– Вот! Это мои папа, мама, Восьмикопытец и Дружок. Я всегда этот снимок ментам показываю, чтобы разжалобить.
– Ты дочь Oдина?! – Регнвальд был потрясен. – Женя, Женечка, ты что, сестра Тора? И молчала?!
– Нет, что ты! – отмахнулась, смеясь, Женя. – Какой там Тор! У меня вообще братьев нет. У нас деревня в семнадцати верстах от Чернобыля, прямо по розе ветров. Я эту карточку ментам как будто нечаянно показываю, они меня сразу отпускают…
– Взял страну от сохи, оставил страну атомную! – повторила Прибамбацкая, никогда, видно, особо не прислушивавшаяся к чужим речам…
– У нас – порядок во всем! У нас очень строгие законы! – кивнул Кьярваль, явно красуясь перед Верой. – Свирепые законы.
– Но еще страшнее оказаться вне закона, – подхватил его мысль Вермунд, подмигивая Соне.
– А как это – «вне закона»?
– А это когда тебя изгоняют из общины и каждый, кто тебя встретит, может тебя убить и обязан убить!
– Замечательно! – сказала Даша. – Чем же нужно отличиться, чтобы залететь под вашу вышку?
– Под какую «вышку»? – не понял Кьярваль.
– Чтоб оказаться вне закона? – пояснила Вера.
– Ну, например, вне закона объявляют за изнасилование свободной женщины, – сказал Вермунд первое, что на ум пришло.
– Круто! – уважительно покачала головой Соня. – Вот это круто!
– Но речь шла о свободной женщине, вдове ярла например. О женщине, имеющей все и ни у кого ничего не берущей…
– А какие еще-то бывают женщины? Ты на кого намекаешь?
– Не намекаю, а говорю то, что есть. За изнасилование женщины из кэрлов изгоняют всего на три года…
– Это почему так?
– Кэрлы зависят от ярлов. Они покупают у них на время землю, ладью, то, что им надо… Они не совсем свободные люди.
– Они арендаторы, понятно, – кивнула Даша.
– А если рабыню кто трахнет без спросу? – поинтересовалась Вера.
– Три марки заплатишь – и все дела, – пожал плечами Кьярваль.
– Да марок нет уже давно. Сейчас же евро, ты че, совсем того?
– Не знаю евро, – уперся Кьярваль. – Три марки, по закону.
– Не помнишь, сколько это – три DM? – спросила Даша Веру как самую старшую, двадцатипятилетнюю хранительницу древних традиций Тверской.
– Да где-то бакса полтора было. Ну, в общем, порошок…
– Фига себе – полтора бакса – сорок рублей!.. – возмутилась Соня. – Разлетелись: на два пакета молока не хватит!
– Да успокойся! – одернула Соню Даша. – Ведь ты же слышала, тут речь идет об изнасиловании…
– За сорок-то рублей? Да ты смеешься! Да это на трамвае раз туда-сюда проехать! И за эти слезы я, думаешь, позволю себя изнасиловать?! На-к, покачайся на лиане: вот, гляди, – вот так вот! Наоборот, насилие дороже. Что, скажешь, – нет? Всегда с надбавкой, хоть ты мент, хоть фээсбэшник, я сразу говорю, а если связывать – то вдвое!.. Ну что, не так? А ты сама-то – ну если там с кнутом, с наручниками к тебе, а?! Ты что?! Чего?! За сороковник? Да пусть ты инвалид, блин, ветеран, Герой Советского Союза, вот хрен ты изнасилуешь меня за два кило картошки! И не надейся. Мне все равно – Иван Сусанин, Минин и Пожарский… Групповуха, связывание – всегда дороже, всегда по особой таксе! Ну, как договоришься!
– Тише, тише, тише… – зашипели на Соню Даша и Вера. – Никто тебя насиловать не собирается… Вон, смотри, ребята сидят, уже глазами от ужаса хлопают…
– Сначала платят пусть, а потом уже хлопают…
– Перепила…
– А пусть и перепила! – Неожиданно Соня ударилась в слезы. – Что ж мне, от счастья и выпить раз в жизни нельзя, что ли?
Кьярваль, с округленными от удивления глазами, незаметно поманил к себе пальцем Веру. Вера склонилась к нему:
– Ну что?
– Соня рабыня? – еле слышно прошептал ей в ухо Кьярваль.
– С чего ты взял?! – удивилась Вера. – Она свободная. Как ветер!
– Из кэрлов?
– Нет, конечно. У нее свой дом есть. Сад. Хозяйство. На родине.
– Не понимаю… – прошептал Кьярваль.
– Да здесь маяки лингвистические, переводчики… Плохо работают…
– Но я прекрасно понимаю все слова. И даже когда говорится одно, а подразумевается другое…
– Это конечно! – согласилась Вера. – Слова они прекрасно переводят, – кивнула она, борясь с подступающими к горлу спазмами. – А чувства – ни фига!
Через минуту Кьярваль и Вермунд уже суетились, пытаясь успокоить трех рыдающих навзрыд девиц:
– Ну что вы, что вы!
– Хватит, успокойтесь…
– Никто не станет вас насиловать…
– И пальцем не коснется…
Но ничего не помогало до тех пор, пока Кьярваль не нашел спасительный ход:
– Давай и мы нажремся? Так же, как они?!
– Да можно и похлеще! – подхватил Вермунд. – Лично я – за!
– Не смейте пить! – сразу очнулись девицы, возвращаясь к действительности.
– Действительно, не надо вам больше пить, ребята!
– И так уже хороши вы, мальчики!
– Мы? – хором удивились викинги.
– А кто здесь первый стал про изнасилование? Мы, что ли?
Все шло как по маслу. Впервые за много последних ушедших часов биологического времени Коля испытывал чувство раскрепощающего облегчения.
Сидя у отдельного костра с Бьярни и тремя его телохранителями, Николай ощущал, что настала пора немного расправить плечи, расслабиться.
Основной прием, которым решалась эта невыполнимая задача – обеспечение бескровной, мирной высадки викингов на побережье, – оказался, похоже, удачным. Удача таилась в его простоте, в детской наивности.
Викинги сюда плыли, чтобы найти здесь новую, лучшую жизнь.
Лучшую жизнь, а вовсе не войну. Война дает возможность быстрого обогащения, да, но война не может служить основой полноценной жизни на многие годы, и тем более для многих следующих друг за другом поколений.
Кроме того, война убивает всех: и побежденных, и победителей. Она не созидательна, а значит, и не конструктивна. И викинги успели, конечно, если и не понять это, то прочувствовать: все побережье Европы к концу девятисотых было уже многократно граблено-переграблено и плотно забито-заселено таким людом, от которого ничего хорошего незваным гостям с моря ждать не приходилось.
Поэтому и рванули за тридевять земель, за дальний горизонт.
Действительно, ну не романтика же заставляла молодых мужиков бросать семьи, родные места и идти навстречу неласковой приполярной судьбе? Идти на ладьях, по сути, на здоровых лодках, по серым от холода водам Атлантики? Температура воды – минус три, морская при нуле не замерзает. Падение за борт – десять минут – и свободен. Тебя не спасешь. Не отогреешь.
Нет! Их не романтика влекла. Нужда и безысходка.
А местные? У тех были свои проблемы.
Голодно, холодно – тут без вопросов. Ни скотоводства – олени не в счет, это только прелюдия к скотоводству, – ни земледелия. Охота. Главное – охота. Приход высшей по степени развития цивилизации обещал скрилингам начало более-менее сытой жизни.
Жизни, основанной на труде, а не на капризах-сюрпризах нереста лососевых, состояния подножного корма для их полудиких оленьих стад, удач в опасном китобойном деле.
А чего стоят эти бесконечные переделы охотничьих угодий между соседними племенами – заклятыми друзьями и бескорыстными врагами?
В одной команде с викингами выжить проще – тут что посеешь, то и пожнешь.
Да, для охоты скрилингам едва хватало земли и без варягов. Но это касалось именно охотничьих угодий – пространства для охоты! Только для охоты.
Для земледелия же и для скотоводства, базирующегося на земледелии, – немереный простор. Тут викинги были как нельзя более кстати.
Полудикие стада оленей гонять по чахлой тундре – это пустяк.
Жизнь изменят коровы, бизоны, скотные дворы, птицефермы. Целенаправленная заготовка кормов на зиму. Молоко и весь ряд молочных продуктов. Ведь молоко скрилинги попробовали впервые, только познакомившись с викингами, как указывают старые скандинавские саги, – да так ведь и было на самом деле: войдите в точку со штрих-кодом 1—73—021—22(274) – 12–24—16 – убедитесь сами!
