К нему приблизилась молодая рабыня. У нее были большие, как у испуганной лани, глаза. Она поднесла ему массивный серебряный кубок. Торгнир принял чару, но его сальный взгляд задержался на девушке: скользнул по гибкому стану, оценивающе остановился на длинной беззащитной шее, на родинке у правой ключицы.

Пожалуй, ночь он проведет именно с ней. Нужно же как-то снимать давящее бремя власти. Мысль о том, чтобы сломать эту хрупкую волю и согреть ею свою холодную постель — была сладкой и неотступной.

В этот момент один из его хускарлов наклонился к его уху, нарушив сладостные планы.

— Ярл… ваш отец… — прошептал он. — Ему стало значительно лучше. Слишком хорошо. Сегодня днем, когда меняли стражу, он попытался бежать. Уговорил двух молодых стражников, сулил им золото, земли и милость Лейфа, если те помогут ему добраться до Буяна.

Торгнир поморщился, словно от внезапной боли под ложечкой.

— И что? — спросил он тихо, чтобы не слышали сидящие рядом подвыпившие хёвдинги.

— Один из наших парней, новый, с горячим нравом… он не стал церемониться. Сильно ударил старого ярла. В лицо. Сломан нос, я думаю. Зубов, наверное, лишился. Сейчас оба стражника в яме, а старик под замком, под усиленной охраной. Ведет себя тихо. Смотрит в стену.

Торгнир медленно поставил кубок на резной подлокотник трона. Гнев подступил к горлу, требуя выхода. Но он сдержал его. Вдавил обратно, вглубь, превратив в ледяную глыбу.

— После пира, — сквозь стиснутые зубы произнес он, — приведи ко мне этого ретивого стражника. Я поговорю с ним лично. Объясню, чем чревата излишняя… самодеятельность. Мой отец — не обычный пленник. С ним нужно обращаться… бережно. Он все еще ярл Альфборга по крови. И мой отец!

— Будет исполнено, ярл.

Хускарл отступил, растворившись в тени колонн. Торгнир снова взял кубок, но вкус меда стал отдавать желчью и пеплом. Мысль об отце, старом и сломанном, но все еще опасном, все еще способном влиять на умы даже из заточения, отравляла все удовольствие от пира. Он уже собрался было грубым жестом подозвать к себе дрожащую рабыню, чтобы забыться в ее молодой плоти, как вдруг тяжелая дубовая дверь в зал с грохотом распахнулась, ударившись о каменный косяк.

На пороге возник запыхавшийся человек. Его одежда была в грязи и порвана в клочья, волосы слиплись от пота и дорожной пыли, но глаза горели лихорадочным, торжествующим возбуждением. Разведчик. Лучший из тех, кого Торгнир отправил следить за буянскими берегами.

Гул в зале стих, сменившись настороженной тишиной. Все взгляды устремились на вошедшего.

Торгнир медленно, с подчеркнутой, почти ритуальной величественностью, поднялся с трона. В его позе была театральная мощь, рассчитанная на публику, на будущие саги.

— Говори! — его голос властно разнесся под закопченными сводами и вызвал легкое, угрожающее эхо.

Разведчик, тяжело дыша, склонил голову в почтительном поклоне.

— Ярл! У меня прекрасные новости! Вести с Буяна! Бьёрн Веселый пал! Весь его род вырезан под корень! Харальд Прекрасноволосый, потрепанный и битый, бежал с остатками своего флота на запад! Буянборг победил, но полегло там викингов — не счесть! Город лежит в руинах, раненых — больше, чем здоровых! Они едва держатся на ногах от усталости и горя!

Торгнир замер на мгновение. Затем на его лице расплылась широкая, торжествующая улыбка. Он поднял свой кубок высоко над головой.

— Друзья мои! Братья! Альфборгцы! — его голос загремел неподдельным ликованием. — Слышите⁈ Слышите эту музыку, что нам принесли⁈ Это значит, что наше время пришло! Бьёрн, который зарился на наши земли, который считал себя хозяином этих вод, — мертв! Харальд, который мечтал склонить нас на колени, — бежал, как побитая собака, поджав хвост! Их силы сломлены! Перемолоты в крошку! И это — наш шанс! Наш великий шанс!

Он обвел взглядом зал, встретившись глазами с каждым хёвдингом, с каждым воином. В его глазах мелькнула уверенность и обещание добычи и славы.

— Это шанс взять под контроль весь остров! Шанс стать по-настоящему сильными! Свободными! Не быть ничьими вассалами! Не платить никому дань! Надеюсь, никто из вас больше не сомневается в моей проницательности⁈ Все, что я делал — мой переворот, моя твердая рука — все это было ради величия Альфборга! Ради вас! Ради ваших детей!

Он сделал паузу, набирая воздуха для финального, решающего удара. Зал замер в напряженном ожидании. Даже пламя факелов, казалось, перестало колыхаться.

— И завтра… С ПЕРВЫМИ ЛУЧАМИ СОЛНЦА, МЫ НАЧНЕМ ПОДГОТОВКУ К ВОЙНЕ!!! И ВСКОРЕ ОТПРАВИМСЯ ЗА ДОБЫЧЕЙ! ЗА СЛАВОЙ! ЗА ВЛАСТЬЮ! ЗА ВЕЛИКИМ АЛЬФБОРГОМ, КОТОРЫЙ БУДЕТ ДЕРЖАТЬ В СТРАХЕ ВСЕ ПОБЕРЕЖЬЕ! СКОЛ!!!

Пиршественный зал взорвался. Сотня глоток выкрикнула в унисон. Кубки с размаху бились о дубовые столы, мед и пиво лились рекой, заливая дерево, одежды и соломенный настил. Грохот был оглушительным, своды дрожали, с потолка сыпалась пыль.

— СКОЛ! СКОЛ! СКОЛ! СЛАВА ТОРГНИРУ! СЛАВА ЯРЛУ АЛЬФБОРГА!

Торгнир стоял, впитывая эту прекрасную музыку. Он смотрел на ликующие, искаженные жадностью и хмелем лица, на поднятые кубки, на сверкающие глаза своих воинов. Он был на вершине. Все складывалось так, как он и планировал. Путь к трону всего острова был открыт. И он первым, пока другие зализывали раны, сделает этот решительный шаг. Он улыбался. Широко и победоносно. Вскоре Альфборг обязательно возьмет свое, и отец будет гордиться им!

Глава 3

Сознание возвращалось нехотя, словно выныривало из древесной смолы. Первым пришло чувство глухой и размытой ломоты во всем теле. Затем — холодный липкий пот на затылке и огненная нить боли в ноге.

Я лежал на широком ложе в покоях Бьёрна. Полуденные лучи солнца, пробивавшиеся сквозь щели в ставнях, били мне прямо в глаза и заставляли жмуриться.

Я проспал целые сутки. Цикл дня и ночи. И никто не посмел меня потревожить. Не посмел или… понял. Понял, что чаша переполнена, что ресурсы даже «Дважды-рожденного» не безграничны.

С трудом усевшись с краю, я почувствовал, как боль вонзилась в виски. Слабый, но противный озноб пробежал мурашками под кожей. Меня лихорадило… Слабенько, но предупреждающе…

Я принялся осматривать свои раны. Повязка на икре сочилась желтовато-кровянистым пятном. Запястье, поврежденное в схватке с воином Харальда, распухло и горело, как раскаленный уголь.

Я размотал пропитавшиеся потом и сукровицей тряпки и сморщился от противного запаха. Промыл раны остатками кипяченной воды из глиняного кувшина, стоявшего на табурете. Потом достал из-под подушки маленький, тщательно завернутый в ткань сверточек — мой личный неприкосновенный запас полезностей: мед, смешанный с толчеными травами, ивовая кора и клюквенная кашица.

Я сдобрил раны медом и клюквой, затем перевязал их свежими лоскутами, сорванными с края простыни. Движения были выверенными, автоматическими. Уже давно успел набить руку.

А когда я принялся старательно пережевывать ивовую кору, скрипнула дверь. В проеме, окутанный утренним полумраком коридора, возник Эйвинд. На его лице играла знакомая ухмылка, а в руке он держал большой резной рог.

— На, вот выпей, конунг! — протянул он мне рог, шагнув в комнату. — Сладкий сон и хворь отгонит. Гарантирую!

Я поморщился, пытаясь встать. Каждая мышца в теле отзывалась пронзительной болью.

— Пить с самого утра? — хрипло проворчал я. — Не самая лучшая затея, знаешь ли…

— Ну, если ты не хочешь… — Эйвинд сделал театральное движение, будто отводя рог, но в его глазах прыгали чертики. Он знал, что я не откажусь.

— Давай сюда… — я сдался, взял тяжелый рог и сделал несколько долгих глотков. Янтарная бражка обожгла горло, но тут же по телу разлилось блаженное обманчивое тепло, на миг отогнав озноб. Так себе панацея, но сейчас ничего лучшего под рукой не было.

Положив рог на сундук, я подошел к большой деревянной бадье с водой, щедро зачерпнул и начал умывать лицо, шею, грудь, смывать с себя остатки сна и болезненного пота. Холод обжег кожу, заставив вздрогнуть и прочихаться, но голова прояснилась.