Леонардо сидел в седле большого жеребенка и скакал в авангарде. На козлах переднего фургона разместилась Колетта, а Томмазо правил упряжкой. Аталанте сидел за вторым фургоном, когда я с Вийоном тяжело шагал возле мулов. Размякшая земля с чавканьем заляпывала наши сапоги. Словно этого было недостаточно, из-под колес впереди едущего фургона на нас беспрестанно летела грязь. Для защиты от грязи и дождя мы натянули платки на головы, как капюшоны. Вийон и я молчали, как двое незнакомых пилигрима, у которых не было ничего общего, кроме дороги в святое место. В какой-то момент, когда башни Парижа превратились в далекие призрачные силуэты, он спросил:

— Вас что-то расстраивает, Арман? Или сомнения так глубоки?

— Сомнение? — в недоумении спросил я. — В чем я должен сомневаться?

— Во мне, Арман, в моих словах. Отец Клод Фролло заронил в вас сомнение, стоите ли вы на верной стороне?

— Конечно, я размышлял над этим всю проклятую ночь. После встречи с кротами и убийством Фальконе я не сомкнул глаз.

— И? — лицо Вийона обратилось ко мне, и думаю, я распознал под капюшоном его вопросительный взгляд. — Вы нашли ответ?

— Я сопровождаю вас в Турень, магистр Вийон. Вам этого недостаточно для ответа?

— Я рад, что вы на нашей стороне, сын мой. И я верю, что вы слушаетесь голоса своего разума и своего сердца. Но я чувствую, что есть еще одна причина, — Вийон посмотрел вперед, на первый фургон, — и она сидит на козлах вон там?

С недовольно прищуренными глазами я последовал за его взглядом и ответил намеренно осуждающим тоном:

— Я, как и прежде, не считаю разумным, что вы взяли с собой Колетту. Она только что оправилась от своего ранения, а вы уже снова подвергаете ее опасности.

— Она настояла на том. Мы не можем найти темницу, где сейчас заточен ее отец, и теперь бедняжка надеется узнать больше в Плесси. Если бы я отказал ей в этом, то еще больше темных туч омрачило ее душу.

— Кроме того, красивая девушка на козлах отвлечение для слишком любопытной стражи, не так ли?

Вийон засмеялся сухим ухающим смехом больного человека.

— Вы одинаково хороши в том, чтобы видеть меня насквозь, как и в том, чтобы уходить от вопроса.

— Итак, хорошо, если вы обязательно хотите услышать, — вздохнул я. — Колетта стала причиной для того, чтобы сопровождать вас. Это важная причина, но не единственная. Странная шахматная игра, которую Вы разыгрываете с Клодом Фролло и таинственным великим магистром, переместилась из Парижа в Плесси-де-Тур, и я хочу присутствовать там.

— Зачем?

— Что за вопрос? Вы сами втянули меня в игру, только явно как пешку, но я сыт по горло этой ролью!

— Это говорит в вашу пользу, Арман, и я горжусь вами.

— Не стройте обманчивых надежд, набожные братья в Сабле не воспитали героя. Собственно, есть еще она важная причина, почему я охотнее иду с вами, нежели остаюсь в Париже. Я не хочу закончить свою жизнь, как Одон и сестра Виктория, не хочу быть заколот, как Фальконе. Литейщики и весовщики, жнец Нотр-Дама и горбун Квазимодо, кроты и «братья раковины» — это, право, чересчур для одного миролюбивого писца!

— «Братья раковины» стоят на нашей стороне.

— Это знаем мы оба, но знают ли о том они?

— Не волнуйтесь! Кокийяры уже давно не обладают той властью, как двадцать-тридцать лет назад, но я — все еще их король.

— «Братья раковины» следуют за вами дальше, хотя вы стремитесь больше не к добыче и богатству, а к спасению душ? Я не думал, что пройдохи приписывают своим душам особую цену.

— О, тут вы ошибаетесь, Арман. Большинство людей становится пройдохами лишь потому, что они больше не видят никакой надежды для своей души.

— А вы дадите кокийярам новую надежду?

— Я попытаюсь это сделать. Не переживайте из-за «братьев раковины». Скорее, справедливо ваше беспокойство из-за кротов. Я бы еще раньше должен был догадаться, что эта банда убийц работает на дреговитов! — в словах Вийона зазвучали ноты самоосуждения и раскаяния.

— Почему вас это так трогает?

— Но, Арман, вы же сами видели мэтра Дени Ле-Мерсье, смотрителя убежища для слепых, на собрании девяти.

Это было так, и я рассердился на себя, что не сопоставил связи еще раньше. Было удивительно, что я, находясь в самой гуще тайн и опасностей, просмотрел очевидное. В конце концов, этот досадный случай произошел и с Вийоном.

— Поберегите свое раздраженное бормотание, сын мой. Если бы мы знали, то все равно ничего бы не могли изменить.

— Возможно, но… возможно, лейтенант Фальконе был бы жив!

Вийон покачал головой, и капли дождя полетели с его капюшона во все стороны:

— Его смерть была предрешена, он знал слишком много, был слишком любопытен. Фролло заметил, что Маншо не удовлетворил лейтенанта, как пожертвованная пешка. Поэтому он послал кротов.

— Вы действительно думаете, что они преследовали не меня?

— Вероятно, слепые даже не знали, кто был с Фальконе в типографии. Разве Фролло не мог уже давно устранить вас, коли он того пожелал?

— И все же я чувствую, что он что-то подозревает. Все, что он сказал мне в последние два дня, указывает на это.

— Возможно, он надеется перетянуть вас на свою сторону. Это относится к той игре — белые превращаются в черных или безобидная пешка — в опасную королеву.

— Если он до сих пор ни о чем не догадывался, теперь это произойдет в любом случае, — сказал я. — Лаже если он не знает, что я прошлую ночь и теперь находился с вами, мое отсутствие заставит его призадуматься.

— Давайте обождем. Возможно, это путешествие приведет нас к концу пути, и вам больше никогда не придется встречаться с ним лицом к лицу.

— Дай-то Бог! — вырвалось у меня от души.

О том, что это блаженное желание не исполнится, что мне предстоят еще гибельные встречи с архидьяконом, я еще не знал, когда бросил в тот день взгляд через плечо. Париж теперь превратился в бесформенное серое пятно, которое сливалось с сумрачным небом. Туман затушевал все контуры, даже таинственного повелителя города, собор Парижской Богоматери.

Около полудня облака рассеялись. Сияющие солнечные лучи играли на кронах деревьев, протянувшихся лесов. Над пустынным болотом поднимались клубы пара, как бы желая залатать снова прорехи в покрывале облаков. Мы нашли полянку для лагеря и благодаря сухим дровам, которые везли с собой на растянутых под повозками платках, могли разжечь согревающий костер. Колетта сварила крепкий бульон из мяса с приправами. То, что на самом деле «чистые»[62] ели мясо, показало мне — они придерживались запретов своей веры не особо строго, как большая часть христиан — заповедей Святого Престола. Вийон явно сказал бы, кто хочет хорошо драться, должен и хорошо питаться.

Жеребец и мулы нашли обильную пищу на пышном лугу. Мы выехали рано и ели с соответствующим аппетитом. Только Леонардо бесстрастно мешал свою похлебку, пока Вийон не спросил его о причине.

Итальянец указал деревянной ложкой на свою пасущуюся лошадь.

— На жеребце я бы уже, как минимум, ускакал вперед раза в два дальше. Хороший всадник на хорошей лошади мог бы через два-три дня быть уже в Плесси. С тяжелыми фургонами нам крупно повезет, если мы вовремя поспеем к майскому празднику.

— Но с фургонами мы не привлекаем внимание, — возразил Вийон. — Торговцы со всех сторон света спешат на майский праздник.

— И под их прикрытием всадник был бы не замечен.

— И что бы сделал всадник, если бы прибыл в Плесси? Предостерег короля?

— А почему бы нет?

Вийон снова разразился своим больным смехом.

— Простите меня, Леонардо, вы явно зашли уже далеко, но вы наверняка не видели замок короля в лесах Плесси. Иначе вы бы знали, что никто, кто не находится в милости Людовика или его ближайшего окружения, не может проникнуть в него. К тому же, немолодой итальянский ученый с подозрительной миссией, а писец из Сабле услышал в парижской мастерской фальшивомонетчиков о заговоре против короля.