— Да уж… В общем, скорым пострижением она утвердила сей брак. От него?то и родился Григорий Александрович.
— Ты молодчина. И откуда ты узнаешь про все про это?
— Ну, слухами земля полнится, Катиш, да и не сидели мы с Анной?то Никитичной тоже руки сложивши. Знали, что пожелаешь все в дотошности вызнать. Это у Анны Степановны кругом друзья?доносители. А мы все за кровные старались… Сколь денег одних крапивному семени переплатили…
Нарышкина подхватила:
— Страсть, страсть, ваше величество. Чиновники, как один, аки псы алчущие, кровососы. Рубликом там, али перстеньком не отделаешься…
— Ладно, будет вам… Сами хороши. Небось знаете — без награждения не оставлю. Продолжай, Прасковья.
— А далее чего?.. Дальше возрастал он в деревеньке у батюшки годов до семи, когда старый lovelase отдал Богу грешную душу свою…
— Укатали, стало быть, сивку, крутые?то горки?
— Да ему уж, не за восьмой ли десяток перевалило, а Дарье?то Васильевне, еще лет с тридцать было… Осталась она обратно вдовою, да с мальцом… Ну, материно воспитание, сами знаем, какое… — Она осеклась и виновато посмотрела на Екатерину, но та и глазом не моргнула, и Прасковья продолжила: — Сперва обучался он в Смоленской семинарии, понеже предназначался в духовное звание. Только после повезла она сыночка в Москву, отдала в учение к Литкелю, что в Немецкой слободе школу держал. От него он и в университет поступил. Очень памятлив был и в учении боек.
— Это и я слыхала, — Екатерина оживилась. — Не могу сейчас вспоминать, кто рассказывал, будто желал он в юность иметь «Естественная история» шевалье де Бюффон, что стояла в книжная лавка на Мясницкой. Das Buch war sehr teuer <Книга была очень дорогой (нем.).>, а деньги у студент нет. Повадился он ходить, читать ее в лавка. Придет — полистает, придет — полистает, раз, другой, третий — и отложил. Приказчик говорит: «Вы, я вижу, сильно книгой сей интересуетесь, так я для ради вас цену скину». А он смеяться и говорит: «На что она мне, коли я ее уже прочел да выучил». Приказчик не поверил, так он предложил на спор: «Открывайт, говорит, любую страницу, читайте любую строку, я продолжу». И выспорил… Продолжайт, мой друг, мы слушаем…
— Дале пущай Аннета бает. Она в герольдии свой человек.
— Ваше величество правы, когда говорите о памяти Григория Александровича. Он ею с детства отличался. Знать, сама Мнемозина над колыбелью стояла. Сказывали, что знает он не токмо немецкий и французский языки с латынью, но и польский, древнегреческий и старославянский, понеже был глубоко погружен в штудирование богословия, желая избрать для себя духовное поприще… Когда ее величество, присной памяти императрица Елисавета Петровна в пятьдесят седьмом годе была в Москве, в числе лучших студентов ей представили Григория Потемкина. Ее величество изволила всех их золотыми медалями пожаловать. Только нашему?то богатырю царское награждение впрок не пошло. Стал он лениться. Вместо наук вирши да сатиры на профессоров сочинять… За что и изгнан был из стен альма?матер, а записали, мол «за леность и нехождение в классы».
Думал он в монахи податься, да куды там… Агромадного росту, лицом красив и мужественен, умом беглым, а паче нравом честолюбивым, не менее как в митре видел себя. Думаю, паче всего приверженность к плотскому его не пустила, — Прасковья подтолкнула Нарышкину локтом и статс?дамы переглянулись. — Тогда и пришла ему мысль сблизиться с Двором военною службой. Духовный отец его Амвросий Зертис?Каменский, архиепископ Крутицкой, снабдил его на дорогу и про все пятьюстами рублями. С тем он в столицу и прибыл, где был записан в полк конной гвардии рейтаром…
Екатерина перебила:
— Дале мне тоже известно. Он при покойном супруге Петре Федоровиче был вахмистром. А потом, к шестьдесят второму году состоял у меня «в секрете». Молоденький, еще с двумя глазами.
— Тогда?то он и влюбился в тебя, Катиш…
Нарышкина вскочила и присела в глубоком реверансе:
— Да?к и было во что…
— Али я теперь хуже стала?.. — Екатерина повернулась и озорно глянула на женщин.
— Не?е, тогда в опочивальне другой «князь» правил. А и тоже Григорий…
— Э, чего вспоминать… Лучше вы послушать, какой случай у меня в том июне?то с ним был, не знаете?..
Все навострили уши. Императрица редко вспоминала события переворота. И ее слова могли быть поняты только как высшая степень доверия.
— Как прибег Аlexis Орлов и стал кричать, что де гвардия для присяга выстроен и надо ехать скорее, Шубин мне преображенский мундир подавать, шпагу. Прискакали мы ко храму Рождества Богородицы. После присяги и приветствий выхватил я шпага из ножны, чтобы призвать гвардейцы в поход на Петергоф, глядь… а на эфесе офицерский темляк?то нет… Строй как загудит: «Темляк, темляк…». Оглянулась я, а все и растерялись… И тут выезжает из строя молодой вахмистр и говорит: «Возьмите мой, ваше императорское величество». Да сам же его на эфес мне и навязывает…
— Неужели Григорий Александрович?
Екатерина кивнула.
— Он. Но не то главное… Тронул он поводья, чтобы в строй вернуться, а его конь заигрался и ни с места. Время дорого было. Я ему говорю: «Что же делать, молодой человек, поедемте вместе, видать не судьба ваш жеребец от моя кобыла отходить…».
— Может то и правда судьба?.. — Раздумчиво проговорила Анна Нарышкина.
А экспансивная толстуха Прасковья Брюс захлопала в ладоши, закружилась на одном месте и запела:
— Чему уж быть, чему уж быть, того не миновать! — Потом остановилась и сказала запыхавшись: — Нет, Катиш, как ни вертися, а от судьбы не убежишь…
— Да полно вам. Сперва узнавайте под рукою, как сам?то богатырь об том думает…
— А чего узнавать, ты глянь на себя — молодка хоть куды, счас под венец. Токо свистни…
Но Екатерина покачала головой и задумчиво протянула:
— Он одно время все к Орловым подбивался, пока они ему глаз?то не вышибли. В обществе бывал… А потом сгинул куда?то. Что там случилось, ma cherie? — обратилась она к Анне. — Вы есть у нас главный оракул.
Обе статс?дамы снова переглянулись. Но Анна, заговорила, не обращая на них внимания:
— Будучи пожалован в офицеры гвардии, по именному всемилостивейшему указу был произведен в подпоручики и награжден двумя тысячами рублев. Затем отправлен в Стокгольм к министру при шведском Дворе Остерману с уведомлением о переменах в правлении. По возвращении, будучи уже поручиком, прикомандирован к обер?прокурору Синода Ивану Ивановичу Мелисино и в 1768 году получил чин действительного камергера и секунд?ротмистра Конной гвардии. Однако, не довольствуясь полученным награждением, подал просьбу об отправке на театр военных действий с Оттоманской Портою, где и пребывал до ден нынешних…
Она остановилась и взглянула на императрицу. Екатерина сидела, задумавшись, статс?дамы молчали. Наконец, встряхнув головой, словно отгоняя какую?то навязчивую мысль, Екатерина обвела взглядом присутствующих женщин.
— А с настоящим?то мoлодцем, с господином Васильчиковым — чего?.. — спросила она.
Первой, пожав плечами, откликнулась Брюсша:
— Чего, чего — не пришлося поле ко двору, так катися под гору.
Императрица поморщилась:
— Эка, ты, бессердечная какая… Ну, ладно, поговорили и будет. Можете идти. Я хочу побыть одна.
Когда фрейлины вышли, Екатерина долго еще сидела перед зеркалом, разглядывая свое отражение. Потом усмехнулась и проговорила вслух:
— А что, мои милые, может, и под венец, кто знает…
Только спустя дня три по приезде объявился Потемкин в Царском. Но как приехал, так и уехал. Никакого особого разговора промеж ним и императрицею не состоялось. А вот Двор вскорости возвратился в столицу, хотя и не предполагалось.
К удивлению Никиты Ивановича Панина кривого генерала стали приглашать на малые собрания Эрмитажа, куда допускались люди, только самые близкие императрице. Здесь действовал свой потешный устав, главной заповедью которого являлось общее равенство и требование быть веселым и забавным. А чтобы никто о том не забывал, на стене на видном месте была сделана надпись: «На шутку не сердись, в обиду не вдавайся». В Эрмитаже бывали спектакли, приглашали музыкантов, хотя императрица и была равнодушна к музыке; игрывали в карты, в шахматы и дурачились. Дурачились более всего, словно отдыхали от важных и утомительных дел государственных. Как ни странно — Потемкин оказался здесь как нельзя кстати. Когда он бывал в духе, то весьма похоже представлял голоса других людей. Причем, ежели делал он это за занавеской, то отличить подделку было невозможно. Он изрядно писал сатиры и показал, что неплохо знает и понимает искусство и литературу. Генерал, не стесняясь, обыгрывал императрицу в шахматы, а его замечания были всегда точными и глубокими. И все же именно от этого времени остались изустные предания о том, что должная беседа с Григорием Александровичем у ее величества никак не получалась. Была в душе Потемкина какая?то невысказанная обида… И, в конце концов, Екатерина сказала ему:
