Запорожцы, услышавши кузнеца, так свободно изъясняющегося, вывели заключение, очень для него выгодное.

«После потолкуем с тобою, земляк, побольше: теперь же мы едем сейчас к царице».

«К царице? А будьте ласковы, панове, возьмите и меня с собою!»

«Тебя?» произнес запорожец с таким видом, с каким говорит дядька четырехлетнему своему воспитаннику, просящему посадить его на настоящую, на большую лошадь. «Что ты будешь там делать? Нет, не можно». При этом на лице его выразилась значительная мина. «Мы, брат, будем с царицею толковать про свое».

«Возьмите!» настаивал кузнец. «Проси!» шепнул он тихо чорту, ударив кулаком по карману.

Не успел он этого сказать, как другой запорожец проговорил: «Возьмем его, в самом деле, братцы!»

«Пожалуй, возьмем!» произнесли другие.

«Надевай же платье такое, как и мы».

Кузнец схватился натянуть на себя зеленый жупан, как вдруг дверь отворилась и вошедший с позументами человек сказал, что пора ехать.

Чудно снова показалось кузнецу, когда он понесся в огромной карете, качаясь на рессорах, когда с обеих сторон мимо его бежали назад четырехэтажные домы, и мостовая, гремя, казалось, сама катилась под ноги лошадям.

«Боже ты мой, какой свет!» думал про себя кузнец: «у нас днем не бывает так светло».

Кареты остановились перед дворцом. Запорожцы вышли, вступили в великолепные сени и начали подыматься на блистательно освещенную лестницу.

«Что за лестница!» шептал про себя кузнец: «жаль ногами топтать. Экие украшения! Вот, говорят, лгут сказки! кой чорт лгут! Боже ты мой, что за перила! какая работа! Тут одного железа рублей на пятьдесят пошло!»

Уже взобравшись на лестницу, запорожцы прошли первую залу. Робко следовал за ними кузнец, опасаясь на каждом шагу поскользнуться на паркете. Прошли три залы, кузнец все еще не переставал удивляться. Вступивши в четвертую, он невольно подошел к висевшей на стене картине. Это была пречистая дева с младенцем на руках. «Что за картина! что за чудная живопись!» рассуждал он: «вот, кажется, говорит! кажется, живая! А дитя святое! и ручки прижало! и усмехается, бедное! А краски! боже ты мой, какие краски! тут вохры, я думаю, и на копейку не пошло, все ярь да бакан. А голубая так и горит! Важная работа! должно быть, грунт наведен был блейвасом. Сколь, однакож, ни удивительны сии малевания, но эта медная ручка», продолжал он, подходя к двери и щупая замок, «еще большего достойна удивления. Эк, какая чистая выделка! Это всё, я думаю, немецкие кузнецы, за самые дорогие цены, делали…» Может быть, долго еще бы рассуждал кузнец, если бы лакей с галунами не толкнул его под руку и не напомнил, чтобы он не отставал от других. Запорожцы прошли еще две залы и остановились. Тут велено им было дожидаться. В зале толпилось несколько генералов в шитых золотом мундирах. Запорожцы поклонились на все стороны и стали в кучу. Минуту спустя вошел, в сопровождении целой свиты, величественного росту, довольно плотный человек в гетманском мундире, в желтых сапожках. Волосы на нем были растрепаны, один глаз немного крив, на лице изображалась какая-то надменная величавость, во всех движениях видна была привычка повелевать. Все генералы, которые расхаживали довольно спесиво в золотых мундирах, засуетились и с низкими поклонами, казалось, ловили каждое его слово и даже малейшее движение, чтобы сейчас лететь выполнять его. Но гетман не обратил даже и внимания, едва кивнул головою и подошел к запорожцам.

Запорожцы отвесили все поклон в ноги.

«Все ли вы здесь?» спросил он протяжно, произнося слова немного в нос.

«Та вси, батько!» отвечали запорожцы, кланяясь снова.

«Не забудьте говорить так, как я вас учил!»

«Нет, батько, не позабудем».

«Это царь?» спросил кузнец одного из запорожцев.

«Куда тебе царь! это сам Потемкин», отвечал тот.

В другой комнате послышались голоса, и кузнец не знал, куда деть свои глаза от множества вошедших дам в атласных платьях с длинными хвостами и придворных в шитых золотом кафтанах и с пучками назади. Он только видел один блеск и больше ничего.

Запорожцы вдруг все пали на землю и закричали в один голос: «Помилуй, мамо, помилуй!»

Кузнец, не видя ничего, растянулся и сам со всем усердием на полу.

«Встаньте!» прозвучал над ними повелительный и вместе приятный голос. Некоторые из придворных засуетились и толкали запорожцев.

«Не встанем, мамо! не встанем! умрем, а не встанем!» кричали запорожцы.

Потемкин кусал себе губы; наконец подошел сам и повелительно шепнул одному из запорожцев. Запорожцы поднялись.

Тут осмелился и кузнец поднять голову и увидел стоявшую перед собою небольшого росту женщину, несколько даже дородную, напудренную, с голубыми глазами и вместе с тем величественно улыбающимся видом, который так умел покорять себе все и мог только принадлежать одной царствующей женщине.

«Светлейший обещал меня познакомить сегодня с моим народом, которого я до сих пор еще не видала», говорила дама с голубыми глазами, рассматривая с любопытством запорожцев. «Хорошо ли вас здесь содержат?» продолжала она, подходя ближе.

«Та спасиби, мамо! Провиянт дают хороший, хотя бараны здешние совсем не то, что у нас на Запорожье, — почему ж не жить как-нибудь?..»

Потемкин поморщился, видя, что запорожцы говорят совершенно не то, чему он их учил…

Один из запорожцев, приосанясь, выступил вперед: «Помилуй, мамо! чем тебя твой верный народ прогневил? Разве держали мы руку поганого татарина; разве соглашались в чем-либо с турчином; разве изменили тебе делом или помышлением? За что ж немилость? Прежде слышали мы, что приказываешь везде строить крепости от нас; после слышали, что хочешь поворотить в карабинеры; теперь слышим новые напасти. Чем виновато запорожское войско? Тем ли, что перевело твою армию чрез Перекоп и помогло твоим енералам порубать крымцев?..»

Потемкин молчал и небрежно чистил небольшою щеточкою свои бриллианты, которыми были унизаны его руки.

«Чего же хотите вы?» заботливо спросила Екатерина.

Запорожцы значительно взглянули друг на друга.

«Теперь пора! царица спрашивает, чего хотите!» сказал сам себе кузнец и вдруг повалился на землю.

«Ваше царское величество, не прикажите казнить, прикажите миловать! Из чего, не во гнев будь сказано вашей царской милости, сделаны черевички, что на ногах ваших? Я думаю, ни один швец, ни в одном государстве на свете, не сумеет так сделать. Боже ты мой, что, если бы моя жинка надела такие черевики!»

Государыня засмеялась. Придворные засмеялись тоже. Потемкин и хмурился и улыбался вместе. Запорожцы начали толкать под руку кузнеца, думая, не с ума ли он сошел.

«Встань!» сказала ласково государыня. «Если так тебе хочется иметь такие башмаки, то это не трудно сделать. Принесите ему сей же час башмаки самые дорогие, с золотом! Право, мне очень нравится это простодушие! Вот вам», продолжала государыня, устремив глаза на стоявшего подале от других средних лет человека с полным, но несколько бледным лицом, которого скромный кафтан с большими перламутровыми пуговицами показывал, что он не принадлежал к числу придворных: «предмет, достойный остроумного пера вашего!»

«Вы, ваше императорское величество, слишком милостивы. Тут нужен, по крайней мере, Лафонтен!» отвечал, поклонясь, человек с перламутровыми пуговицами.

«По чести скажу вам: я до сих пор без памяти от вашего „Бригадира“. Вы удивительно хорошо читаете. Однакож», продолжала государыня, обращаясь снова к запорожцам: «я слышала, что на Сечи у вас никогда не женятся».

«Як же, мамо! ведь человеку, сама знаешь, без жинки нельзя жить», отвечал тот самый запорожец, который разговаривал с кузнецом, и кузнец удивился, слыша, что этот запорожец, зная так хорошо грамотный язык, говорит с царицею, как будто нарочно, самым грубым, обыкновенно называемым мужицким наречием.

«Хитрый народ!» подумал он сам себе: «верно, недаром он это делает».

«Мы не чернецы», продолжал запорожец, «а люди грешные. Падки, как и все честное христианство, до скоромного. Есть у нас немало таких, которые имеют жен, только не живут с ними на Сечи. Есть такие, что имеют жен в Польше; есть такие, что имеют жен на Украйне; есть такие, что имеют жен и в Турещине».