Первым знаком того, что стачка пошла как-то не так, стал вбежавший в ворота цеха, где сонно митинговали рабочие, молодой пацан-уборщик. Он бежал с такой скоростью, что кажется обогнал собственный крик «Матросы»!!! Выглянувшие из ворот работяги с удивлением увидели четкую, как на параде, колонну военных, которые, печатая шаг, шли в их сторону. В резко наступившей тишине стала слышна строевая песня, сопровождаемая слитными ударами сапог по земле. Когда войска, численностью до батальона, приблизились, стало видно, что к заводу направляются матросы гвардейского экипажа. Подойдя к проходной на расстояние ста метров, строй разделился на две шеренги и замер. Между шеренгами, застывших с винтовками на караул, показался экипаж, запряженный четверкой лошадей. Из кареты упруго выпрыгнул некто в форме морского офицера и пружинящей походкой старого морского волка направился к заменявшему трибуну верстаку. Никто из толпы рабочих, косящейся на замерший строй моряков и их винтовки с примкнутыми штыками, не рискнул его остановить. Одним прыжком взлетев на помост и плечом отодвинув подавившегося на полуслове оратора незнакомец громко и четко начал.
— Добрый день, господа. Разрешите представиться, коллежский советник Банщиков, второй врач с крейсера «Варяг».
По толпе рабочих пронесся уважительный ропот, из которого однако явственно выделилось и язвительное «новый царский любимчик». Усмехнувшись Вадик мгновенно как в фехтовальном поединке отпарировал:
— Я вам представился, а вот с кем я имею честь беседовать господин… — и после оставшейся без ответа паузы: — Настолько храбрый что может оскорблять других только в спину?
Этого вынести агитатор партии Социалистов Революционеров Яков Бельгенский уже не мог. Оставь он это без ответа, с трудом заработанному на заводе авторитету пришел бы конец. Взлетев на верстак в противоположном конце цеха он повернулся к наглому офицеришке лицом.
— Я сказал «новый царский любимчик», и пусть меня теперь арестуют жандармы!
По цеху пронесся одобрительный гул.
— Теперь слышу слова не мальчика, но мужа, — весело отозвался со своей «трибуны» Вадик, — если в цеху и правда есть хоть один жандарм — прошу, не трогать этого молодого человека. Это говорю Я — «новый царский любимчик». А чем интересно вам не нравится факт появления НОВОГО доверенного лица у Николая Александровича? Всему двору (это слово Вадик сказал как выплюнул) я поперек горла за то, что упросил Николая Александровича заняться наконец его прямым делом — наведением порядка в государстве Российском. А вам-то я чем не угодил? Или к вас тоже, как у Безобразовской клики, подряды в Корее есть, за которые я призываю его величество не вести абсолютно не нужной России долгой войны?
— Тем что вы явились сюда агитировать нас «усердно работать» на благо прогнившего царского режима за гроши, которые нам к тому же не платят, — болезненно отреагировал на смешки своих товарищей рабочих Яков. Смех сменился одобрительными выкриками — «Яшка давай!».
— Я-то сюда как раз явился разобраться почему за честно отработанные сверхурочные рабочим не выплачивается достойное вознаграждение, — мгновенно отозвался Банщиков. — Более того. Пока будет идти разбирательство между морским ведомством и новым руководством завода, все расчеты за сверхурочные будут производится еженедельно именными царскими чеками. Подсчет сверхурочных, я думаю, надо возложить на специально выбранный из состава рабочих комитет.
— А почему новое руководство завода? — раздался вопрос из толпы призадумавшихся работяг.
— Все старое руководство находится под следствием в Петропавловской крепости, по обвинению в срыве заказа Морского министерства на ремонт броненосцев русского флота, — сказал как отрубил Вадик, после этого он наклонился к толпе и продолжил в стиле Ленина и Гитлера, — пока наш флот на Дальнем Востоке отчаянно нуждается в подкреплениях, эти негодяи намеренно затягивали ремонт, надеясь удвоить свою прибыль. Я предложил Николаю Александровичу ввести на казенных заводах, работающих на армию и флот, новое управление и прямую оплату из личных царских средств. Отныне, сверхурочные оплачиваются в полуторном размере, и еженедельно именными царскими чеками.
Радостный гул рабочих был прерван следующей фразой неугомонного доктора.
— Но только за работу без брака. Если кто-то приклепает лист брони так, что тот готов будет отлететь при первом попадании, то он фактически работает не на Россию, а на Японию. Вот пусть в Токио за зарплатой и отправляется. То же самое относится и к инженерам и поставщикам материалов. Если кто то из вас, заметит что на верфь доставили некачественные материалы — ни в коем случае их не используйте, немедленно сообщите об этом военному представителю, и премия вам гарантирована. Так же, как гарантированно судебное разбирательство и тюрьма тому, кто эти материалы завез.
— Я не понял, ваше благородие, — раздался ехидный вопрос со второго верстака, — так вы за продолжение войны или за ее скорейший конец? Совсем заврались что-то…
— Яша, если я вам сейчас за ваши слова дам в морду, вы сопротивляться будете, или к полицмейстеру и маме жаловаться побежите? — спросил у поднадоевшего ему оппонента лекарь.
— Вы, вы… — немного не привыкший к такому способу ведения дискуссии Яков, изрядно раззадоренный ржанием товарищей, не сразу нашел подходящий ответ, — только попробуйте! Тогда узнаешь, держиморда царская, душитель свободы!
— Отчего же душитель-то, напротив — вполне свободно готов с вами на кулачках обсудить все наши разногласия, — под все более громкий хохот работяг отозвался довольный Вадик, — но если серьезно… Вот вы, естественно, готовы дать сдачи. А почему вы России отказываете в такой возможности? На Россию напали, что еще нам остается делать? Да, я считаю — нам не нужна Корея, и воевать за нее — глупо. Но и сдаваться без боя на милость Японии тоже как-то уж слишком… Нам надо победить Японию с минимальными потерями русских солдат и матросов. Или просто сделать продолжение войны для нее слишком невыгодным. И только после этого, Россия может предложить мир. Не как побежденная сторона, об которую потом весь мир будет вытирать ноги, а как милостивый победитель. Если кто-то не желает честно и без брака работать на победу России по двенадцать часов в сутки, из которых четыре часа будут оплачиваться по полуторной ставке — уходите сейчас. Кто желает — сейчас же начинайте. Перед нами стоит сейчас почти невыполнимая задача — через шесть недель в море должны выйти «Александр» и «Сисой Великий» и «Владимир Мономах». Последние два корабля нуждаются в капитальном ремонте, который пока ведется кое-как. После этого работы будут перенесены на достраивающиеся «Орел», «Бородино», «Князь Суворов» и «Олег» с «Изумрудом». Кроме этого, во второй отряд должны войти и «Наварин», «Нахимов» и «Николай 1-й», а их надо еще перевооружить новыми орудиями, куда влезут… Короче, работы много и хватит на всех и надолго. Скажу больше, ее настолько много, что сюда сейчас эшелонами везут рабочих со всех черноморских верфей, и работы будут вестись в две смены, без выходных. Если вы хотите быть частью этого, хотите чтобы вам было что рассказать своим детям, хотите заработать и помочь России выиграть эту войну — принимайтесь за работу. Если вам на Россию наплевать — чтобы духу вашего больше на заводе не было с завтрашнего дня!
— Вы тут все нам красиво напели, а как дойдет до дня расчета, кто нам гарантирует, что мы эти полуторные деньги получим? — не унимался Бельгенский, на глазах которого шли прахом результаты трехмесячной работы, — кто нам гарантирует, что мы вообще хоть какие-то деньги в срок получим, а не как в этот раз?
— Я гарантирую, — раздался вдруг от ворот цеха не слишком громкий, но чрезвычайно властный голос.
Обернувшиеся на голос рабочие с повергающим в оторопь удивлением увидели в воротах цеха Императора и Самодержца Всероссийского, Царя Польского, Великого Князя Финляндского и проч., и проч., и проч. Впрочем, вся эта мишура титулов сосредотачивалась в одном человеке — Николае Александровиче Романове. Авторитет царя еще не был подорван поражением в войне, первой революцией и даже те рабочие, что с удовольствием за глаза называли его «Царскосельским сусликом», сейчас, перед лицом императора несколько растерялись. Уверенно, в сопровождении всего лишь четырех гвардейцев (лучший стрелок Преображенского полка, залезший на подъемный кран и взявший, на всякий случай, на прицел растерявшегося агитатора, остался за кадром), Император прошел сквозь расступающуюся толпу к верстаку, с которого вещал Банщиков, и подал ему руку, за которую тот рывком втащил самодержца наверх. Царь повернулся к честному народу и произнес.
