Он не знал, чего именно.
И наконец, глубоко вздохнув, поднял голову и возвратился в дом священника, в маленький кабинет, расположенный в глухом, удаленном месте, который — судя по новой штукатурке — когда-то был чем-то другим, он даже не мог вообразить, чем. И здесь тоже были секреты; наверное, секреты тут были везде.
Из рапорта, полученного из сектора отпечатков пальцев, он узнал, что все отпечатки, снятые с выдвинутого ящика стола с документами, оказались слишком смазанными и непригодными для дальнейшей работы. Также были обнаружены отпечатки на различных бумагах, разбросанных по полу и доставленных в отдельном конверте с отметкой «корреспонденция: пол», а также с инициалами работника лаборатории Р. Л., кому бы они там ни принадлежали. Некоторые отпечатки совпадали с оттисками, снятыми с пальцев погибшего священника. Принадлежность остальных отпечатков установить не удалось; возможно, некоторые из них оставлены на корреспонденции Кристин Лунд.
Карелла опустился на колени перед столом.
На нижнем ящике, который был найден выдвинутым, приклеена этикетка:
КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ
G — L
Он потянул ящик. Сейчас это можно было делать безбоязненно, поскольку мобильная лаборатория уже использовала здесь буквально весь свой арсенал, начиная с пылесоса и кончая пинцетами. Заглянул внутрь ящика, осмотрел заднюю стенку передней панели; иногда с помощью клейкой ленты кое-кто прячет вещи внутри ящика, там, куда, кроме копа или вора, никто не догадается заглянуть. Ничего нет. Почта, G — L. Возможно, тот, кто разбросал повсюду бумаги, что-то искал в этом ящике, что-то, начинающееся с букв алфавита между G и L. Всего шесть букв. Одному Богу известно, что за бумагу искал этот вандал и нашел он ее или нет. А может быть, этот обыск не имел ничего общего с убийством. Карелла уже поднимался с колен, когда чей-то голос позади него произнес: «Простите, сэр».
Он обернулся.
В дверях кабинета стояли две девочки. Вряд ли им было больше тринадцати, ну, максимум, четырнадцати лет.
Одна — блондинка, а другая — брюнетка с черными, как смоль, волосами.
Блондинка была настоящей классической красавицей с бледным овальным лицом, четко очерченными скулами, благородным ртом и темно-карими глазами, которые придавали ей задумчивый, почти ученый вид. Вторая девочка могла бы быть ее близнецом: такое же тонкое лицо, такой же скульптурный, утонченный вид, за исключением того, что ее волосы были черными, а глаза — поразительно близкими к цвету «электрик». У обеих девочек была модная сейчас прическа — прямые, ниспадающие до плеч волосы. На обеих были свитера, юбки и — как отголосок пятидесятых — коротенькие носочки и легкие мокасины. От девочек веяло свежестью, которую американцы самонадеянно приписывают только своим здоровым юным созданиям, но которая в действительности является ценным качеством большинства девочек-подростков по всему свету.
— Сэр, — сказала черноволосая, — вы из церкви?
Тот же голос, что звучал за мгновение до этого.
— Нет! — ответил Карелла.
— Мы думали, что сюда могли прислать кого-нибудь, — сказала блондинка. — Нового священника.
— Нет, — Карелла показал свой «щит» и удостоверение. — Я — детектив Карелла, Восемьдесят седьмой участок.
— О! — воскликнула брюнетка.
Обе девочки мялись на пороге.
— Я расследую убийство отца Майкла, — добавил Карелла.
— Какой ужас! — сказала блондинка.
Черноволосая лишь кивнула головой.
— Вы знали отца Майкла? — спросил Карелла.
— О да, — почти одновременно ответили обе девочки.
— Он был чудесным человеком, — сказала брюнетка. — Прошу прощения, я — президент КМО. Меня зовут Глория Кили.
— А я — Алексис О'Доннелл, — представилась блондинка. — Я — никто.
Карелла улыбнулся.
— Рад познакомиться с вами обеими, — сказал он.
— Мы тоже рады с вами познакомиться, — отозвалась Алексис. — КМО — это Католическая Молодежная Организация.
Обращали на себя внимание задумчивые карие глаза на ее тонком серьезном лице. «Я — никто» — так сказала она. Подразумевая при этом, что она — не член клуба. Но в чем-то она, несомненно, была красивее подруги, с ее скромными и весьма привлекательными манерами. Карелле подумалось, знали ли родители, давшие своей дочери имя Алексис, что она превратится в такую красавицу.
— Благодарю вас, — улыбнулся он.
— Мы хотели узнать про завтрашние похороны, — сказала Глория. — В котором часу они должны состояться. Чтоб сообщить ребятам.
Гримаса. Пожимание плечами. Все еще маленькая девочка в созревающем женском теле.
— Я вообще-то не знаю, — растерялся Карелла. — Может, вам лучше позвонить в приемную архиепископа?
— М-м, да, это хорошая мысль, — согласилась она. Серо-голубые глаза, искрящиеся умом, волосы цвета полуночи, каскадом падающие на плечи, кивок головой — план действий уже созрел. — Вы случайно не знаете их номер телефона, а?
— Извините, нет.
— А вы не знаете, что будет с завтрашней мессой? — спросила Алексис.
— Я в самом деле ничего не знаю.
— Терпеть не могу пропускать мессу, — сказала она.
— Думаю, можно будет сходить в церковь Святого Иуды, — предложила Глория.
— Наверное, — согласилась Алексис.
В комнате воцарилось тягостное молчание, как будто все вновь ощутили тяжесть невосполнимой утраты. Ведь в это воскресенье отец Майкл уже не прочтет свою мессу. Девочкам кажется, что можно сходить к Святому Иуде, но там не будет отца Майкла! И тут (он так и не понял, кто раньше) они обе вдруг залились слезами. И обнялись. И прижались друг к другу в этом неуклюжем объятии. И стали успокаивать друг друга тихими женскими причитаниями.
Он почувствовал себя здесь совершенно лишним.
В зале в дальнем крыле дома близнецы смотрели телевизор. В ожидании мужа Тедди Карелла сидела одна в гостиной. Он позвонил ей с работы и предупредил, что может задержаться и чтоб она не беспокоилась об ужине: он перехватит гамбургер или еще что-нибудь. Но на душе у нее было неспокойно: может, он опять в опасности, ведь какой опасной стала сейчас жизнь!
Были времена, когда этот «щит» что-то значил.
Достаточно было произнести слово «Полиция!», предъявить жетон, и вы сами становились щитом. Вы были всем тем, что олицетворял этот щит: силой закона, мощью закона — вот что тогда представлял собой этот щит! Щит был символом цивилизации. А цивилизация означала органы правосудия, которые человечество создавало для себя сотни и сотни лет. Чтобы защитить себя от других, а также чтобы защитить себя от самих себя.
Это обычно и означал щит.
Закон.
Цивилизацию.
В наши дни щит уже ничего не значит. В наши дни законы нацарапаны на стенах, написаны кровью полицейских. Ей иногда хотелось взять и позвонить президенту, сказать ему, что завтра русские на нас не нападут. Сказать, что враг уже в доме, и это — не русские! Враг снабжает наркотиками наших детей и убивает полицейских на улицах.
— Хэлло, мистер президент, — сказала бы она. — С вами говорит Тедди Карелла. Когда вы намереваетесь что-нибудь сделать с этим?
Если б только она могла сказать...
Но, конечно же, ей никогда не сделать этого.
Поэтому она сидела и ждала возвращения Кареллы домой и, когда наконец увидела, как поворачивается ручка входной двери, вскочила и мгновенно очутилась у входа, с облегчением оказавшись у него в объятиях и чуть не сбив его с ног.
Они поцеловались.
Мягко, долго...
Сколько лет они знали друг друга!
Она спросила Кареллу, не хочет ли он выпить чего-нибудь...
Стремительно летали пальцы в языке жестов, который так хорошо был ему знаком...
...и он ответил, что не отказался бы от мартини, и пошел в зал повидаться с близнецами.
Когда он вернулся в гостиную, она подала ему коктейль, и они присели на диван, обрамленный тремя арочными окнами, в дальнем конце гостиной. Дом был из тех, какие обожает Стивен Кинг, — большой, в викторианском стиле, цвета слоновой кости, в той части района Риверхед, которая когда-то могла похвастаться множеством таких домов. Под каждый отводилось три-четыре акра земли, а сейчас почти все они исчезли. Дом Кареллы был как бы напоминанием о тех давно ушедших днях, о том добром, изящном времени Америки — белое здание с остроконечной крышей, со всех сторон обнесенное решетчатой, кованной из мягкой стали оградой, с обширным тенистым садом в углу двора; нет больше тех акров, те дни раздолья и роскоши стали уже частью туманного, отдаленного прошлого...
