

Как?то раз на дежурстве Анна заметила, что дверь в спальню Ее Величества прикрыта неплотно и решила притворить. Но, подошедши, услыхала приглушенные голоса, прерываемые скрипом императорской кровати.

— Гри?Гри… — голос Екатерины был хрипловат. — Гриш, ты такой сильный, такой сладкой, а почему ты грубый?то такой, а, Гри?Гри?..

Орлов промычал что?то неразборчивое. Потом на некоторое время голоса стихли. Анна слышала лишь ритмичное дыхание, поскрипывание постели и стоны. Она зажмурилась, хотела было притворить дверь, и не смогла… Когда очнулась от морока, в спальне было тихо. Потом послышался голос Орлова:

— Грубый, говоришь?.. Ну, допрежь всего, в казармах политесу не учат. А па?атом… — Он помолчал некоторое время. — Па?атом, как тебе сказать, Катя… Ваше величество. Вот ты из?под меня еле выползла, а я все себя в твоих чреслах чувствую… Когда в постели, ты — моя баба. Но ты — Императрица! А я? Всего?то подданный… Захочешь, не захочешь, дашь не дашь… раб я твой! Да что об том говорить. Пожениться бы нам надоть, да не впервой сии пустые разговоры…