— Так же и многие женщины, — говорил шотландец, — подвержены плотской любви к юношам. Сие явление имеет среди медиков даже специальное название — эфебофилия[132]… Юноши с определенным складом характера охотно принимают предложения женщин значительно старше себя. Как правило, из эгоистических соображений: карьера, деньги. Пожилые матроны, обуреваемые похотью, с восторгом берут на себя роль «наставниц». При этом сам процесс обучения неумелого подопечного вызывает у них очень сильное половое возбуждение, которое усиливает эгоистическую привязанность к юному любовнику. Тут возможны любые трагедии. Любострастные женщины к старости бывают страшны своею ревностью…

Несмотря на то, что Анна не назвала имени нового кандидата в фавориты, тайной это для лекаря не являлось. Осторожно подбирая слова, он советовал Анне не вмешиваться в эти дела. И уж во всяком случае, не пытаться препятствовать.

— Ежели характер молодого человека замешан на сильном честолюбии, а способностей у него немного, — сказал Роджерсон в конце разговора, — то он легко может пойти на любое обострение отношений с тем, кто попытается ему воспрепятствовать в намеченном способе достижения цели… И тот, кого вы подразумеваете, мисс Протасофф, как мне кажется, может быть очень опасен.

Выяснилось, что молодой Зубов уже, помимо Анны, побывал у лекаря, приведенный к нему одной из ближних к государыне дам. «Конечно, — Нарышкиной», — тут же поняла Анна, хотя Роджерсон и не назвал имени. От врача он получил отменную характеристику, как по здоровью, так и по своим возможностям. Еще бы — в двадцать?то два года, да при открывающихся перспективах. А вот в отношении нрава господина офицера лекарь еще раз просил Анну быть поосторожнее. При этом шотландский врач как?то очень грустно посмотрел прямо в глаза Анны. И фрейлина все поняла. Он, наверное, мог бы рассказать ей немало и других подробностей, но молчаливый эскулап и так уж чересчур разговорился. Да и главное?то он уже сказал.

Дальше все покатилось по уже накатанной дороге, за исключением только того, что на сей раз все обошлось без вмешательства Анны. 19 июня А. В. Храповицкий записал в своем дневнике: «Захар (бессменный камердинер императрицы) подозревает караульного секунд?ротмистра П. А. Зубова, который <…> начал по вечерам ходить через верх». Кабинет?секретарь Гарновскоий также отметил: «С Зубовым, конногвардейским офицером при гвардейских караулах здесь находящимся, обошлись весьма ласково. И хотя сей совсем невидный человек, но думают, что он ко Двору взят будет, что говорит и Захар, по одним только догадкам, но прямо никто ничего не знает, будет ли что из г?на Зубова».

Однако события развивались стремительно. Уже 4 июля Зубов пожалован в полковники и флигель?адъютанты и поселился во дворце во флигель?адъютантских покоях, которые до него занимал Дмитриев?Мамонов. Еще через два дня Екатерина пишет письмо Потемкину, занятому подготовкой решительных действий в войне с Турцией: «При сем прилагаю тебе письмо рекомендательное самой невинной души, которое возможно в лучшем расположении с добрым сердцем и приятным умоначертанием. Я знаю, что ты меня любишь и ничем не оскорбишь». Эти строки касались Зубова.

Уверенный в своем положении и влиянии, Потемкин не обратил внимания ни на первое упоминание о «милых детях», как Екатерина постоянно называла братьев Платона и Валериана Зубовых, ни на строки из ее письма: «…по мне, перл семейства — Платон, который поистине имеет прекрасный характер и не изменяет себе ни в каком случае». Занятый на театре военных действий, он не обратил и должного внимания на тревожные донесения своих клевретов, оставленных для наблюдения в столице.

Между тем молодой офицер, руководимый опытными интриганами — Анной Нарышкиной и Николаем Ивановичем Салтыковым, — прекрасно усвоил их уроки. Выполняя прихоти престарелой Мессалины, он ни в чем не перечил императрице, проявлял нежнейшую внимательность и угодливость, предупреждал ее малейшие желания и не забывал показывать свое восхищение светлейшим. Платон Александрович оказался действительно очень способным учеником.

Старый пройдоха, граф Салтыков, которому на первых порах Зубов ежедневно докладывал о своих успехах, подсказал ему заручиться, не мешкая, расположением близких светлейшего князя.

— Особливо, Платошенька, старайся угодить верному псу «князя тьмы», Мишке Гарновскому.[133] Он ловок, каналья… Когда циклопа нет в столице, всеми его делами: домами, дачами и стеклянным заводом заправляет. От аглинской дуры какое богатство получил… Ноне к самой государыне вхож… Старатели его по всему Двору, как вши по гашнику порассыпаны. А ты, дружок, знай свое: угождай матушке, да хвали батюшку, вот и будет тебе власть да сласть…

Уже после первых, пока тайных встреч с молодым Зубовым Екатерина совсем потеряла голову. Анна даже не ожидала такого успеха от этого, в общем, ничтожного человека. Но старой и, увы, больной женщине, каковой была в это время императрица, более всего на свете хотелось слышать, что она сохранила свое обаяние, красоту и свежесть чувств. Ничего другого она не желала. Фрейлина поражалась: куда девался вдруг ее ироничный тонкий ум, ее недоверие ко всякой лести? А Зубов не скупился на альковные комплименты. И Екатерина, расплывшаяся, как перекисшее тесто, уже оказывалась неспособной отделить правду от наглой лжи. Государыня забыла и о своей наперснице и более не призывала ее в свою опочивальню для вечерних бесед.

Она снова и снова пишет Потемкину о Зубове: «У нас сердце доброе и нрав весьма приятный, без злобы и коварства… четыре правила имеем, кои сохранить старание будет, а именно: быть верен, скромен, привязан и благодарен до крайности».

И в следующем письме, посвященном чрезвычайным вопросам государственной политики, она делает приписку по?французски: «Мне очень приятно, мой друг, что вы довольны мною и маленьким новичком; это очень милое дитя, не глуп, имеет доброе сердце и, надеюсь, не избалуется. Он сегодня одним росчерком пера сочинил вам милое письмо, в котором обрисовался, каким его создала природа».

«Милое дитя» было очень не глупо во всем, что касалось карьеры, выпрашивания подарков и укрепления своих позиций при императрице. При этом Платон Александрович немало постарался, чтобы выплакать для всех своих родичей ближние и теплые места. И хотя на волчью хватку «дитяти» ей не раз осторожно указывала не только Анна, императрица не желала ничего ни слышать, ни видеть. Поздняя страсть затмила ей очи.

Уже в начале сентября она советуется с Потемкиным: «Платон Александрович очень скромен, которое качество, однако, нахожу достойным награжденья, как сам скажешь: ты шеф Кавалергардского гвардейского корпуса, не нужен ли тебе корнет? помнится ты запискою об сем докладывал; прежде сего, не пришлешь ли чего подобного? Дитяте же нашему не дать ли конвой гусарский? Напиши, как ты думаешь…

Дитяти нашему 19 лет от роду, и то да будет вам известно. Но я сильно люблю это дитя; оно ко мне привязано и плачет, как дитя…».

Восемнадцатый век был вообще слезлив. Мужчины, как и женщины, плакали легко и много, не считая это позорным проявлением слабости. Подчиняясь извращенным желаниям Екатерины, Зубов охотно играл наедине с нею роль маленького мальчика, капризничал и проливал слезы. Через месяц он выплакал себе назначение корнетом Кавалергардского корпуса с производством в генерал?майоры.

По?видимому, время от времени все?таки и расчетливого Зубова постигало отвращение в императорской опочивальне. Он попросил разрешения представить государыне брата Валериана, только?только разменявшего восемнадцать лет. Это «дитя» по телесной мощи, пожалуй, превосходило старшего. Договорившись, они полюбовно менялись, имея отдых от обязанностей во флирте и в развлечениях другого порядка.[134]