– Она не поедет, – заключил Морис. – Она слишком занята – чем?

– Церковью.

Они посмотрели друг на друга.

– Ее жизнь не слишком изменится, когда вернется рак, – заключил Морис. – Она говорит о своем раке?

– Да.

– С продавцами в магазинах? С любым, кого встретит?

– Да.

– Ну вот. Ее жизнь изменится, ее будут жалеть. Лучше бы ей помереть.

Жирный с трудом проговорил:

– Однажды она сказала мне, – он едва мог ворочать языком, – что ее болезнь – лучшее, что когда-либо случалось с ней. Потому что тогда…

– Она стала получать деньги от федеральных властей.

– Верно, – кивнул Жирный.

– Ей больше не нужно работать. Думаю, она до сих пор пишет, что у нее обострение, хотя на самом деле – ремиссия.

– Да, – уныло согласился Жирный.

– Ее поймают. Справятся у ее доктора. Тогда ей придется искать работу.

– Шерри никогда не станет искать работу, – с горечью проговорил Жирный.

– Ты ненавидишь эту девушку, – сказал Морис. – И, что еще хуже, не уважаешь. Она просто бездельница. Мошенница высшего класса. Обдирает тебя как липку – и эмоционально, и финансово. Ты ее кормишь, а она еще и получает пособие. Рэкет, раковый рэкет. А ты лопух. Ты в Бога веришь? – неожиданно спросил он.

Судя по вопросу, можно понять, что Жирный не слишком распространялся о своей связи с Богом на психотерапевтических сеансах Мориса. Не очень-то хотелось обратно в Северное отделение.

– В некотором смысле, – сказал он. Но лгать на эту тему Лошадник не мог, так что продолжил: – У меня собственная концепция Бога. Она основана на моих собственных… – Жирный помедлил, думая, как избежать ловушки, образованной этими словами, – …мыслях.

– Это для тебя очень трепетная тема? – поинтересовался Морис.

Жирный не понимал, к чему тот клонит, если вообще клонит к чему-то. Сам он не видел своей истории болезни, не знал, видел ли ее Морис, и что там написано.

– Нет, – сказал он.

– Ты веришь, что человек создан по образу и подобию Божьему?

– Верю, – ответил Жирный.

И тут Морис опять заорал:

– В таком случае самоубийство – прямое оскорбление Бога! Ты об этом подумал?

– Я думал об этом, – сказал Жирный. – Я очень много думал об этом.

– Да? И что же ты надумал? Давай-ка я скажу тебе, что написано в Книге Бытия на случай, если ты забыл. «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествует он над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом…»

– Ладно, – прервал Жирный. – Но это сказал божественный создатель, а не настоящий Бог.

– Что? – спросил Морис.

Жирный объяснил:

– Это Йалдабаот. Его иногда называют Самаэлем, слепым богом. Он отступник.

– О чем ты, черт возьми, толкуешь? – взорвался Морис.

– Йалдабаот – это чудовище, порожденное Софией, которое изверглось из Плеромы,[15] – сказал Жирный. – Он решил, что он единственный бог, и ошибся. У него есть одна проблема – он слеп. Он создает наш мир, но, поскольку он слеп, получается плохо. Истинный Бог наблюдает за происходящим сверху и, преисполненный жалости, решает нам помочь. Отблески света Плеромы…

Не спуская с Жирного глаз, Морис поинтересовался:

– Кто это понапридумывал? Ты?

– По большей части, – ответил Жирный, – это доктрина Валентина. Второй век о. э.

– Что еще за «о. э.»?

– Общая эра. Это вместо «нашей эры». Гностицизм Валентина – самая незначительная ветвь по сравнению с иранской, которая, само собой, подверглась сильному влиянию зороастрийского дуализма. Валентин чувствовал онтологическую ценность гносиса, поскольку знание противостоит первичному состоянию не-знания, являющегося основой неправильно созданного мира явлений и вещей. Истинный Бог, будучи полностью трансцендентным, не создавал мир. Однако увидев, что натворил Йалдабаот…

– Да какой еще Йалдабаот? Мир создал Иегова! Так гласит Библия!

– Божественный создатель, – пояснил Жирный, – решил, что он – единственный бог. Именно поэтому он был так ревнив и заявлял: «Да не будет у тебя других богов, кроме меня».

– Да ты читал-то Библию?! – взревел Морис.

Сообразив, что столкнулся с религиозным идиотом, Жирный попробовал действовать по-другому.

– Послушай, – проговорил он насколько возможно спокойно. – По поводу сотворения мира существует масса мнений. Например, если рассматривать мир как артефакт – чего быть не может, поскольку, согласно древним грекам, мир это организм, – нельзя опираться на создателя. Например, создателей в разные времена могло быть несколько. Буддистские идеалисты указывают…

– Ты никогда не читал Библию, – скептически заметил Морис. – Знаешь, что ты должен сделать? И я не шучу. Я хочу, чтобы ты отправился домой и изучил Библию. Я хочу, чтобы ты прочел «Книгу Бытия» дважды, слышишь меня? Два раза. Внимательно. И выпиши оттуда все важнейшие события в порядке убывания важности. На следующей неделе я хочу видеть этот список.

Морис не на шутку рассердился. Не подозревая, что лучше не поднимать тему Бога, он просто хотел обратиться к этическим принципам Жирного. Будучи евреем, Морис был убежден, что религия и этика неразделимы, поскольку они объединены в иудейском монотеизме. Этические принципы были переданы напрямую от Иеговы к Моисею, это всем известно. Всем, кроме Жирного Лошадника, чья проблема заключалась в том, что он слишком много знал.

Морис, тяжело дыша, принялся изучать свой график приема. Когда он уничтожал сирийских убийц, то не оценивал космос как разумное существо с психо и сомой, как макрокосмическое зеркало человеческого микрокосма.

– Я вот что еще хотел сказать… – начал Жирный.

Морис раздраженно кивнул.

– Божественный создатель, – продолжил Жирный, – может быть безумным. Тогда и вся вселенная безумна. То, что мы воспринимаем как хаос на самом деле является иррациональностью. В том-то и разница.

Он замолчал.

– Вселенная такая, какой мы ее делаем, – сказал Морис. – Главное – что ты делаешь с ней. Ты обязан совершать жизнеутверждающие, а не разрушительные поступки.

– Это экзистенциализм, – сообщил Жирный. – Он основан на утверждении: «Мы то, что мы делаем», а не «Мы то, что мы думаем». Впервые об этом написал Гете в своем «Фаусте», часть первая. Там Фауст говорит: «Im Anfang war das Wort». Цитирует начало Четвертого Евангелия: «В начале было слово». Фауст говорит: «Nein, Im Anfang war die Tat». «В начале было дело». Отсюда и пошел весь экзистенциализм.

Морис посмотрел на Жирного, как на мерзкое насекомое.

Возвращаясь в модерновые апартаменты с двумя спальнями и двумя ваннами в нижней Санта-Ане, апартаменты с сигнализацией, электрическими воротами, подземной парковкой и следящими телекамерами, где жили они с Шерри, Жирный осознал, что вновь пал с позиций авторитета и вернулся к скромному положению психа. Пытаясь помочь, Морис, сам того не подозревая, разрушил бастион безопасности Жирного Лошадника.

Впрочем, хорошо, что сейчас он жил в похожем на крепость – или на тюрьму – здании, напичканном системами безопасности, посреди мексиканского района. Чтобы попасть в подземную парковку, требовалась специальная магнитная карточка. Это немного поддерживало маргинальную мораль Жирного. Поскольку квартира располагалась на верхнем этаже, он мог в буквальном смысле свысока смотреть на Санта-Ану и на бедолаг, ежечасно обираемых до нитки местными пьянчугами и шпаной.

Что еще более важно, с ним была Шерри. Она прекрасно готовила, хотя ему и приходилось мыть посуду и ходить за покупками. Шерри без конца шила и гладила, ездила по каким-то делам, болтала по телефону со старыми школьными подружками и держала Жирного в курсе церковных дел.

Я не могу сказать, как называлась церковь Шерри, поскольку она и сейчас еще существует (как, впрочем, и Санта-Ана), поэтому пользуюсь определением Шерри: Иисусова кондитерская. Полдня Шерри проводила на телефонах в приемной. Она участвовала в благотворительных программах, то есть распределяла дармовую пищу, субсидии на жилье, советовала, как прожить на пособие, и старалась оградить церковь от проникновения шпаны и наркоманов.