– Поторопитесь, люди! – слышит Тутмос. Он знает, что это голос надсмотрщика. Тот разговаривает с работающими у печи для обжига. «Сейчас надсмотрщик окажется за моей спиной», – думает Тутмос. Он сминает вылепленную им головку девушки и этой глиной наполняет форму.

Вечером Тутмос взял в свою каморку комок сырой глины и при свете просыпающегося дня, до того как все поднялись, снова вылепил головку. На этот раз она получилась лучше. Он спрятал ее в охапке соломы, на которой спал. Какое-то большое чувство охватило его. Чувство, которое он раньше не испытывал: оно было вызвано не красотой цветка, не видом летящей птицы. Его руки смогли сделать лицо человека!

Смог ли он воплотить душу девушки в мертвом материале? Останется ли она с ним, даже если он никогда больше не встретит юную служанку?

В один из последующих вечеров Тутмос опять отправился к своей матери. Может быть, она уже приготовила ему кусок материи, о котором он ее просил. Тогда он будет носить набедренную повязку не из грубого крестьянского полотна, а из «царского», такого, какое его мать ткет для жрецов.

Да, мать уже приготовила ему подарок! Неутомимо сидела она у станка с рассвета до поздней ночи, до тех пор, пока надсмотрщик не похвалил ее. Тут она положила руку на сердце и обратилась к нему со своей просьбой. Надсмотрщик сам отрезал большой кусок полотна и отдал ей.

Она не смогла отказать себе в удовольствии собственными руками надеть на сына повязку. Она оборачивает материю вокруг его бедер и спереди затягивает узел, протянув один конец материи под другим и оставив его ниспадать в форме треугольника.

– Теперь ты выглядишь, как воин, как твой отец, когда он был так же молод, как ты, – говорит мать, с гордостью глядя на сына.

Кто-то выкрикивает ее имя. И Тутмос видит, как мать вся съеживается.

– Уходи, сынок, – говорит она. – Мне еще надо носить воду.

– Я сделаю это за тебя!

– Нет, Тутмос, нехорошо, если ты попадешься ему на глаза.

– Кому, мама?

– Панеферу, брату Баты, которого убил твой отец.

Она ставит на плечо сосуд и уходит. Тутмос слышит звук ее усталых шагов, направляющихся к колодцу. Эти шаги еще более медленны, когда она идет обратно, в гору. Мальчик прячется за угол прядильной мастерской, и Тени проходит мимо, не замечая его, видимо, думая, что он уже ушел.

Потом он слышит, как открывается и закрывается дверь, снова слышит грубый голос. И вдруг раздается звон падающего па пол и разбивающегося сосуда.

«Она упала, – думает мальчик с испугом, – у нее совсем нет сил».

Внезапно до него доносится стон. Сердце его сжимается. Сам не понимая, что делает, он распахивает дверь, в которую вошла мать. Тутмос видит ее лежащей на полу, он видит, как мужчина бьет ее ногам.

– Не трогай ее! – кричит он. – Бей лучше меня! Удивительно! В сердце мальчика кет страха, оно наполнено лишь безграничным гневом. Он пристально смотрит в лицо стоящего перед ним Панефера. Тутмос хорошо запомнит это лицо: маленький пухлый рот, торчащие уши, сросшиеся на переносице брови. Прежде чем Панефер успел произнести хоть слово, мать вскочила на ноги, схватила сына за руку и вытолкнула его за дверь.

– Уходи! – кричит она. – И чтобы тебя больше здесь никто не видел!

Такой страх звучит в ее голосе, что мальчик молча повинуется ей и убегает прочь.

В последующие дни работа валится из рук. При каждом незнакомом звуке Тутмос вздрагивает. Не слышатся ли чужие шаги? Не открылась ли дверь? Будет ли враг искать его? Что он ему сделает? А мать? Что с ней? Нет ли способа отомстить Панеферу?

Осторожно вынимает Тутмос фигурку «ответчика» из формы. Независимо от его воли глиняное невыразительное лицо приобрело черты ненавистного ему Панефера: маленький рот с пухлыми губами, торчащие уши, сросшиеся на переносице брови. Внезапно в голову приходит мысль вылепить эти знакомые каждому черты в сырой глине.

Да, это была месть! Пусть Панефер будет «ответчиком» в потустороннем мире! Пусть вечно трудится этот изверг, мучающий его мать. Пускай каждый раз, когда придется выполнять самую тяжелую работу, он отвечает: «Я здесь». Пускай его спина занемеет от пахоты, отнимутся руки от таскания воды, сердце выскочит из груди, когда он будет долбить камень в каменоломне!

Чувство торжества переполняет мальчика. О, не только грубая физическая сила имеет власть! Есть и другая сила, большая, это искусство, которым он обладает. Кто научил его делать то, что не умеют другие? Кто ему показал то, что не знал никто другой? Какого бога он должен за это благодарить?

С того дня из рук Тутмоса не выходил ни один «ответчик», который не был бы похож на Панефера.

Сотни таких фигурок сделал он, и никто пока еще не заговорил о них. Эти фигурки попадали во все страны света, потому что жрецы торговали изделиями из своих мастерских.

Но как-то раз мастер, вглядевшись повнимательней в одну из фигурок, внезапно громко рассмеялся.

– Это же Панефер! – воскликнул он. – Панефер, как живой!

И со всей мастерской стали подходить к нему люди, чтобы посмотреть на эти фигурки. Они хохотали, потому что терпеть не могли этого человека. Тут мальчику стало как-то не по себе. Все же он заставлял себя тоже смеяться со всеми остальными, чтобы не возбудить подозрения. Ведь никто не знал, что именно он сделал фигурки. Этим Тутмос успокаивал себя и продолжал лепить таких же «ответчиков».

Прошло несколько месяцев без каких бы то ни было особых происшествий. Но однажды в мастерскую в бешенстве ворвался Пангфер и ткнул мастеру в лицо одну из таких фигурок. Мастер попытался умиротворить разбушевавшегося жреца.

– Сходство совсем уж не так велико, – говорит он. – Это может быть просто случайность.

– Случайность?! – рычит Панефер. – Это! И это! И это! Все это случайность?

Тут он высыпает целый мешок фигурок к ногам мастера.

– Я хочу знать, кто их сделал?

– У меня в мастерской работает больше десяти человек, – отвечает мастер. – Откуда я могу знать, кто из них делает эти фигурки.

«Не выдай себя, – шепчет голос в сердце Тутмоса. – Не вздумай прятаться, это сразу же наведет на тебя подозрение. Но и не вылезай, не старайся обратить на себя внимание».

– Сто ударов палками! – кричит Панефер вне себя от гнева. – Ты у меня получишь сто ударов палками и пять кровоточащих ран, если до вечера не назовешь виновника!

«Сиди смирно, – шепчет внутренний голос Тутмосу. – Молчи и не выдай себя».

Вся мастерская пришла в волнение. Один подозревает другого. Только никому не приходит в голову, что фигурки, выполненные с таким зрелым мастерством, могли быть делом рук самого молодого из них. А Тутмос сидит, сгорбившись над своей работой, как будто бы все это его не касается. Но ему не по себе, ему кажется, что все живое в нем уже умерло, что его руки движение за движением – механически выполняют какую-то мертвую работу.

Когда невозможность напасть на след виновного стала очевидной, мастеру начали советовать:

– Беги!

Но он только пожимал плечами.

– Куда? Разве есть в нашей стране хоть одно место, где бы меня не нашли жрецы, или такое место в пустыне, где бы меня не выследили пограничные стражи с собаками? Что Амон ниспослал человеку, то и должен он принять.

И мастер сел на камень под навесом, погрузившись в свои мысли.

«Он хорошо относился к тебе, – шептало сердце Тутмосу. – Он никогда не давал тебе работы больше, чем ты мог выполнить. Никогда тебя не избивал». Тутмос должен был себя сдерживать, чтобы не вскочить с места и тут же не броситься к ногам мастера. Его руки крепко вцепились в скамейку.

К вечеру Панефер вернулся с тремя меджаями. Мастера крепко привязали к козлам для порки. Но когда на него обрушился первый удар, Тутмос не выдержал.

– Не бейте его! – закричал он. – Это я виноват. И мальчик бросился на землю к ногам Панефера. Тутмосу удалось выжить лишь благодаря проснувшемуся в сердцах меджаев сострадания к его юности. Но едва только у мальчика зажили раны, его отправили в каменоломню.