Семен Петрович Бабаевский, Алексей Иванович Мусатов, Николай Николаевич Носов, Борис Александрович Емельянов

В труде и учебе

Летним вечером со степи в станицу ехал обоз с зерном. На передней подводе пламенело пионерское знамя. Короткое древко было укреплено на ярме. Быки шли медленно, тяжелой поступью, и красное полотнище клонилось то в одну, то в другую сторону, касаясь бычьих рогов.

Под знаменем на ярме сидел Вася, старший в обозе, и, покачиваясь, размышлял над тем, как бы не проспать и на зорьке выехать в город. Каждый вечер в полевом стане арбы нагружались зерном. Ночевал обоз в станице, а утром уезжал на элеватор. Как возчики ни старались подняться рано и еще затемно покинуть станицу, всякий раз просыпались поздно и выезжали с восходом солнца.

Вот это и тревожило Васю. Боялся он не за себя — он-то не проспит! Товарищи его тоже привыкли вставать рано. А вот девочки, по мнению Васи, были чересчур сонливы. Спали они крепко — будить их приходилось подолгу, и из-за этого обоз покидал станицу, когда уже солнце гуляло над крышами. И всякий раз брат Васи, Митенька, услышав скрип колес, выскакивал из хаты в коротенькой рубашонке, бежал рядом с подводой и просил взять его в город. Вася грозил кнутом, а Митя плакал, но от воза не отставал. «Куда же это годится! — упрекал себя Вася. — Даже Митрусь, такой сонуля, и тот уже выспался, а мы всё зорюем».

Пока в доме не было отца, Вася не обращал внимания на Митины слезы и лишь иногда, сжалившись, соглашался подвезти на край улицы. Он сажал Митю рядом с собой и, вытирая ему глаза рукавом, говорил:

— Митрусь, ты ж такой малыш, что еще потеряешься на элеваторе. Там кругом паровозы так и бегают. Знаешь, как страшно!

У Митеньки в серых глазах снова показывались слезы. Посапывая, он говорил:

— Я на ярмо хочу.

Вася и тут находил ответ:

— А если упадешь? Всех наших чумаков опозоришь… Потерпи, Митрусь, немножко. Ты же еще не пионер. Подрастешь, ума наберешься, под носом у тебя просохнет, тогда и будешь чумаковать.

— А что это — чумаки? — спрашивал Митя.

— Такие люди раньше были, — отвечал Вася. — На быках груз перевозили.

— И я хочу перевозить! — заплакал Митя.

— Ты не плачь, Митрусь. Сперва подрасти. А теперь слезай и беги домой.

Митенька плакал, но покорно слезал с арбы и долго стоял посреди улицы, провожая обоз полными слез глазами.

Теперь же из армии вернулся отец, и с его помощью, как думал Вася, Митенька, конечно, своего добьется…

«Надо и девочкам тоже спать на возах, — решил вдруг Вася, держась рукой за бугристый и теплый рог быка. — Как только взойдет зорька, подам команду, заложим в ярма быков — и в путь. Не только Митрусь не проснется, а даже собаки не услышат».

Когда обоз въехал на колхозный двор, уже стемнело. Падая на землю, загремели ярма — деревянные хомуты для упряжки волов.

Вася распряг своих быков, положил им под ноги охапку свежей травы и условным свистом созвал возчиков.

— А ну, угадайте, что я придумал! — сказал он громко.

— Быков гнать на водопой, — проговорил Сережка, поправляя на голове войлочную шляпу.

— Не угадал.

— А я знаю! — крикнула Соня, взобравшись на дышло. — Кашу будем варить!

— Тоже, придумала! — обиделся Вася. — Это ж мы не в поле… Кто варит кашу в станице?

— Хочешь, Вася, я отгадаю? — проговорила Зинуша. — Я наперед всё знаю.

— А ну, скажи, всезнайка!

— Митруся хочешь в город взять. Ага! Угадала?

— Всё равно ничего не знаете, — сказал Вася. — Я придумал новость: девочки тоже будут спать на возах. Вот какая новость!

— Так это ж даже очень хорошо! — отозвалась Варя, усаживаясь на ящик арбы. — Очень весело будет!

— Да, весело! — обиделась Зинуша. — Тебе хорошо, твоя мамка не сердится… А моя не разрешит.

— Как это так — не разрешит? — серьезно сказал Сережа, сняв войлочную шляпу и хлопая ею о колено. — Скажи, что приказал наш главный чумак, Василий Никитич.

— И так можно сказать! — гордо глядя на девочек, согласился Вася. — Дисциплина в нашем отряде, конечно, есть, это верно. А лучше скажи своей мамке, что выезжаем мы в город на зорьке. Бегать за вами по домам да целый час вас будить — надоело. Так что, Зинуша, Варя, Соня, бегите домой, скажите своим и устраивайтесь на возах по-степному… А вы, ребята, гоните быков на водопой.

Девочки ушли. Мальчики погнали к реке быков. Вася постоял в раздумье около воза, потом не спеша осмотрел колеса, ярма, постоял у знамени и, повесив кнут на плечо, пошел в правление колхоза. Председателю сказал, что в полевом стане обоз простоял всего часа два — погрузка шла быстро; что сегодня зерна нагружено на четыре центнера больше, чем в прошлый раз; что обоз выедет из станицы на рассвете. Тоном знающего свое дело человека спросил, есть ли в колхозной кладовой мазут. При этом вид у него был строгий, взгляд серых глаз — серьезен.

— Пионервожатая говорила мне, что ваш обоз вроде игры, — сказал председатель, — а выходит, добре помогает колхозу.

— Приучаемся, — деловым тоном отвечал Вася. — Мы же не маленькие.

— Да, из тебя, Василий, добрый хозяин выйдет, — похвалил председатель, — прямо настоящий хлебороб.

— Мне, Иван Кузьмич, это дело знакомое, — ответил Вася. — Значит, скажите кладовщику, чтоб он принес литра два мазута, а я пойду поужинаю.

Довольный разговором с председателем и той похвалой, которую давно хотел услышать, Вася, помахивая кнутом и насвистывая, в хорошем настроении пошел домой. На улице его встретила Зинуша. Она жила с ним по соседству и уже возвращалась к возам.

— Ну что ж, мать не ругала? — спросил Вася.

— А она еще со степи не пришла. — Зинуша подошла к Васе, посмотрела на него своими постоянно смеющимися глазами и сказала: — Вася, а я знаю, зачем ты приказал девочкам спать на возах.

— Ты всегда все знаешь, а ничего не понимаешь.

— Нет, знаю! Хочешь, скажу?

— Ну, скажи, что мне с тобой делать!..

— Митруся боишься. Правда? Ага! Угадала?

Вася ударил кнутом о плетень.

— И ничуть не правда, — буркнул он, не глядя на Зинушу, — просто надоело ездить в жару. Чумаками называемся, а выезжаем из станицы, когда солнце пригреет. И все из-за вас, сонных…

— Вася, — ласково заговорила Зинуша, — давай возьмем Митруся! Пусть тоже приучается. Он такой славный хлопчик, и ему, бедняжке, так хочется посидеть на ярме, что мне его даже жалко…

— Какая ты жалостливая! А будешь с ним нянчиться? — спросил Вася и, не дождавшись ответа, сказал: — А знаешь в дороге как жарко! То он воды захочет, то голова у него разболится. Это же еще беспомощный человек.

— Я сама буду за ним смотреть. — Зинуше было радостно оттого, что она заговорила с Васей о Митеньке, которого она давно хотела взять в город. — Я умею детей нянчить. Согласен?

— И не проси! — наотрез отказал Вася. — С ним в дороге горя не оберешься. Мы ж не играем, а зерно возим. Я вот докладывал председателю… Похвалил всех… Молодцы, говорит, колхозу помогаете… Иди укладывайся спать. Разбужу рано.

Вася еще раз с размаху ударил кнутом о плетень и, не оглядываясь, ушел к себе во двор. В хате горела подвешенная над столом лампа. Отец в военной форме, чисто выбритый и помолодевший, резал арбуз; темнорозовые струйки стекали на стол. Мать процеживала молоко. Митя спал, и Вася, поправляя свой галстук, искоса посмотрел на брата, лежавшего на кровати голышом. «Уже спит, — подумал Вася. — Хитрый Митрусь, хочет обоз не проспать… Хитри — не хитри, теперь все равно проспишь».

— Ну, председатель отряда, садись ужинать, — сказал отец. — Мы тебя ждали-ждали…