Затем двор заполнили каратели. Это была пестрая компания в накидках самых разных цветов и даже в рабочей одежде. На одной женщине был фартук сварщика, хотя маска ее куда-то пропала. У всех от середины лба через все лицо шли красные полосы, и лица выражали безжалостность и свирепость. Трое схватили какого-то молодого парня и приладили к его лбу программер. Парень дернулся и обмяк, четвертый каратель сунул ему в лицо какую-то бумагу, на это тот лишь покачал головой. Его вытолкнули за ворота и поймали другого человека.

Одного из троих операторов отозвали, и следующую жертву — женщину — сделали полицейским. Кто-то изменил рисунок на ее лице, еще кто-то сунул ей пачку бумаг. Один лист улетел, и Ребел заметила, что это была дешевая репродукция голограммы. Над бумагой плавало ее лицо, лицо Эвкрейши, оно искажалось, а когда листок задел за стену хибарки и сложился пополам, совсем съежилось.

Ребел вздрогнула и стала гнать от себя мысли о голограмме. Подумать можно и потом.

Крупный, сильный мужчина отломал от двери кусок трубы и попытался пробиться за ворота. Один из карателей отлетел, потирая ушибленную голову, но другие схватили мужчину за руки и за ноги и приставили к его лбу программирующий прибор.

— Ну и здоров же ты, — рассмеялась сварщица, когда лицо мужчины приняло жестокое выражение.

Она рассекла его лицо надвое красной чертой от подбородка до корней волос. Он присоединился к прочим наказанным.

У Ребел вдруг страшно зачесалась нога. Но она даже не пошевелилась.

Все больше людей подвергалось обработке, двор пустел, оставшиеся утихомирились. Некоторые даже выстроились в зловещую очередь, чтобы скорее пройти допрос.

За воротами кто-то суетливо переговаривался, и внезапно вошли еще четверо карателей. Трое из них представляли собой постоянную полицию, состоящую из бывших уголовников, посаженных на достаточно долгие сроки, чтобы стоило давать им серьезную подготовку. На них были непробиваемые шлемы с прозрачными визорами и легкая броня. Знаки различия выдавали наемников, служащих корпорации, а не гражданскую полицию. Двое несли длинные колья, нечто среднее между крюком и пикой.

Четвертым был Максвелл.

Вне всякого сомнения. Четверка прошла справа от ее укрытия, и Ребел хорошо рассмотрела парня. Посередине лицо пересекала кроваво-красная полоса, в горящих глазах застыла неумолимость.

— Конечно, я не ошибся, — рявкнул он. — Я сам слышал ее рассказ. Эту облаву организовала «Дойче Накасоне», так? Вот от них она и сбежала. Как я мог ошибиться?

Он привел остальных к себе в хижину и с удовольствием наблюдал за тем, как они сносят переднюю стену, разбрасывая по двору его драгоценности и одежду. Затем умелым движением полицейские вонзили крюки в заднюю стену и стали срывать ее с остова.

Ребел чувствовала неудержимое желание чихнуть. Ей хотелось закричать, сорваться с места и броситься наутек. Но все это были побуждения Эвкрейши, и Ребел не собиралась им потакать. Каратели у ворот обрабатывали троих последних жителей. Полицейские работали ловко и проворно. Главное не двигаться.

«Я старая опытная щука, — успокаивала себя Ребел. — Я само терпение».

Задняя стена полетела ко всем чертям, и полицейские стали тыкать палками в заросли. Максвелл прокричал предупреждение, они пропустили его мимо ушей. Максвелл бешено замахал руками.

И тут раздались крики ужаса. С грозным жужжанием из разбитого улья вылетел рой пчел.

Чертыхаясь и отмахиваясь от насекомых, полицейские подались назад. У ворот кто-то взял из хибарки Джонамона наполненный водой горшок и выплеснул его содержимое на рой. Вода разбилась на шарики, они полетели и в полицейских, и в пчел, ничуть не успокоив ни тех ни других. Постоянные полицейские отступили в коридор, волоча за собой Максвелла. Один каратель ругал его на чем свет стоит.

Максвелл огрызнулся в ответ и получил в зубы. Двор опустел. Каратели убрались за ворота, задержался только один. «Уходи!» — пыталась внушить ему Ребел. Но он не уходил. Долгим задумчивым взглядом полицейский обвел плавающий по двору мусор и одну-двух сердито жужжащих пчел. Потом он проскочил во двор и заглянул в несколько хибарок.

Полицейский осмотрел заросший лианами проход напротив Ребел. Затем переплыл на ее сторону. Ребел закрыла глаза, чтобы ее не выдал отраженный от зрачков свет. Кожа зудела.

Лианы слегка зашелестели.

— Выше голову, солнышко!

Ребел раскрыла глаза.

Перед ней стоял разрисованный под полицейского Уайет. Свирепые глаза, разделенные красной чертой, смеялись, рот растянулся в смешной улыбке. Потом лицо вновь омрачилось, и он сказал:

— Надо спешить. Они еще вернутся.

Ребел выбралась из лиан. Послушавшись Уайета, она прихватила свои шлем и скафандр. Уайет уже топтался у ворот и просил ее поторопиться. И тут Ребел заметила, что в темном углу двора под листом жести что-то шевелится.

— Подожди, — сказала она.

В углу оказалось тело.

Ребел оттолкнула лист жести. Под ним висел в воздухе старый Джонамон, бледный и недвижимый, словно обратившийся в камень. Ребел дотронулась до него, и он открыл один глаз.

— Осторожно, — пробормотал Джонамон.

— Джонамон, что они с тобой сделали?

— Я выдерживал и похуже. Ты не принесешь мне воды?

Уайет молча притащил баллон и поднес ко рту старика. Джонамон набрал полный рот воды, чуть не поперхнулся, закашлялся и все выплюнул. Придя в себя, он прошептал, задыхаясь:

— Старость — паршивая штука. И не слушайте тех, кто не согласен.

Старик запутался в собственной накидке. Ребел осторожно развернула ее. Когда она увидела тело Джонамона, то пришла в ужас.

— Они вас били!

— Мне не привыкать. — Джонамон попробовал засмеяться. — Но чтобы меня запрограммировать, надо избить меня до бесчувствия. — Он слабо пошевелил руками, будто ребенок. — Вот я и спасся.

Ребел хотелось плакать.

— О, Джонамон! Ну и чего вы добились? Они могли вас убить!

Джонамон ухмыльнулся, и на миг Ребел увидела молодого алчного человека со старой голограммы.

— По крайней мере, я бы умер в благодати.

Уайет тянул Ребел за собой:

— Солнышко, у нас нет времени.

— Без Джонамона я никуда не пойду.

— Гм. — Уайет задумчиво хрустнул пальцами, его губы двигались в беззвучном споре с самим собой. — Хорошо, — наконец согласился он. — Бери его за одну руку, а я возьму за другую.

Они медленно продвигались вниз по коридору, старик плыл посередине. От боли Джонамон раскрыл рот и прикрыл глаза. Он не пытался разговаривать. Видя маску карателя на лице Уайета, жители резервуара обходили их стороной.

— Здесь близко постоялый двор королевы Розлин, — сказал Уайет. — Она хищная старая ведьма, но хранит кучу психосхем. Если где-то здесь и есть больница, то у нее.

Красный трос вывел их на темную улицу с единственными ярко освещенными воротами. Люди входили и выходили. Ребел догадалась, что сюда-то они и шли.

У ворот им преградила путь сухощавая женщина с костлявыми плечами и маленькими черными сосками.

— Все забито! Все забито! — закричала она. — Мест нет, идите отсюда!

Она даже не взглянула на Джонамона, который к тому времени потерял сознание.

Не говоря ни слова, Уайет отдал ей браслеты с одной руки. Женщина многозначительно посмотрела на них и перевела взгляд на другую руку Уайета. Он нахмурился:

— Не будь жадиной, Розлин.

— Ладно, — ответила Розлин. — Сделаем для вас исключение.

Браслеты исчезли, и женщина провела всю компанию во двор.

Здесь царил великий беспорядок. Повсюду висели санитарные тросы. Их занимали раненые — крутые мальчики и крутые девочки, временные каратели, религиозные фанатики без краски на лице и даже один крепко связанный сумасшедший. В воздухе густо летали капли крови, мусор и огрызки бинтов. Но среди раненых расхаживали люди в раскраске врачей, и их программы, судя по всему, были составлены достаточно квалифицированно. Розлин остановила одного из них и сказала: