— Предполагается, что это уйма денег, — сказал Карелла. — У нас нет точных цифр.

— Сколько бы ни было, — снова подал голос Паркер, — а достаточно, чтобы дочка-хиппи пустила слюнку.

Для него это была рафинированная метафора, и он огляделся, словно проверяя, одобрили ли ее присутствующие.

— А как насчет того, что она знала, что именно четыре пули прикончили даму? — спросил Уиллис.

— Кстати, да, — произнес Карелла.

— А в газетах это было?

— Нет, но в одной телепередаче было.

— Какой компании? — спросил Бернс.

— Мы сейчас выясняем, — сказал Браун. — Могло быть «М энд М». Или кто-нибудь из бригады убийств проболтался.

— Ах уж эта бригада. — Бернс кисло поморщился.

— Это не значит, что липли влепила четыре пули в голову леди, — заявил Паркер, — чтобы избавиться от нее. Она старика укокошила, чтоб сграбастать свою четверть мешка...

— При условии, что она знала об этом, — сказал Бернс.

— Она это знала, Пит.

— Еще от мамочки, — уточнил Паркер.

— Что ж, обе дочки подросли за время развода, всего два года назад. И обе знали, что внесены в завещание.

— а кто теперь наследует долю жены, раз она умерла? — спросил Клинг.

— Завещала брату, в Лондоне.

— Единственный наследник?

— Угу. Но мы ему звонили, и он таки находился в своем Лондоне. Не приезжал в Штаты уже четыре года.

— Забудьте о нем, — сказал Паркер. — Отсюда до Лондона, как до Луны. Дочка-хиппи охотилась за монетой. Дело закрыто. Точка.

— Зачем же она еще двоих убила? — спросил Клинг.

— Ненависть в чистом виде, — высказался Паркер.

— Вы бы слышали, как она произносит слова «жена Шумахера», — добавил Карелла.

— Да и первая жена тоже, — сказал Браун. — Вы бы только слышали. Она их обоих ненавидела. Старого мужа, новую жену...

— Так же, как хиппи, — защитил свою версию Паркер.

— Нет, нет, давайте потихоньку, — предложил Уиллис. — Старая леди ненавидит Шумахера. Раз.

— Правильно, — кивнул Клинг.

— Вот она и выметает его прочь. Плюс всех его баб.

— Одним камнем двух птичек. Тр-рах! — сказал Клинг. — Любовницу и теперешнюю жену.

— Трех птичек, — поправил Хейз. — Считая Шумахера.

— Это так, но я же не количество жертв подсчитываю. Я имею в виду, что она приканчивает женщин и в то же время ставит дочек в очередь у кассы.

— Опять верно, но для этого она должна убить Шумахера.

— Конечно.

— Я об этом и говорю, — сказал Хейз.

— Естественно.

— А что, если они укокошили его втроем, сообща? — подбросил идею Уиллис. — Вдруг перед нами трое убийц, а не одиночка. Как в «Восточном экспрессе»?

— Это еще что? — спросил Паркер.

— Агата Кристи.

— А это что такое? — снова спросил Паркер.

— Забудьте, — отмахнулся Уиллис.

— Кстати, там больше трех жертв, — заметил Хейз.

— А младшая дочка любила его, — произнес Карелла. — И я не думаю, что она...

— Это она только так говорит для отмазки, — сказал Уиллис.

— Да, это так, но...

— Горючей слезы не прольет, — съязвил Браун.

— Иногда такие — самые худшие из всех, — вставил Уиллис. — И я знаю, что в «Восточном экспрессе» больше трех жертв, Кот-тон. Привел это просто в качестве примера.

— У нас здесь что — публичная библиотека? — спросил Бернс.

— Как?! — Паркер был потрясен.

— Ну, а что с этой щенковой леди? — допытывался Клинг.

— Что именно?

— Она знала про завещание?

— Утверждает, что ничего не знала, — ответил Карелла.

— Весьма натурально удивилась, — добавил Браун.

— И потом, — заметил Хейз, — кто пойдет на убийство ради паршивых десяти «штук»?

— Я, — заявил Паркер, и все засмеялись.

— Кроме того, она его знала-то всего ничего, — напомнил Браун.

— Так, давала ему советы на ходу, — пояснил Карелла.

— Она знала его собаку еще щенком, — сказал Хейз. — И тот, кто пришил пса, должен был его ненавидеть.

— Правильно. Хипповая дочь, — подтвердил Паркер. — Будь я на вашем месте, я бы ее задержал и шлангом хорошенько отделал.

Все опять засмеялись. Кроме Бернса.

— Откуда выскочили еще двенадцать тысяч? — спросил он.

— Какие? — удивился Хейз.

— Наличными, в шкафу девушки, — ответил Бернс. — И как убийца проник в ее апартаменты? Кто-нибудь взял показания у дежурного привратника?

— Да, сэр, — сказал Клинг. — Я и Арти.

— И что же он показал?

— Не видел никого подозрительного.

— Впускал он или не впускал кого-нибудь в ее квартиру?

— Он сказал, что то и дело снуют посыльные и он не помнит, поднимался кто-нибудь наверх или нет.

— Не мог вспомнить?

— Да, сэр.

— Не мог вспомнить? — холодно переспросил Бернс.

— Да, сэр. Он именно так сказал.

— А вы не пробовали расшевелить его память?

— Сэр! Мы бились с ним час, может, даже больше. Его заявление лежит в деле.

— Он по-английски двух слов связать не может, — сказал Браун. — Откуда-то со Среднего Востока.

— Вот и поговорите с ним еще раз, — приказал Бернс. — Вернитесь к началу.

Вначале была мертвая девушка.

Глотка перерезана. Множественные порезы на лице. Лет девятнадцать — двадцать; длинные светлые волосы, изумленные голубые глаза, очень широко раскрыты. Красивое молодое тело под исполосованным кимоно с кроваво-красными маками.

Они опять были в ее шикарной квартире, стояли в той же самой комнате, где убитая лежала тогда у кофейного столика. На столе — мартини, колечко лимона на дне бокала, фруктовый нож на полу, рядом с телом, лезвие в крови, которая, казалось, выхлестнулась из сотни ран и порезов.

На этот раз привратник был здесь с ними.

Его звали Ахмад Какой-то. Карелла записал фамилию, но произнести ее не мог. Невысокий, квадратный, цвета пыли; узенькие усики, похожий на дворцового охранника в своей серой униформе с алой окантовкой, прячущий глаза, усиленно пытающийся понять, что говорили полицейские.

— Вы сюда кого-нибудь впускали?

— Моя не помни, — произнес он.

Ярко выраженный восточный акцент. Они не допытывались, откуда он родом. Карелле подумалось, что не худо бы иметь переводчика.

— Постарайтесь вспомнить, — сказал он.

— Много присылки всегда, — промолвил Ахмад, беспомощно пожав плечами.

— Это должно было быть в конце дня или вечером.

Медэксперт установил, что смерть наступила примерно между пятью и шестью часами. А привратник, было видно по всему, ломал себе голову. Карелла догадался, что слова «пополудни» и «под вечер» были для него пустым звуком.

— Пять часов, — сказал он. — Шесть часов. Вы работали в это время?

— Да, работал.

— О'кей. К вам кто-нибудь подходил и спрашивал мисс Брауэр?

— Моя не помни.

— Это важно, — сказал Браун.

— Да.

— Эту женщину убили.

— Да.

— Мы стараемся найти, кто убил.

— Да.

— Ну так помогите нам, пожалуйста. Постарайтесь вспомнить, впускали вы кого-нибудь наверх или нет?

Что-то сверкнуло в глазах привратника. Сначала это заметил Карелла, потом Браун.

— Вы чего-то боитесь? — спросил Карелла.

Привратник отрицательно помотал головой.

— Скажите нам.

— Никого не видел.

Но он таки видел, видел! И они теперь это знали.

— В чем дело? — поинтересовался Карелла.

— Что, хотите проехаться с нами в полицию? — спросил Браун.

— Обожди секундочку, Арти, — сказал Карелла.

Снова игра: добрый полисмен — злой полисмен. Команды поднять занавес не требовалось: оба знали свои роли наизусть.

— Тоже мне — обожди, — зло передразнил Браун, входя в роль безжалостного зверя. — Этот тип зубы нам заговаривает, лжет в глаза.

— Ну, он немножко напуган, — мягко сказал Карелла. — Так, сэр?

Привратник кивнул, потом опять помотал головой, снова кивнул.

— Ну-ка, мистер, пошли, — зарычал Браун, доставая наручники из-за пояса.

— Обожди же, Арти, — увещевал его Карелла. — В чем дело, сэр? Ради Бога, скажите, чего вы так боитесь?