Мысль о борьбе с оспой давно занимала Екатерину. Она высказывалась по этому поводу не раз, в том числе и в письмах к Вольтеру. Зная, что такие способы давно найдены на Востоке. Еще в 1717 году английский посланник в Константинополе, герцог Монтегю, едва ли не первым из европейцев, решился привить оспу своему заболевшему шестилетнему сыну и тот выжил. Его примеру последовал секретарь французского посольства маркиз Шатонеф, согласившийся на прививку сам и прививший трех своих сыновей…

И хотя во всем мире, а особенно в России, не утихали споры по поводу оспопрививания или вариолизации, от латинского слова Variola — оспа, Екатерина вызвала из Англии доктора Томаса Димсдаля, о котором было известно, что из шести тысяч, привитых им, умер лишь один ребенок трех лет.

Врач с сыном приехали, когда Анну Шереметеву уже похоронили. Граф Никита Иванович Панин заперся в своем доме на карантин, занавесил зеркала и пил горькую. Духовенство осуждало вариолизацию, яко протест против божественного волеизъявления, и требовало принимать последствия болезни со смирением. А посему старая столица встретила англичан взрывами негодования. И в Петербурге многие врачи выражали недовольство — приезжие эскулапы подрывали их авторитет… Но Екатерина была непреклонна.

Для прививки остановились на заболевшем ребенке, Саше Маркоке,[48] жившем с мамками и няньками при Дворе.

Взяли у него кровь и привили болезнь… императрице. За нею, скрепя сердце, и дрожа от страха, протянула свою руку фрейлина Протасова. Через день?два, когда выяснилось, что «операция» прошла удачно, обе чрезвычайно гордились проявленным героизмом. И тем сильнее была их досада, когда они узнали, что днем раньше к Димсдалю явился граф Григорий Орлов и велел ему быстренько сделать свое дело, понеже он де уезжает на охоту… Такое пренебрежение нанесло сильный удар по самолюбию обеих женщин. Но, с другой стороны, и сняло остаток страха перед вариолизацией.

Через неделю был привит наследник, а за ним потянулись к английскому лекарю и другие придворные. Семилетний Александр Данилович Маркок был пожалован дворянским достоинством и переименован в Оспина. В соборной церкви Рождества Богородицы после обедни зачитали указ, согласно которому в день 21 ноября по всей России отныне должны были устраиваться торжества в память «великодушнаго, знаменитаго и беспримернаго подвига» императрицы. Затем сенаторы и другие высшие сановники отправились во дворец благодарить государыню и поздравить ее с выздоровлением. Димсдаля пожаловали бароном и назначили лейб?медиком, действительным статским советником с ежегодной пенсией в пятьсот фунтов стерлингов. Во дворце пошла долгая череда праздников.

Правда, среди торжеств и поздравлений, Анна не раз замечала выражение озабоченности на лице ее величества. На сей раз причиной тревоги были иностранные дела.

Уже давно граф Никита Иванович Панин получал известия о том, что польские магнаты выступают против уравнивания в правах католического и православного населения Речи Посполитой. В городах и местечках нередки были случаи осквернения церквей и оскорбления православного духовенства. Доходило до того, что паны запрягали священников в плуги, били киями и секли терновыми розгами. Русскому Двору доносили, что в доме епископа Солтыка обсуждалось предложение, не устроить ли некатоликам нечто вроде «Сицилийской вечерни» или «Варфоломеевской ночи»? В Баре епископ Каменецкий, его брат, пан Пулавский с сыновьями составили конфедерацию против сейма 1768 года и против всех узаконенных перемен. Прежде всего, это касалось русской гарантии дарования равных прав не католикам. Комиссары Барской конфедерации поехали в Саксонию, в Париж, к туркам с просьбой о помощи. В самой Польше составилось военное ополчение. Разбой и полная безнаказанность, унижение даже самых знатных панов перед конфедератами, которые еще недавно были их холопами, — все это влекло в отряды всякую голь, дворовую служню, горожан и крестьян, не желавших работать. В конце концов, Сенат решил просить российскую императрицу обратить свои войска, находящиеся в Польше, на укрощение мятежников.

Противостоять России в целом конфедераты были не в силах, и потому вымещали свою злобу на православном населении. Особенно прославился своей жестокостью униатский митрополит Мокрицкий. Его приспешники грабили всех, не желавших переходить в униатскую церковь, мучили людей: забивали ноги в колоды, насыпали горящие угли в голенища, а потом пускали искалеченных по миру. Млиевского ктитора Даниила Кушнира за то, что не отдал униатам дароносицу, конфедераты обложили паклей, привязали к дереву и сожгли…

Еще в апреле русский посланник в Польше князь Николай Васильевич Репнин писал, что в Баре поляки «продолжают на прежнем основании свое беспутство, держася все турецких границ, и везде подобная ферментация есть, примечая то из разных со всех сторон известий и видя, что единый страх наших войск, здесь находящихся, удерживает их в тишине против собственного желания и что только выступления оных ожидают для открытия всего пламени фанатизма, которое внутренно их уже жжет».

Главным начальником войск, действовавших против Барской конфедерации был генерал?майор Кречетников, который писал Репнину, что его беспокоит лишь одно — малочисленность солдат. Между тем положение становилось час от часу все серьезнее. Срочно нужны были какие?то сильные меры, поскольку конфедерация образовалась совсем по соседству с Турцией.

Никита Иванович, докладывая императрице положение дел, говорил:

— Князь Николай Васильевич доносит, что дерзость и наглость возмутителей во всех частях умножается. Доходов государственных — ни злотаго, почты перехватываются, всех спокойно живущих грабят; наши ж войска, сколько за сим ветром ни гоняются, догнать не могут. Королю Станиславу Понятовскому месяца через два опять нечего будет есть, понеже деньги, выданные ему на прокорм князем Репниным, заканчиваются. При этом мстиславские повстанцы объявили, что готовы отстать от конфедерации и готовы дать в том письменные рецессы…[49]

Государыня перебила Панина:

— Назавтра сих рецессов они сделаются теми же возмутителями; а если б схватить да в Сибирь на поселение, то, думаю, уменьшилося бы число оных.

Скоро под Мотронинским монастырем, где игуменом был деятельный пастырь, брошенный конфедератами в темницу Мельхиседек, Значко?Яворский, объявился запорожский казак Максим Железняк. Он уже оставил было войсковое житье и перешел на послушание, готовясь принять иноческий чин, но голос скорби и боли народной снова призвали его в мир. Заложив стан в урочище Холодный Яр, Максим огласил, что имеет «золотую грамоту» от матушки?царицы, призывающую постоять за православную веру и бить ляхов. Мотронинские монахи благословили его намерение, и со всех сторон в Холодный Яр стал стекаться народ, падкий до мятежа. Железняк объявил восстановление гетманщины, а всех примкнувших к нему назвал вольными казаками. Началось последнее восстание гайдамаков.

Восстания — не войны. В войнах армии воюют против армий. Мирные жители разоряются и гибнут в ходе боев, но это не есть самоцель войны. В каждом же восстании цель — насилие, грабежи и убийства, прежде всего, мирных жителей. В захваченных местечках гайдамаки отвечали полякам теми же зверствами, какие творили конфедераты.

Когда отряды восставших подошли к Умани, куда сбежалось все католическое и еврейское население окрестностей, на сторону Железняка перешел сотник панской надворной команды казаков Гонта. За ним последовали и другие казаки. Гайдамаки бурей ворвались в город. Не взирая на пол и возраст, они кололи пиками, рубили саблями и топорами людей. Запрягали ксендзов в ярма, гоняли по улицам, а потом водили в церковь и заставляли читать «Верую». За чтением били, потом выводили из церкви и резали, как скотину… В ближайшем католическом монастыре перебили не только духовных лиц, но и учеников бывшей там школы. Предводители восстания заявили о присоединении захваченных земель к России.