Как-то он в задумчивости позабыл запереть дверь и утром обнаружил, что существа кишат в кабинете. Кроме светового люка в потолке, в кабинете было большое окно, надежно закрытое тяжелыми внутренними ставнями; над ним было проделано длинное и узкое вентиляционное отверстие. Некоторые существа, цепляясь за ставни и раму и издавая низкие, резкие крики, как волки, вынюхивающие добычу, карабкались к отверстию и жадно выглядывали наружу. Они размахивали когтистыми руками и верещали, нетерпеливо высовывая языки, из уродливых ртов капала слюна — жуткая картина разгула животного аппетита.

Что же так возбудило их мерзкое чревоугодие? На лужайке играли маленькие дети профессора, их невинные голоса звучали ангельской музыкой на фоне адского хора в кабинете. В воздухе разлился веселый смех, и жадный голод существ превратился в ярость. Зубами и когтями они силились расширить отверстие, не обращая внимания на приказы ужаснувшегося профессора.

Он схватил железный прут и в гневном исступлении сбросил их на пол, а затем с ударами и проклятиями загнал во внутреннюю комнату. Они бежали, страшась его ярости, но когда он повернулся, чтобы запереть дверь, набросились на него сзади, отчаянно пытаясь добраться до горла.

В жестокой битве он отбил нападение и отогнал существ; они сгрудились в углу, прижимаясь друг к другу и поскуливая.

— Чудовища! Чудовища! — вскричал профессор, побледнев от ужасного открытия. — Чудовища, пожирающие человеческую плоть! Что за проклятие я вызвал из ада! Это творения дьявола!

— Дьявол, дьявол, да, дьявол, — забормотало одно из существ. Зловещее и злобное знание блестело в его скошенных глазах.

В этот миг профессор понял, в чем заключался его долг. Все колебания исчезли, и он принял решение — существа должны быть уничтожены, пусть даже вместе с ним самим.

Существа, обладавшие каким-то таинственным чувством или способностью, неведомой человеку, догадались о решении профессора почти сразу же, как только оно сложилось, и пали ниц, моля о милосердии. Стараясь умилостивить своего властелина, они сложили к его ногам подношения: открытки, карандаши, книжки с картинками — все, что он подарил им для учебы и развлечения — и молили его пощадить их жизнь, жизнь, которой он их наделил.

Молитвы и подношения были отвергнуты, и существа стали вести себя с открытой враждебностью. Они надеялись сбежать из своей тюрьмы, рвались к двери — единственному выходу из комнаты — и каждое появление профессора становилось битвой.

Их было нелегко ранить. Случайные удары прутом не оставляли никаких увечий или синяков. Можно ли их убить? Их телесное вещество напоминало по виду клейкое тесто и по консистенции походило на резину. Профессору никогда не удавалось в достаточной степени преодолеть отвращение, чтобы справиться с ним. Экспериментировать с существами он также не мог, но надеялся, что химикаты, которые он собирался использовать наряду с самыми мощными взрывчатыми веществами, быстро и досконально справятся с задачей их уничтожения.

Неустанные попытки существ взять над ним верх затрудняли приготовления. Стоило профессору погрузиться в работу, как существа окружали его и начинали со зловещим видом подкрадываться. Однажды, защищаясь, он уколол одно из существ острым инструментом и чуть не задохнулся от дыма, который поднимался от желтой вязкой жидкости, сочившейся из раны.

Существа впали в необузданную ярость и гнев. Спасаясь от них, профессор ретировался в кабинет и долго стоял у окна, стараясь избавиться от головокружения и слабости.

— Одно это сделало бы их грозными врагами человечества, — пробормотал он. — Гибель нескольких человек может привести к бегству армии. Теперь они достаточно размножились и, учитывая их дьявольские свойства, способны опустошить весь этот многолюдный город, если вдруг освободятся. Какой же я жалкий, бессильный творец! Если бы можно было вернуть время на несколько недель назад, с какой радостью я занял бы скромное место рядом с самым невежественным чернорабочим и никогда не посягал бы на прерогативы Всевышнего!

Спустя несколько часов рана существа зажила, и никаких следов повреждений не осталось; но у существ появилась новая причина бояться профессора. Они бродили по комнате, злобно перешептывались и бросали ему бесстыдные, оскорбительные слова.

В почте он нашел записку от жены, которая сообщала о прибытии в город известного ученого; организацией его визита профессор занимался несколько месяцев назад. Жена выражала большое недовольство его отсутствием и требовала, чтобы профессор явился на предстоящий банкет.

«Ты пойдешь, конечно, — писала она. — И, дорогой, приходи пораньше и удели немного времени семье. Мы уже много недель почти не видели тебя, и хотя я подчинялась твоим указаниям, порой мне так хотелось с тобой увидеться, что я испытывала соблазн нарушить все правила и смело пробраться к тебе. Малыш, который едва делал первые шаги, когда ты его видел, теперь бойко бегает на своих крепеньких маленьких ножках и отчетливо говорит “папа”. Приходи, дорогой! Несколько часов в нашем обществе позволят тебе отдохнуть».

Отдохнуть! Само небо не могло показаться несчастному заманчивей, чем мысль о доме. Его дорогая жена, спокойно живущая той жизнью, что даровало ей Провидение; милые дети, каждодневно и гармонично раскрывающие, как цветы свои лепестки, новые сокровища ума и тела — ему не суждено увидеть их зрелость, о чем он так мечтал. Он со стоном склонил голову и заплакал горькими слезами, отрекаясь от собственной утраченной жизни.

В день банкета работа была закончена. Ему оставалось только нажать на маленькую кнопку в полу. Тогда по комнате пробегут могучие потоки электричества и мгновенно приведут в действие такие колоссальные силы, что лаборатория тотчас обратится в пламя, чей жар не выдержит ни одно живое существо.

Профессор принял чрезвычайные меры предосторожности, чтобы защитить свое устройство от любопытства и хитрости существ. Кнопку скрывал металлический кожух, привинченный к полу.

Глядя на существ, профессор мысленно описывал особенности их уродливой внешности, словно готовя доклад для вечернего собрания научных авторитетов. Пигмеи ростом от трех до четырех футов, очень сильные; длинные, тонкие, искривленные конечности, у некоторых неравной длины; туловище широкое и толстое; головы заостренные и лысые, не считая единственного клока волос на макушке; огромные уши, болтающиеся, как у собак; нос едва заметный и будто состоящий из одних широких ноздрей; рот в виде длинной щели с торчащими зубами и глаза… ах, эти глаза, выражающие интеллект, что намного превышает разум животного.

Глаза маленькие, скошенные, близко посаженные и напоминающие черные бусины; вместо век их время от времени скрывает белесая мембрана. Но эти глаза умели искриться и гореть страстью, затуманиваться слезами и расширяться в размышлении. И сейчас более десятка глаз были устремлены на профессора с мольбой, угрозой, страхом, вызовом; и главное — в глубинах их светилось осуждение. Даже самые маленькие, а их было здесь много, самых разных размеров, смотрели на него с негодованием и ненавистью и, когда он начинал ходить по лаборатории, разбегались по углам, как крысы.

Если он хоть на миг случайно окажется в их власти, вся стая набросится на него и разорвет в клочья — как и любого другого человека. Эти беспрецедентные создания были странными, чудовищными; профессор считал, что было бы вполне возможно научить их читать, писать и решать математические задачи; вероятно, они могли бы зайти далеко в своем образовании, не будь одного немаловажного обстоятельства. На земле для них не было места.

Они проявляли отвратительное пристрастие к крови и из всей еды, которую предлагал им профессор, предпочитали сырое мясо — чем более кровавое, тем лучше. Он снабдил существ мясом, чтобы занять их на время своего отсутствия, и вышел, пока они грызлись над кусками.