— Знаем, — кивнул старший Дальберг. — Но то, что ведьмак… Никак надивиться не могу. Эй, Зигрин, ежели б у тебя была баба, ты бы мыл ее и чесал? Носил бы на руках в кусты, чтобы она…

— Заткнись, Паулье, — прервал Ярпен. — Ты про ведьмака не того… Это порядочный мужик.

— А я чего? Я ничего. Удивляюсь токмо…

— Трисс, — задиристо вставила Цири, — вовсе не его баба.

— Тем больше удивляюсь.

— Тем больший ты дуб, стало быть, — подвел итог Ярпен. — Цири, отлей малость воды на кипяток, заварим чародейке еще шафрана с маком. Сегодня ей вроде получшало? А?

— Пожалуй, — буркнул Янник Брасс. — Ради нее пришлось задерживать обоз всего шесть разов. Я, конечным делом, знаю, нельзя отказывать в помощи на тракте, дурак тот, кто мыслит иначе. А кто откажет, тот воще сверхдурак и подлый сукин сын. Но слишком уж долго мы в этих лесах топчемся, слишком долго, говорю вам. Искушаем судьбу, холера, слишком уж мы судьбу испытываем, парни. Тут опасно. Скоя’таэли…

— Сплюнь, Янник.

— Тьфу, тьфу. Ярпен, я драки не боюсь, и кровь лить не впервой, но… Ежели придет дело драться со своими… Мать их! Почему это нам выпало? Этот засратый груз должна сопровождать засратая сотняга конных, не мы. Чтоб черти побрали умников из Ард Каррайга, чтоб их…

— Заткнись, говорю. Давай лучше горшок с кашей. Зайчатинкой, мать его так, червячка заморили, теперь надо чего–нибудь съесть. Цири, поешь с нами?

— Конечно.

Долго было слышно лишь чавканье, чмоканье да стук сталкивающихся в горшке деревянных ложек.

— Зараза, — сказал Паулье Дальберг и протяжно рыгнул. — Я б еще чего съел.

— Я тоже, — поддержала Цири и тоже рыгнула, восхищенная простецкими манерами краснолюдов.

— Только не каши, — сказал Ксавьер Моран. — Уже в глотке стоит эта пшенка. Солонина тоже обрыдла.

— Ну так нажрись травы, ежели у тебя такой изячный скус.

— Иль березу ошкурь зубами. Бобры — вон те этак делают и живы.

— Бобра б я, пожалуй, съел.

— А я — рыбки, — размечтался Паулье, с хрустом разгрызая добытый из–за пазухи сухарь. — Хоцца мне рыбки, ей–бо.

— Так наловим рыбы.

— Где? — проворчат Янник Брасс. — В кустах?

— В ручье.

— Тоже мне ручей. На другой берег нассать можно. Какая там могет быть рыба?

— Есть там рыбы. — Цири облизнула ложку и сунула за голенище. — Я видела, когда ходила по воду. Но какие–то больные. У них сыпь. Черные и красные пятна…

— Форель! — рыкнул Паулье, брызгая крошками сухаря. — А ну, ребяты, к ручью! Реган! Скидывай портки! Сделаем сачок из твоих портков.

— Почему из моих?

— Стаскивай мигом, не то по шее получишь, молокосос! Тебе мать что сказала? Меня слушать!

— Поспешите, если хотите рыбачить, вот–вот стемнеет, — сказал Ярпен. — Цири, вода вскипела? Оставь, оставь, ошпаришься и вымажешься котлом–то. Знаю, что сильная, но уж позволь, я отнесу.

Геральт уже ожидал. Они издалека заметили его белые волосы между раздвинутыми полотнищами фуры. Краснолюд перелил воду в бадейку.

— Помощь нужна, ведьмак?

— Спасибо, Ярпен, Цири поможет.

Температура у Трисс уже спала, но слабость была прямо–таки чудовищной. Геральт и Цири уже наловчились ее раздевать и мыть, научились притормаживать ее благородные, но пока непосильные порывы к самостоятельности. Дело шло на удивление справно — он держал чародейку в объятиях, Цири мыла и вытирала. Одно только Цири удивляло и раздражало — Трисс излишне уж крепко, по ее мнению, прижималась к Геральту. В этот раз даже пыталась его поцеловать.

Геральт движением головы указал на вьюки чародейки. Цири поняла сразу, потому что это тоже входило в ритуал: Трисс всегда требовала, чтобы ее причесывали. Девочка отыскала гребень, опустилась на колени. Трисс, наклонив к ней голову, обхватила ведьмака. По мнению Цири, слишком уж крепко.

— Ах, Геральт, — разрыдалась чародейка. — Как жаль… Какая жалость, что все, что было между нами…

— Трисс, прошу тебя…

— …не случится теперь… Когда я выздоровею… Все было бы совсем иначе… Я могла бы… Я могла бы даже…

— Трисс!

— Я завидую Йеннифэр… Я ревную тебя к ней…

— Цири, уйди.

— Но…

— Прошу тебя…

Цири спрыгнула с телеги и налетела прямо на Ярпена, который ожидал, опершись о колесо и задумчиво покусывая длинную травинку. Краснолюд поймал ее. Ему не пришлось даже наклоняться, как Геральту. Он был вовсе не выше ее ростом.

— Никогда не совершай такой ошибки, маленькая ведьмачка, — буркнул он, косясь на телегу. — Если кто–нибудь проявит к тебе сочувствие, симпатию и преданность, если удивит благородством характера, цени это, но не перепутай с… чем–то другим…

— Подслушивать нехорошо.

— Знаю. И небезопасно. Я едва успел отскочить, когда ты выплеснула смывки из бадейки. Пошли глянем, сколько форелей попалось в Регановы портки.

— Ярпен?

— Хе?

— Я тебя люблю.

— Я тебя тоже, коза.

— Но ты краснолюд. А я нет.

— А какое это… Да. Скоя’таэли. Ты имеешь в виду белок, да? Это не дает тебе покоя, а?

Цири высвободилась из–под тяжелой руки.

— Тебе тоже не дает. И другим. Я же вижу.

Краснолюд молчал.

— Ярпен?

— Слушаю.

— Кто прав? Белки или вы? Геральт хочет быть… нейтральным. Ты служишь королю Хенсельту, хоть сам — краснолюд. А рыцарь на заставе кричал, что все — наши враги и что всех надо… Всех! Даже детей. Почему? Ярпен? Кто же прав?

— Не знаю, — с трудом проговорил краснолюд. — Я не набрался премудростей. Делаю так, как считаю нужным. Белки взялись за оружие, ушли в леса. Людей — в море, кричат, не зная даже, что это сомнительное требование им подбросили нильфгаардские лазутчики. Не понимая, что эти слова адресованы не им, а людям, что они должны пробудить людскую ненависть, а не боевой задор юных эльфов. Я это понял, поэтому то, что вытворяют скоя’таэли, считаю преступной глупостью. Что ж, через несколько лет меня за это, возможно, окрестят предателем и продажной тварью, а их станут именовать героями… Наша история, история нашего мира, знает такие случаи.

Он замолчал, поскреб бороду. Цири тоже молчала.

— Элирена… — неожиданно буркнул он. — Ежели Элирена была героиней, ежели то, что она сделала, называется геройством, то ничего не попишешь, пусть меня обзывают предателем и трусом. Потому что я, Ярпен Зигрин, трус, предатель и ренегат, утверждаю, что мы не должны истреблять друг друга. Я утверждаю, что мы должны жить. Жить так, чтобы позже ни у кого не пришлось просить прощения. Героическая Элирена… Ей пришлось. Простите меня, умоляла она, простите. Сто дьяволов! Лучше сгинуть, чем жить с сознанием, что ты сделал что–то такое, за что приходится просить прощения.

Он снова замолчал. Цири не задавала вопросов, так и просившихся на язык. Инстинктивно чувствовала, что этого делать не следует.

— Мы должны жить рядом, — продолжал Ярпен. — Мы и вы, люди. Другого выхода у нас нет. Двести лет мы об этом знаем и больше ста работаем на это. Ты хочешь знать, почему я поступил на службу к Хенсельту, почему принял такое решение? Я не могу допустить, чтобы то, над чем мы работаем, пошло коту под хвост. Сто лет с лишком мы пытались сжиться с людьми. Низушки, гномы, мы, даже эльфы. Я не говорю о русалках, нимфах и сильфидах, эти всегда были дикарками, даже когда о вас тут и слуху не было. Тысяча чертей, это тянулось сто лет, но нам как–никак удалось наладить совместную жизнь, бок о бок, вместе, нам удалось частично убедить людей, что мы очень мало отличаемся друг от друга.

— Мы вообще не отличаемся, Ярпен.

Краснолюд резко обернулся.

— Мы вообще не отличаемся, — повторила Цири. — Ведь ты мыслишь и чувствуешь так же, как Геральт. И как… как я. Мы едим одно и то же, из одного котла. Ты помогаешь Трисс, и я тоже. У тебя была бабушка, и у меня… Мою бабушку убили нильфгаардцы. В Цинтре.

— А мою — люди, — с трудом сказал Ярпен. — В Бругге. Во время погрома.

— Конные! — крикнул кто–то из людей Венцка, ехавший в головном дозоре. — Конные впереди!