Все это не помешало Григорию Александровичу принять положенные поздравления и спокойно войти в Совет. И, надо сказать, по быстроте ума своего, он здесь сразу же сумел приобрести решающий голос.

Фрейлин и ближайшее окружение императрицы он невзлюбил с самого начала. Попробовал шикнуть и на Протасову, как шикал на других, шарахавшихся в стороны при встречах с ним в дворцовых коридорах. Ан, не получилось. Она так посмотрела на фаворита, что Потемкин первые дни подолгу терпеливо выстаивал за потайной дверью, ведущей в покои государыни, если слышал там голос статс?фрейлины. Не терпел он и Нарышкину. Одна лишь Прасковья Брюс сумела подольститься и между ними установились если не дружеские, то грубовато?шутливые отношения.

С наследником у нового фаворита отношения тоже не сложились. Если к мягкому и уступчивому Васильчикову Павел питал даже почти что дружеские чувства, то Потемкина встретил сразу неприветливо, набычившись. А Григорий Александрович, занятый сначала обустройством личных дел, а потом и дел государственных, которые Екатерина с облегчением переложила на него. Цесаревича он сперва просто не замечал, равно, как собачек императрицы, что бегали за нею из кабинета в будуар, а потом намеренно игнорировал.

Анне было жалко нескладного молодого человека, сиротливо и потерянно бродившего по внутренним покоям. Освободив графа Панина от должности воспитателя, государыня приставила к Павлу генерал?аншефа графа Николая Ивановича Салтыкова.[104]

Этого мелкорослого суетливого царедворца, оказывающего ей, статс?фрейлине, при случае, подчеркнутое внимание, Анна знала как льстивого и продажного человека, весьма алчного до любой наживы. Николаю же Ивановичу, по причине собственной невзрачности, нравились женщины представительные, крупные, а будучи от природы изрядным бабником, пропустить мимо своего внимания дебелую Протасову он, естественно, не мог. Правда, успехами на сем поприще похвастаться ему тоже было трудно. Ей он категорически не нравился, хотя она этого по привычке и не показывала.

Уже некоторое время государыня была озабочена поисками невесты для великого князя. При этом Никита Иванович Панин, отставив на время природную свою лень, рыл, как говорится, землю…

— Я не могу позволить, — говорил он брату Петру, — чтобы такое дело решалось без меня. И не токмо потому что его императорское высочество мой воспитанник. Думаю, что ее величество рассчитывает, женив наследника, избавиться от моего влияния, и заменит его руководством супруги. А ту уж она постарается согнуть в бараний рог. Тогда мы с тобою оба окажемся ни на что не нужными. Не будем строить иллюзий. Меня она терпит отнюдь не из?за дел в Иностранной коллегии. Главное — мои отношения с наследником. Думаешь, почему она меня канцлером не делает?.. — Никита Иванович поперхнулся, выдав заветное. Подумал: «Конечно, Петр — брат и обязан многим. Но тщеславен и не умен. Вдруг да сболтнет где из лучших побуждений?». — Он прокашлялся и закончил разговор общим обещанием: — Ладно, мы еще повоюем…

Вокруг выбора невесты разгорелись страсти. Дело было нешуточным, поскольку касалось наследника престола. Были сторонники австрийской и польско?французской партий, были и те, кто придерживался прусской ориентации. Единственно о чем никто не задумывался, так это о русской невесте. Ну, да государевы браки — дело политическое.

Екатерина поручила эту деликатную миссию в Европе барону Ассебургу, бывшему датскому посланнику. И тот, в конце концов, не без тонкой помощи Фридриха II, остановился на принцессах Гессен?Дармштадтского княжества. Оно обнимало границами старинные германские земли, расположенные к югу от Рейна и населенные в основном протестантами. У ландграфа были три дочери?невесты…

Когда посланный от барона привез в Санкт?Петербург три портрета гессен?дармштадтских невест, Екатерина пригласила Анну.

— Что можно говорить, ma cherie, о невеста для наследник?

— О, ваше величество, вы меня ставите в трудное положение.

— Перестаньте, мой друг. Мы ведь свои люди. И я есть уверена в ваша доброжелательность.

Анна помолчала. Хорошо, что она намедни уже не только рассмотрела все три портрета, но и успела узнать, что прусский король настоятельно рекомендовал младшую — Вильгельмину…

— Я не претендую на звание physionomiste <физиономиста (фр.).>, ваше величество, но мне кажется, что принцесса Амалия будет постарше и порешительнее других сестер. Вторая сестра, Луиза, — девица непоседливая. Нужно ли то и другое его высочеству с его столь ранимым характером?..

Императрица молча смотрела на свою фрейлину, словно побуждая ее к дальнейшим откровениям. Анна перевела взгляд на портрет Вильгельмины, изображенной во весь рост в простеньком белом платьице с густой прядью длинных волос, переброшенной на плечо. Лицо правильное, без изъянов, взгляд серых глаз из?под чуть приопущенных век скромен…

— Что можно сказать, не видя оригинала? То, что девица не хохотушка, и не столь резва, как сестрица? Веселости и следа нет, а посему пропадает и чувство приятности, сопутствующее живости характера. Но сие опять же неплохо… Имея в виду характер великого князя… И… — Анна запнулась, словно не решаясь продолжать. Екатерина вопросительно подняла левую бровь. — Я имею в виду дела его сиятельства графа Панина…

— Это я уже думала. И знаю о тот конституций, который он изволит сочинить для великий князь. Пусть себе поиграют. Вернемся к девица. Я согласиться с тобой. Но может быть, натянутость выражений у Вильгельмина есть результат воспитаний и стесненный образ жизнь? Я не слыхала, чтобы в Гессен?Дармштадте были найдены золотые россыпи. Однако меня больше волновать длинный талия и la maigreur<Худоба (фр.).>. Это, увы, не есть лучший качество для того, чтобы скоро и хорошо родить. — Императрица отвернулась к темному окну и добавила чуть слышно: — А это единственное, что мне надо от эта жеманница.

— Вот именно! Жеманница, вы единым словом и сказали все для ее характеристики.

— Ну, нет. Я думаю сие далеко не все. Разве ты не видишь в ней скрытый честолюбие? А посмотри на ее губы. Это же рот маленький эгоист, упрямый эгоист… Ну, ничего, мы ведь тоже не лыком шит, а, мой королефф?

— Сие воистину так, ваше величество, не лыком, нет…

Императрица засмеялась.

— Ну и хорошо. Так и будем считать. Дело решенное. Пусть приезжают все, а там посмотрим…[105]

Императрица уже более не шутила, и не называла яицкого самозванца «маркизом де Пугатшевым».

Видно, не стоило посылать человека на выполнение ответственной задачи, когда у него в мыслях главное место занимали личные дела. Кар проворонил обоз с пушками, который взбунтовавшиеся рабочие на Авзяно?Петровском заводе отлили для Пугачева, а потом его отряд был так разгромлен мятежниками, что генерал только?только сам?друг успел убежать в Казань…

Императрица была разгневана необычайно. Велела: «Кара из службы навечно выставить, в Москве и в Петербурге пожизненно не являться…». И тогда было решено призвать генерал?аншефа Александра Ильича Бибикова. Боевой генерал, не чуждый дипломатической хватки, он последнее время немало потрудился в Польше, прекращая неурядицы, и был известен как ревностный исполнитель пожеланий императрицы. При том, имея и свое мнение, редко когда отступал от оного. Призванный во дворец, в разговоре с Екатериной, он прямо сказал:

— Не Пугач, матушка?государыня, — пугач, а всеобчее недовольство страшно. Ты, поди, и не знаешь, а из твоих?то разве кто скажет тебе, что еще о прошлом годе, после взятия станицы Татищевой, с тысячу, а то и боле солдат и офицеров по своей воле присягнули злодею. А ныне и цельны отряды кладут оружие, а то и к нему переходят. Во Владимирском гренадерском обозначился заговор среди солдат с тем, чтобы положить ружья перед бунтовщиками. В Саратове почти весь гарнизон во главе с секунд?майором перешел на сторону Пугачева. Конечно, сие есть мрачная глупость провинциального офицерства, однако глупость опасная…