— Будь оно проклято, это жуткое старое дерево! — проворчала она и, охваченная неясным предчувствием, добавила: — Мужу Ирены следует знать. Надобно немедленно ему телеграфировать.

Ирена вполне по-женски с пользой распорядилась предписанным ей покоем и затеяла уборку в чулане — единственной части дома, что пока оставалась неисследованной. Среди ненужного хлама ей попалась небольшая тетрадь, выглядевшая новой. С рассеянным любопытством Ирена подняла находку и с удивлением поняла, что Джеральдина намеревалась использовать тетрадь как дневник. На странице имелась дата — всего за несколько дней до смерти бедняжки. Записей под ней не было, однако первые два листа, несомненно, отсутствовали. Когда Ирена положила тетрадь, из нее вылетел и упал на пол исписанный клочок бумаги. Она нагнулась, да так и застыла, от потрясения позабыв дышать — рукою кузины на клочке было написано: «…сумах влечет меня с неистовой…».

Находка поневоле завладела мыслями Ирены. Не приходилось сомневаться, какое именно дерево имелось в виду. Речь шла о старом сумахе на краю лужайки. Он и Ирену влек с неистовой силой, но только сейчас она себе в этом честно призналась. Торопливо пролистав тетрадь, она обнаружила между последних листов горку бумажных обрывков — очевидно, две первые страницы дневника. Сгорая от любопытства, Ирена тут же принялась их переворачивать. На большинстве было одно коротенькое слово либо часть слова подлиннее, но некоторые крупные клочки обещали пролить больше света на прошлое. Ирена, дрожа от нервного возбуждения, отнесла тетрадь на свой секретер и до вечера складывала порванные страницы.

Меж тем, миссис Уоткомб была не на шутку обеспокоена внезапной болезнью Ирены. Ее бледность, ее вялое равнодушие ко всему, даже странная ранка на шее определенно давали достаточный повод встревожиться. В точности такие же симптомы за несколько дней до смерти проявляла Джеральдина. Скорее бы вернулся из отпуска деревенский доктор, который занимался тем случаем, думала миссис Уоткомб: его заместителю прискорбным образом не хватало той авторитетной решительности, что столь успокоительно действует на пациентов, их родственников и знакомых. Как давняя приятельница Ирены, она чувствовала себя в ответе за ее благополучие и телеграммой уведомила Хилари о внезапной болезни жены, посоветовав возвращаться без промедления.

Хилари срочность телеграммы настолько встревожила, что он отбыл из Лондона следующим же поездом и вскоре после темноты уже оказался в Клив Грейндж.

— Где госпожа? — сразу спросил он служанку, вышедшую встречать его в холл.

— Наверху, сэр. Миссис Ирена пожаловалась на усталость и сказала, что приляжет отдохнуть.

Хилари поспешил в комнату жены, но не нашел никого. Он позвал ее, затем позвонил, вызывая слуг. Через мгновение Ирену искал весь дом. Ее нигде не было. Существовала вероятность, что она могла отправиться к миссис Уоткомб, и Хилари уже собрался было к соседке, но тут доложили о приходе вышеупомянутой леди.

— Я увидела огни вашего кэба, — пояснила она в ответ на его вопросительный взгляд, не дав Хилари проговорить ни слова.

— Где Ирена?

— Ирена? Но, мой милый Хилари, разве она не здесь?

— Нет. Мы нигде не можем ее найти. Я надеялся, что она с вами.

Долю секунды лицо миссис Уоткомб являло собой картину чистейшего изумления, затем сменившегося озабоченностью, даже тревогой.

— Ирена у того дерева! Я уверена! Хилари, мы должны ее немедленно вызволить.

Ничего не поняв, Хилари проследовал за объятой волнением женщиной в сад. На пути через лужайку он не раз вслепую спотыкался. Было очень темно, жестокий ветер набрасывался с ударами, будто руки живого существа. Наконец впереди замаячило платье Ирены — едва заметное белое пятно на фоне кромешного мрака, местами скрытое оплетавшим ее старым сумахом. За искореженными ветвями проглядывало спящее тело. Ветви дико раскачивались под порывами ветра. Воображение Хилари разыгралось, ему стало казаться, что им с миссис Уоткомб приходится буквально вырывать Ирену из объятий дерева. В конце концов они вернулись под кров дома и положили свою недвижную ношу на диван. Ирена была без сознания и бледна, как смерть. Лицо ее искажала гримаса мучительного страха. Давешняя ранка на шее, более не прикрытая повязкой, открылась снова и кровоточила.

Хилари бросился за врачом, а миссис Уоткомб со слугами перенесли Ирену в ее комнату. Сознание вернулось к бедняжке только через несколько часов, и все это время Хилари мягко, но непреклонно не допускали к больной. Растерянный и безутешный, он беспокойно бродил по дому. Внимание его привлекла необычная кучка рваных бумажек на столике жены. Он увидел, что Ирена пыталась их разобрать и даже успела некоторые сложить. Работа была завершена лишь наполовину, однако и то, что удалось прочесть, чрезвычайно его изумило:

«Старый сумах влечет меня с неистовой силой. Я ловлю себя на том, что невольно возвращаюсь на кресло в его ветвях, более того, делаю это против собственной воли. Ах, меня всегда посещают там кошмарные видения! В них я погружаюсь в самые глубины ужаса. Воспоминания о пережитом преследуют мой разум, и силы мои тают с каждым днем. Доктор Г*** говорит об анемии…»

На этом Ирена остановилась. Едва ли сознавая, почему так поступает, Хилари решил завершить работу жены, но вскоре озяб от вползавшей в спальню утренней прохлады. Почувствовав, как одеревенели члены, он оттолкнул кресло от стола. За дверью послышались шаги, и миг спустя вошла миссис Уоткомб.

— Ирене уже лучше, — не дожидаясь вопроса, объявила она. — Она сейчас спит здоровым сном, и доктор Томсон говорит, что непосредственная угроза ее жизни миновала. Бедное дитя совсем ослабело от потери крови.

— Мэй, скажите… что все это значит? Почему Ирена ни с того ни с сего заболела? Не понимаю!

Лицо миссис Уоткомб необычайно помрачнело.

— Даже врач признал, что этот случай ставит его в тупик, — очень тихо произнесла она. — Все симптомы указывают на внезапную и сильную потерю крови, хотя при острой анемии…

— Боже! Но… это ведь не как у Джеральдины? В голове не укладывается!

— У меня тоже. О, Хилари, вы можете посчитать меня сумасшедшей, но меня не покидает чувство, что здесь не обошлось без чего-то темного, чего-то ужасного. Еще три дня назад Ирена сияла здоровьем, и с Джеральдиной — прежде, чем ее свалила болезнь — было так же. Оба случая удивительно похожи. Ирена пыталась рассказать про какой-то дневник, но бедняжка до того обессилела, что даже говорить связно не может.

— Дневник? Наверное, дневник Джеральдины? Должно быть, она имела в виду его. Я только что закончил складывать обрывки, но, по правде сказать, ровным счетом ничего не понимаю!

Миссис Уоткомб быстро пробежала глазами по строчкам, после чего изучила их уже тщательнее. Затем она зачитала вслух второй отрывок.

— Вот, Хилари, послушайте! Мне это кажется важным.

«Доктор Г*** говорит об анемии. Молюсь небесам, чтобы он оказался прав, потому что меня порой посещают мысли, которые предвещают безумие, не иначе… по крайней мере, люди так решили бы, если бы я осмелилась их поведать. Я должна бороться одна и не забывать, что больным анемией свойственны нездоровые измышления. Зря только я прочла те до жути тревожащие слова у Баррета…»

— Баррет? Мэй, о чем это она?

— Дайте-ка подумать. Баррет? Вероятно, речь о «Деревенских преданиях» Баррета. Мне попадалась такая книга в библиотеке. Давайте сходим туда. Вдруг мы найдем ответы!

Книга нашлась без труда, к тому же отрывок, на который ссылалась Джеральдина, был отмечен закладкой:

«В Кливе мне напомнили еще об одном поверье, которое безвозвратно исчезает в наш просвещенный век. Издавна считалось, что вампиры, духи злобных умерших, по ночам способны принимать человеческий облик и прочесывать деревни в поисках жертв. Предполагаемого вампира в случае поимки хоронили, причем рот ему набивали чесноком, а в сердце вгоняли кол, вследствие чего вампир становился неопасен или, по крайней мере, не мог покинуть свою могилу.