– А мне-то что, больше всех надо? – пожала плечами Софья Соломоновна. – Я думала, вы что-нибудь молодым от своего имени презентуете…

– Да я ж их в Полинезию свозил! – удивился Аверьянов. – Разве это мало, сударыня? С кондачка-то?

– Так это же нам приснилось? – хмыкнула Софья Соломоновна. – И вообще, кто вы такой?

В планы Аверьянова не входило долгое прощание в совокупности с подробными комментариями происшедшего. В поисках выхода он оглянулся, ища, на что переключить женское внимание… И Провидение тут же устремилось ему на помощь.

– Люди… Люди… Эй, кто-нибудь! – послышалось со стороны церкви.

Священник, лет семидесяти пяти, стоя на крыльце храма, призывал то ли людей на помощь, то ли Бога – в свидетели.

– Что случилось, батюшка? – В ту же секунду Аверьянов оказался рядом со священником.

– Святотатство невиданное! Над усопшим глумление – страшный грех! Смертный грех!..

– Ничего не понял, говори яснее, батюшка.

– Да ваши вон, пьяные, прорвались! Я говорю им, еще дневных не вынесли, не подготовлено…

Действительно, в храме стояло два гроба. В гробах лежали уже отпетые покойники – в одном почивший старик, в другом – отдавшая Богу душу старушка.

– Не успели их вынести, ваши же разбойники пьяные и не позволили… – чуть не плакал священник, семеня за Аверьяновым. – Драку чуть в храме не затеяли…

Сломив сопротивление батюшки и махнув по полстакана «Перцовой», полумуж-полужених хороводил теперь с друзьями вокруг гробов, распевая старинную песню: «Дедушка рядышком с бабушкой…»

Заметив вошедшего Аверьянова, компания стушевалась и немного затихла, прекратив кощунствовать – с целью перевести дух…

Жених подмигнул Николаю, склонился к телу старичка и, опираясь руками в боковинки гроба, сказал покойнику прямо в лицо:

– Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера! Ребята, да он же глухой, покойник-то! Эх, глухой!.. А бабушка? Улыбнитесь, бабушка, вас снимает скрытая камера! Стесняется… А эта стесняется… А так бы – с радостью… «Дедушка рядышком с бабушкой…» – снова завел он свою шарманку.

– Господи! – взялся за голову батюшка. – Прости им, бо не ведают, что творят!

– Иди к нам, святой отец, сейчас поправишься!

«И вот ради этого надо „подломить“ Штаты? – мелькнуло в голове у Аверьянова. – Чтобы вот это восторжествовало на всех континентах?!»

Когда подъехали «линкольн» и две остальные машины свадебного кортежа, вызванные Аверьяновым по сотке, чтобы везти всю компанию в ресторан, дым возле церкви уже висел коромыслом.

Торжественная часть венчания явно кончилась, уступив место праздничному концерту.

Батюшка тоже, видно, успел причаститься вместе со всеми, так как вдруг затянул «Перекаты» Городницкого.

– А где-то бабы живут на свете… – доносился из церкви его сочный, помолодевший бас.

– Друзья сидят за вод-ко-ю… – подхватили дискантом хоры.

– Владеет камень, владеет ветер…

– Моей дырявой лод-ко-ю!

В дверях женщины допрашивали свежеиспеченную жену:

– А все-таки, Светочка, ты нам скажи – надругались они над тобой?

– Надругались или так себе, от скуки снасильничали? Формально, без души?

– Ох, счастливая, Светка, ты: и досыта, и без греха…

– Да не успели они, не успели… – стонала Светка.

– Ну, успеют еще, вся жизнь у вас впереди, – заметила одна из женщин, уже в возрасте.

Мысленно сплюнув, Аверьянов спустился с церковного крыльца, не обращая внимания на нищих, являвшихся на сто процентов выходцами с Кавказа и Ближнего Востока. Да, эти пришельцы выжили славян уже не только из-за прилавков магазинов и колхозных рынков, но и отсюда – с церковных папертей.

Ближневосточные и кавказские нищие были молоды, полны сил.

Одеты они были в ослепительно белые одежды, не стояли на коленях, как наши, а сидели на корточках, прислоняясь спиной кто к поручням лестницы, кто к церковной стене, непрерывно куря дорогие сигареты и мелко сплевывая на паперть прямо перед собой, между своих же согнутых колен, при этом никогда не попадая себе на белоснежные брюки. Точно так же они не попадали и в собственные кепки, тюбетейки, тюрбаны, чалмы, выставленные вперед, видно, только для подаяния, а вовсе не для сбора собственных плевков.

– Подай, неверный, верному!

– Ради Аллаха, на финики старому шейху!

– Сколько можешь, помоги! Ремонт нефтяных вышек в Кювете, добрый человек!

– Сыну на операцию дай!.. Не на что сыну в Тель-Авиве школьный автобус взорвать… Операция – ой дорогая! А денег совсем у него нет!

«А ведь похоже, что у нас в прошлом тоже кто-то работает… – пришло вдруг на ум Аверьянову. – Иначе чем объяснить все это, весь наш российский дурдом? Сидит у нас где-то в петровских временах, допустим, какой-нибудь Джеймс Бонд и гадит там, гадит, гадит…

А я еще с этими викингами не разобрался, а к тому времени, когда разберусь, так хрен еще знает, к чему это все приведет. Прямой связи нет, все может и шиворот-навыворот вывернуться».

Он вынул штрих-кодер. На нем стоял, естественно, режим «Проверка». Совершая прыжки в прошлое, совершая в нем поступки, он непрерывно менял теперь существующий мир. Но поступки эти можно было теперь либо принять, либо, подумав, от них отказаться.

Вот, например, этот вставной, боковой, вспомогательный «номер», экскурсия на Фату-Хиву. Она была нужна лишь для того, чтобы завладеть на пару часов роскошным автомобилем, а значит, быстрее и эффективнее собрать на Тверской девочек – группу встречи для викингов. Но вышло, похоже, себе дороже. И вот теперь возникает вопрос: эта экскурсия на Фату-Хиву, «зачистка» пиратского барка, – во что все это обошлось?

Он нажал на штрих-кодере «Предварительный просмотр»… Так как времени на обстоятельное изучение не было, Коля выбрал в выпавшей на экран менюшке надпись «Главное изменение» и кликнул по ней.

Тут же на мониторчике штрих-кодера появился другой монитор – телевизионный.

«…Безусловно, увеличение на пять лет возраста выхода на пенсию женщин и аналогичное увеличение, на десять лет, выхода на пенсию мужчин приведет к мгновенным благотворным сдвигам в динамике ускоренного движения восходящих финансовых потоков вдоль властной вертикали, к зримым позитивным сдвигам в области структурного оздоровления инвестиционной атмосферы, к более эффективной борьбе за национальную общеобъединяющую идею в противовес идеям регионального сепаратизма, локально нередко ведущим к возникновению пятен анклавности, контролируемых лишь региональными политическими эндемиками. Любому понятно, что все высвободившиеся в результате реформы средства будут в конечном итоге нацелены на развитие социальной сферы страны, направлены на совершенствование силовых министерств, получены рядом российских компаний, лягут на банковские счета простых россиян – рядовых российских граждан, владеющих этими компаниями…»

«Вот черт! – подумал Николай. – Двенадцать человек акулы съели в Полинезии триста пятьдесят лет назад, а тут мужикам вон пенсию сразу на чирик накручивают, а бабам – на пятерик».

Впрочем, тут-то как раз некая цепочка просматривалась. Видно, кто-то из потомков пиратов пришиб – когда-то и где-то – предка этого нового министра-реформатора.

В варианте, который раскрутил Аверьянов на Фату-Хиву, акулы, к сожалению, сожрали, по всей видимости, среди прочих и этого пирата… Предки министра-реформатора уцелели и, беспрепятственно репродуцируясь, произвели эту божью тварь на наши головы, на радость миллионам.

Что делать?!

«Ладно, – подумал Аверьянов. – Отказаться – значит начать все сначала, зачеркнуть все дела, все усилия. Нельзя! Бьем до конца, а потом вернемся к вопросу о пенсионном возрасте – отдельно, так сказать!»

Зажмурив глаза, Николай нажал «Сохранить».

Все!

Олений Холм и девушки на нем перестали быть возможной исторической версией. Они стали историей.

«Так могло бы быть» превратилось в «так было».