К 11 ноября стекающиеся в одну линию колонны войск бывших союзников и врагов наконец-то вошли в соприкосновение. Случись это в других условиях, встреться солдаты армий-победительниц на рубеже какой-нибудь из германских рек, сбросив с ее берегов последних обороняющихся, все было бы совсем иначе. Они обнимались бы, швыряли под ноги ненужное теперь оружие, пускали бы в небо цветные ракеты. Но ноябрь сорок четвертого очень сильно отличался от его сентября. С запада американцы, англичане и канадцы толкали перед собой волну немецких войск, с мрачной решимостью готовых принять бой с вторгнувшимися в их страну большевистскими варварами – пусть даже в одиночку. За ними с интересом наблюдали экипажи «шерманов» с белыми звездами на бортах, которым было любопытно, что собой представляет этот самый Восточный фронт, вызывающий неподдельный страх у таких серьезных людей, как гунны. Ломившиеся с противоположной стороны советские войска тоже толкали перед собой немецкие армии, но в несколько другом настроении. Если немцы, двигавшиеся с запада на восток, еще питали какие-то иллюзии по поводу независимой и суверенной Германии, хоть бы и в усеченных границах, то тем, кто брел с востока, такая надежда уже казалась наивной.
Самого Восточного фронта как такового к 11 ноября уже не существовало. Советское стратегическое наступление разрубило его на маленькие обрывки, быстро превращенные в каплевидной формы «мешки», вытянутые по направлению отхода войск, а эту редкую цепочку фронтом назвать уже было нельзя. Примерно так происходило в сорок первом, когда большая часть советского фронта просто перестала существовать, и новый Западный фронт командованию РККА пришлось выстраивать в бывшем тылу из частей, которые не попали под прямой удар. Теперь немцам и их новым союзникам, пользуясь советским опытом, предстояло сделать то же самое, причем с наименьшими потерями времени и территории.
– «Ratsch-boom»[86] , – буркнул в темноте немецкий офицер в звании, соответствующем армейскому майору, которого сопровождал британец, являющийся наблюдателем при дивизии СС, выдвигающейся к Ольденбургу.
– Что? – удивился британец, хорошо знавший немецкий.
– «Ратш-бум», – повторил немец, не слишком вежливо ткнув рукой в направлении вспышек на горизонте.
– Я не понимаю.
– В первый раз слышите это?
– Что – это?
Британский майор искренне пытался понять, что имеет в виду немец, показавший на опоясанный белыми вспышками темный горизонт, по направлению к которому двигалась их колонна, но в какофонии вздохов и шелеста рвущихся вдалеке снарядов так ничего особенного и не разбирал.
– Привыкайте, герр майор, – опять буркнул немец. – Я-то надеялся, что долго теперь не услышу эту суку.
Он коротко и тихо выругался, употребив пару новых для чистокровного «байта»[87] оборотов.
– Слышите? Такой то-онкий звук? «Рат-т-тш!» И тут же – «Бум!». Русская противотанковая пушка. Мы должны быть уже близко.
– Что, их превосходительство генерал-майор собирается атаковать ночью?
Англичанин намеренно употребил армейское звание вместо «бригаденфюрера» – мелкая деталь, показывающая, кто здесь хозяин.
– Приказ был вступить в контакт, установить противостоящие силы, утром контратаковать... Было бы лучше, герр майор, если бы вы в штаб дивизии отправились. А то не ровен час...
– Я потому и нахожусь здесь, а не в штабе дивизии, потому что там ваш «Ратш-бум» не слышен.
– Будьте спокойны, – немец хмыкнул. – Когда русские начинают свой «Бум», слышно их бывает очень хорошо.
– Вы уже были на русском фронте, майор?
Немец вместо ответа отвернул косой воротник плаща и посветил лучом маленького ручного фонарика на красно-белую ленточку. «Мороженое мясо», русская зимняя компания.
– Полтора года, – сказал он после некоторого молчания. – Потом, слава Богу, отправили к вам на отдых.
– Неужели общение с нами вам показалось отдыхом?
– Ну почему же... У нас были свои трудности. Налеты, обстрелы... Когда вы переправились, рай кончился. Но с Россией это не сравнить.
– Вы так встревожены русским наступлением. Не верите, что русские остановятся?
– Простите меня, герр майор, но – нет, не верю. Они, конечно, остановятся. Но это будет не здесь, и даже не в Голландии. В Бельгии – может быть. Во Франции – почти наверняка. Но не здесь.
– Ну, ваша дивизия и не имеет такой неблагодарной задачи, как нанесение поражения всей русской армии. Вы стоите на острие копья. За нами катятся дивизии и армии. Постепенно давление станет для русских непреодолимым, и они вынуждены будут остановиться.
– Да, я примерно так и предполагаю, – согласился немецкий офицер. – Количество ваших «шерманов» может впечатлить. От нашей танковой дивизии осталось полбатальона. Так что на помощь доблестных союзников мы рассчитываем как на единственное средство как-то их удержать. Если бы нашим правительствам удалось договориться до июня, то мы бы остановили их и в одиночку. Разбить – вряд ли, а остановить бы остановили. Но, как я с вами согласился, герр майор, эти месяцы не были раем. Мы почти не получали пополнений, а потери были огромными. Вы воюете как богатые люди.
– Я думал, это относится только к американцам.
– Нет, и к вам тоже. Хотя теперь и большевики, я слышал, тоже так воюют. Сначала артобстрел, потом авианалет, потом танки от горизонта до горизонта, и только потом пехота.
– Вам приходилось видеть русского комиссара?
– Конечно, – немец равнодушно махнул рукой. – В первые годы было много пленных. Их строили и говорили: «Евреи и комиссары – выйти из строя». И всегда несколько человек выходило.
– И что?
– Ничего. Расстреливали. Так что видел.
– Скажите, майор, – британец пожевал губами, обдумывая услышанное. – Вам приходилось слышать про Женевскую конвенцию?
– Разумеется. Не надо считать меня необразованной деревенщиной. Но это был Восточный фронт, а не Западный. Мы и Untermenschen[88] . Здесь другие правила, герр майор. Не рекомендую вам попадать в плен.
– Я в плен не попаду.
